Александр Холин - Юность Моисея
— Тогда я вечером жду тебя у праздничного портала, — удовлетворённо кивнул Пилат.
Перед наступление полночи ко дворцу, где должно состояться жертвоприношение богам, стекались патриции, жрецы и приглашённые вольнонаёмные. Возле одной из колонн тивалейского [33] мрамора стоял Понтий Пилат в белой мужской тоге. Хотя юноша еще не прошёл школу мужества и мистерию посвящения, но по праву патриция носил мужскую тогу для взрослых.
Он стоял сейчас, ни о чём не думая, просто ожидал прихода друга. Тот не заставил себя долго ждать: ведь жертвоприношения для грядущей свадьбы бывают не каждый день, тем более на них приглашают немногих.
— Вот и я. Надеюсь, не поздно? — вынырнул из темноты Кассий. — Скажи, как я выгляжу?
Пилат окинул с головы до ног внимательным взглядом своего друга, заметил и прикоснулся к массивной золотой брошке на правом плече Хереи и поощрительно кивнул.
— Нет, ты не опоздал. Выглядишь прилично. Нам пора, — Понтий Аквила приглашающею рукой показал на вход.
Во дворце их ждало живописное общество, разложившееся на коврах за трапезными столами, уставленными виноградом, грушами и кувшинами с Фалернским вином. Слуги уже разносили по столам тушёных в ореховом масле индеек, запечённых с имбирем куропаток, прожаренных целиком белуг с подливкой из каперсов и другие солидные кушанья.
Пиршество должно было пройти на высоком уровне, тем более, что у Пилата, впрочем, как и у Хереи, это был первый выход в свет. Понтий Аквила получил разрешение заключить обручальный союз со своей избранницей, что ему сейчас было наруку, а Кассий Херея ещё ни разу не был приглашён на пиршества взрослых, поскольку родители его по роду причислялись к более низшему сословию. Это мальчика болезненно обижало, но против принятых правил и законов, вынесенных Советом Сената, возражать было бесполезно. В каждой стране люди живут только по законам, придуманных власть имущими. Оба мальчика, обычно гуляя по берегам Тибра после занятий в гимасиях, не раз фантазировали изобрести и узаконить что-то более жизненное, как им казалось. Но детские фантазии всегда умирают еще, не родившись, а всё общество живёт по навязанным ему законам.
Кассий с Понтием Аквилой, не задерживаясь среди остальных римлян, прошли в один из боковых портиков, где среди подруг их ожидала Клавдия Прокула, наречённая невеста несложившегося военачальника. Девушка сидела в окружении подруг и выглядела испуганной птахой, которую скоро должны отправить на вертел.
Понтий Пилат подошёл к девушке и взял её за руки.
— Ты боишься, Клавдия? — на всякий случай спросил Пилат свою избранницу. — Поверь, я тоже впервые на такой церемонии, но следует ли всё из-за этого отменять?
— Нет, я не против, — подняла на него глаза Клавдия. — Любая женщина посчитает за счастье, когда возле неё окажется такой мужчина и настоящий воин!
Клавдия Прокула хотела сделать комплимент своему наречённому, однако наступила на самую больную рану юноши. Ведь женившись или даже обручившись, никакой юноша не мог надеяться на воинское продвижение. Клавдия, конечно же, знала существующий закон, но ведь какими-то путями его обходили почти все римские военачальники, не говоря уже о всадниках.
Пока Понтий Пилат заглядывал Клавдии в глаза, и что-то щебетал девушке на ушко. Друг его, Кассий Херея, взял в руки лежащие на низком столике два миртовых венка и под ободряющие возгласы гостей украсил ими головы влюблённых. Пора было приступать к церемонии обручения. Собственно, обручение не обязывало обоих поклявшихся следовать только к исполнению своей клятвы, но накладывало на обоих обязательства взрослых. Херея взял влюблённых за руки и повёл к установленному в центре пиршественного зала жертвеннику.
Жертвоприношения и поклонение богам исполнялись только в храмах, но в таких случаях, как обручение, жертву можно было сделать и во дворцовом зале, предназначенном для пиршества.
Такой жертвенник пятиугольной формы, обложенный мрамором молочного цвета, высился посреди залы. С южной и северной стороны жертвенника сооружены были из такого же мрамора две низкие скамеечки, на которые влюблённые должны стать ногами — каждый на свою.
Кассий постарался выполнить всё в точности, хотя ещё ни разу не видел церемонии обручения: поставив парочку по разные стороны от жертвенника, лицом друг к другу, он, как это требовал ритуал, сделал знак приглашенным по случаю жрецам, и встал чуть-чуть в стороне.
Священники, служители Юпитера, подошли к молодым, держа каждый в руках по белой голубке. Такие жертвоприношения исполнялись и в Египте, и в Малой Азии, и во многих других странах, но жертву по возможности должен был совершить служитель богов под их неусыпным покровительством. Только тогда будущий брак между влюблёнными обещал обоим светлую и радостную жизнь.
Жрецы, взмахнув одновременно короткими мечами, разрубили у влюблённых над головами двух голубей. Хлынувшая кровь из птиц пролилась на лбы юноши и девушки.
Понтий Пилат, почувствовал, как тёплые струйки стекают по его лицу и тяжёлый запах солёной крови наполнил собой не только всё окружающее пространство, а и гаснущее сознание. Понтий Аквила постарался тут же встрепенуться и открыл глаза. Сознание, подчиняясь усилию воли, не погасло. Но юноша увидел по ту сторону алтаря не Клавдию Прокулу, а ту самую женщину, явившуюся ему когда-то на пустынной дороге Везувия. По лицу женщины стекала яркая кровь. Казалось, она плачет кровавыми слезами.
Спазм подступил к горлу Понтия, но он не смог произнести ни звука.
Клавдия Прокула от страха зажмурилась. А когда снова отважилась посмотреть, увидела по ту сторону алтаря своего возлюбленного с облитым кровью лбом. Вниз по правой щеке стала проливаться ещё одна струйка живой крови. Веки на его лице вздрогнули, и юноша вскинул глаза на невесту. Но какие это были глаза, о боги! Всегда серые, глубокие, сейчас они были чёрные, как угольки, сверкающие пламенем онгона!
Девушка не выдержала такого видения и сдавлено вскрикнула.
Тогда Кассий, обмакнув в блюдо с молоком большой клок шерсти, принялся обтирать лица обручённых под восхищённые крики присутствующих. Очистив от крови их лбы, друг Понтия снова взял обоих за руки, и подвёл к атриуму. Эта купель должна была принять обручённых. Так и случилось. А пока влюблённые купались, Кассий взял кубок Фалернского, облегчённо вздохнул, и удовлетворённый выполненными обязанностями, с чувственным вожделением промочил горло.
Это было началом пиршества, продлившегося семь дней.
Глава 5
Правдивое в философии и правдивое в народе — вещи разные. Сможет ли человек питаться природой или способен только природу прокормить своими произведениями.
Когда добрый человек проповедует ложное учение, оно становится истинным. Когда дурной человек проповедует истинное учение, оно становится ложным.
Китайское изречение.
Парфениса следила за сыном, вышагивающим по залу из угла в угол, и почти не слушала его. Она просто любовалась им, потому что боги надолго их разлучили, хотя в то, что сын вернётся, мать верила всегда. Он действительно вернулся, несмотря на продолжительное отсутствие. Годы возвратили его совсем взрослым. Ну, если, по материнским меркам, не совсем взрослым, то до бескрайности повзрослевшим: поскольку мужчина, как и в детстве, был красив лицом, статен фигурой, в общем, выглядел так, как подлежит настоящему греку. Хотя красная лента на лбу и белая жреческая одежда говорили о многом, то есть к жреческой мистерии посвящения юнцы никогда не допускались. Египтяне считали, что жрецом человек может стать только в зрелом возрасте, ибо за отпущенное ему время должен пройти и усвоить великую школу практической магии, психоучения, теургии, пантоморфного огня, естествоиспытания и астрологического света, а на это требовалось много времени. Любой адепт, допущенный к изучению мистических наук, должен стать настоящим жрецом, а не довеском к священнослужителям храма Амона-Ра или же Нейф-Исиды.
Во всяком случае, Парфениса понимала, что её сын прошёл посвящение, а утраченные годы восполнятся. К тому же мальчика долго не принимали египетские жрецы для учёбы и посвящения, только откуда им было знать, что Пифагор с детства владел божественными знаниями, которым редко какому жрецу удавалось овладеть за всю свою сознательную жизнь. Эти знания были дарованы Свыше, поэтому мальчик и настоял на поездке в Мемфис, а уж как удалось ему уломать жрецов и какие пришлось пережить испытания — не может сказать никто. Разве что он сам когда-либо расскажет.
— Да ты совсем не слушаешь меня? — Пифагор с упрёком взглянул на мать. — Когда я вернулся, мне показалось, что тебе интересно будет услышать про годы моих странствий. Может быть, ты давно похоронила меня?
