Анатолий Гончаров - Император умрет завтра
Наполеон ничего не знал про инструкции. Но они были. Это несомненно. Однако и Мария Валевская по-своему любила Наполеона, и это тоже не подлежит сомнению. Ее только смущало, что на его груди, широкой и сильной, почти не было волос. Она уже успела привыкнуть к густой, клочковатой шерсти, покрывавшей дряблую грудь графа Валевиц-Валевского, внук которого был на девять лет старше самой Марии.
И грудь первого патриота Польши Юзефа Понятовского тоже была волосатой.
А так — что же… Конечно, любила. Иначе бы и не дарила его ласками, которым обучил Юзик. Но подлинное наслаждение ей доставляло само ощущение власти над всемогущим императором, и пока она еще не знала, до каких пределов ей позволено будет испытывать его неутоленную страсть.
— Что ты сделал сегодня для Польши?
— Терпение, дитя мое. Еще слишком рано говорить этом. Лучше обними меня, как ты умеешь… Я так устал сегодня.
— Нет, Наполеон!..
— Мария, поверь, я хочу сделать тебя счастливой. Но я — император Франции! Я уже сделал так, что Россия вернула часть Польши. Не могу же я проливать кровь французских солдат в войне с Россией, чтобы в очередной раз вызволить Польшу из беды. Где сами поляки? Где их готовность к борьбе? Ваши офицеры ходят напомаженные, навитые, в бархате и кружевах… Балы, карнавалы, приемы! Они отвыкли держать оружие. Шпага для них — это деталь туалета. Если бы хоть кто-то из них ощущал такую же боль, какую ощущаешь ты!..
— Тебе недостаточно моей боли? Тебе мало моих страданий?
— Будь снисходительна ко мне, Мария. Я действительно устал… Я готов сказать тебе, что, вероятно, скоро мой взгляд будет устремлен в сторону России…
— О, как осторожно вы об этом говорите! И как это не похоже на вас, ваше величество!..
— Но план… план кампании должен еще созреть.
— Обычно вы предпочитали иной образ действий: ввязаться в драку, а там — видно будет. Ваши слова, Наполеон…
— Ты хоть немного представляешь себе, что такое вторгнуться в Россию?.. Это совсем не тот случай, когда ввязываются в драку очертя голову. Но не будем сегодня об этом. Я так спешил к тебе!.. Если ты родишь мальчика, я назову его Александром.
— У тебя будет сын, я это знаю, — тихо сказала Мария — Но сейчас… оставь меня.
— Ну хорошо!.. Пусть же сегодняшний день станет историческим. Я обещаю тебе, что моя армия выступит в поход на Россию.
— Когда? — просияла Мария. — После того, как ты покинешь зимние квартиры?..
— Для меня час покоя и отдыха еще не пробил, — загадочно усмехнулся император.
Радостно возбужденный обещанием Марии подарить ему сына, он вскоре покинул Вену. И при этом был весьма далек от того, чтобы стать «Дон Кихотом Польши». Тем не менее конвенцию с Россией об отказе восстанавливать Польшу ратифицировать не стал.
Еще через год он скажет Коленкуру: «Тот, кто освободил бы меня от войны с Россией, оказал бы мне большую услугу».
Графиня Валевская подробно докладывала варшавским старейшинам о своих свиданиях с Наполеоном. Они суммировали детали и решали какая польза из этого вытекает для Речи Посполитой Графине ободряюще говорили: «Ты наша Эсфирь!..» Эсфирь?.. Кто это? Она не поленилась, отыскала и Ветхом завете «Книгу Эсфири» и внимательно прочитала.
Библейская коллизия сильно поколебала прежнюю решимость отстаивать независимость Польши и постели императора Франции. И чем глубже она задумывалась над своей ролью, тем сильнее становилось желание сказать Наполеону… Что она могла ему сказать?
Дело было сделано. Польская Эсфирь одержала поеду. Не ее вина, что французский Артаксеркс вынужден был бросить в России остатки разбитой, гибнущей в снегах армии и тайком вернуться в Париж, чтобы спасать империю. Чем она виновата, что про Польшу Наполеон забыл думать еще по дороге на Москву — в пылающем Смоленске, где рассчитывал провести зиму с нею?…
Польша тоже забыла про свою Эсфирь. Князь Понятовский погиб, спасаясь от русских казаков. Старый граф не пожелал принять супругу обратно в свое поместье в Раве, которая теперь, кажется, русская. Обе набожные сестры пана Юзефа, еще недавно относившиеся к ней как к королеве, целомудренно видели отныне в графине Валевской средоточие самого оскорбительного греха для католической церкви.
Странно, однако ей стало вдруг проще и легче жить. Общество, политика, муж, церковь и даже разодранная в клочья Польша — все, кажется, уже не имело для нее прежнего значения. От Наполеона у нее родился сын, она желала теперь только одного — быть женщиной. Не библейской Эсфирью, не Далилой у Самсона и воздушным шариком «сгиневшего» Царства Польского, а просто женщиной. И если судьба будет к ней милостива, то — женщиной Наполеона Бонапарта, кем бы он сейчас ни был. Ведь, положа руку на сердце, не ясновельможный пан Юзеф и не рамолический, волосатый граф, а именно Наполеон сделал ее женщиной в полном смысле этого слова. И теперь она жалела, что так часто говорила ему «нет».
Узнав о почетной ссылке императора на Эльбу, собралась и поехала. Будь что будет. Одно его слово, и она останется с ним навсегда.
И вот — приехала.
Яркая луна над холодно мерцающими утесами, тяжелые очертания фортов Портоферрайо, потаенное мелькание фонарей в оливковой роще, приглушенные возгласы встречающих ее людей… Это конюхи? Да, конюхи. Странно. Но вот, кажется, генерал Бертран!. Однако почему все так скрытно, сдержанно и так… суетливо? Куда их везут по этой ужасной ночной дороге? От лошадей идет пар… Ее не встретил Наполеон. Ее не везут во дворец… Ну и что? Значит, на то есть свои причины. Главное в другом. Ей всего двадцать шесть Ему сорок четыре. Она сможет достойно скрасить его пребывание на острове, избавить от тяжких раздумий. И не займет ничье место возле него — оно опустело ее смертью Жозефины. Умер и старый граф. Сама судьба выпрямила их пути навстречу друг другу…
И вот они встретились в горной хижине на высоте двух тысяч футов. Слава заступнице деве Марие — он, кажется, искренне рад. О ней самой и говорить нечего Она сумеет обратить эту радость в истинное счастье для него. Она знает, как это сделать!.. Букетик диких цветов подле ее обеденного прибора очень трогательно. Это знак. Добрый знак…
Графиня Валевская долго слушает рассуждения о том, каким Наполеон хотел видеть Париж и как он строил его — крепко, роскошно, на века — мечтая создать еще одно чудо света. О том, что он успел и чему помешали бесконечные войны. Как было «до» и как стало в Париже «после». Подумать только, до нет Париж даже не имел канализации!.. Что это такое, она представляла себе смутно. Но как странно звучит это «после Наполеона»!..
— Ты не смейся, Мария. Я говорю об этом серьезно Я хочу остаться в памяти людей не только великим полководцем, но и правителем, который построил порты, доки, каналы, дороги, мосты и здания, создал лучший в мире театр, французский банк, открыл древнюю цивилизацию Египта, учредил справедливые законы, доказал преимущества диктатуры, поддерживаемой народом. В любом деле, военном или мирном, я опирался на самое бесспорное из всех оснований — необходимость.
«Не в любом! — мелькнула у нее горделивая мысль. Ты забыл свой поход в Россию…».
Мелькнула и отлетела, ненужная. Валевская устало улыбнулась ей вдогон. Наполеон заметил грустную улыбку и с горечью стал рассказывать о Марии-Луизе, которая очутилась под властью жестоких и мстительных людей, перехватывающих ее письма к нему. Ни одного письма ему не передали до сих пор — это ли не подлость!.. Но через неделю, самое позднее через две, верные офицеры привезут Марию-Луизу сюда. Она приедет с сыном. Он очень ждет этой встречи. Им на острове окажут королевский прием…
— А что будет со мной?
— Ты, Мария, завтра же отбудешь в Италию. Я дам все необходимые распоряжения относительно поместья и ренты для тебя.
— Как завтра? Почему?!
— Неужели ты не понимаешь?.. Я вынужден здесь считаться со многими обстоятельствами. Через неделю-другую сюда приедет императрица. Если она от кого-то узнает о твоем визите, она может не приехать вообще.
— Императрица?! — графиня Валевская почти кричала. Императрица не приедет сюда ни-ко-гда! Даже под конвоем!.. О чем ты говоришь, Наполеон?..
— Тише, Мария! Не надо так… — Наполеон вскочил и заходил по дощатому настилу пола, потом вдруг остановился и посмотрел ей в глаза — хотел о чем-то спросить. Но не спросил.
Возможно, он убедил себя, что в ней кипит плохо скрываемая ревность. А если так, то она вольна думать и говорить, что угодно — это не сможет изменить его решения.
— Я все поняла… Мы для тебя здесь обуза.
— Мария, прошу тебя! Хватит об этом!.. Дело не во мне, а в моем статусе. Я не могу принимать тебя во дворце, хотя и желал бы этого.
— Но я согласна остаться и здесь. Я согласна… на любые условия.
— Это невозможно.
— Хорошо… Если так надо, я уеду завтра. А потом, позже — ты дашь мне знать…
