Людвига Кастеллацо - Тито Вецио
— В честь мудрого философа, величайшего Эпикура! — с восторгом вскричали гости, поднимая свои кубки.
Даже Сцевола, хотя и принадлежал к другой философской школе, не отказался выпить чашу в честь прославленного мужа, так как первым правилом вежливости того времени считалось уважение мнения каждого.
— Ну, теперь пора решить главный вопрос: кого изберем царем пиршества?
— Бросим жребий, — вскричали некоторые.
— Нет, лучше поставим на голосование. Я предлагаю Альбуцио.
— Браво, Сцевола! Да будет нашим царем Агамемнон.[56]
— Да здравствует Альбуцио, царь пиршества! — вскричали все, смеясь и аплодируя.
— Вы избрали лучшего из лучших, — серьезно сказал грекоман.
— Избрание проведено самым правильным образом, — заметил хозяин, — а теперь принесите сюда царскую корону.
Приказание тотчас было исполнено, принесли царскую корону. Она представляла из себя венок, обвитый лаврами, розами и другими цветами, с широкой пурпурной лентой, вышитой золотом. Корона была торжественно возложена на голову Альбуцио, который не замедлил воспользоваться подходящим моментом и с комической важностью принялся декламировать стихи из драмы Эсхила[57] «Римские граждане, внимайте словам, которые произносит глава государства, у кормила управляя рулем, не дремлите! Если все будет благополучно, ожидайте наград от богов, если же дело, к несчастью, погибнет, то отчаиваться не стоит, Альбуцио и Рим все исправят. Недоверие же ваше ко мне и великому Риму опасно».
В ответ на эту речь раздались оглушительные аплодисменты всей компании.
Затем послышались звуки музыки, возвещавшие о появлении первых блюд.
Кушанья первой смены состояли из яиц, латука, белых и черных оливок, спаржи, устриц, так называемых морских фруктов, грудинки, внутренностей цыплят, колбас, дымившихся на серебряных блюдах, слив, гранат, зажаренных в масле морских раков, птиц, приправленных медом и маком и сладкого вина. Эта закуска моментально исчезла.
Снова заиграла музыка и на стол поставили вторую перемену.
Повар Тимброн оказался вполне достоин своей славы знаменитого кулинара. Жареные зайцы, гусиные печенки и сами гуси, откормленные винными ягодами, разнообразные дикие птицы, оленина, головы и внутренности свиней в котелках, являвшихся одним из любимейших блюд римлян, и наконец, огромный кабан из Лукании, начиненный разными колбасами. И заодно каплун, фаршированный рыбой, и жирные дрозды в павлиньих яйцах. К ним подавались разнообразные соусы и приправы от самых нежных на вкус до обжигающе острых. Все это заставляло пирующих не раз отдавать дань удивительному искусству повара. В винах также не было недостатка. В промежутках между блюдами гостей обносили чашами с самыми лучшими винами, которые только производились или завозились в Италию в ту эпоху.
Под действием хмельного вина быстро развязались языки.
— Я провозглашаю Тимброна величайшим гением, — вскричал Альбуцио, — и клянусь, что с сегодняшнего дня не оставлю учения божественного Эпикура, в честь которого был дан этот восхитительный ужин.
— Я хотя и простой крестьянин, — скромно заметил Помпедий Силон, — и не особенно уважаю философские премудрости, но не могу не признать, что учение Эпикура весьма недурно и я готов стать его последователем.
— Наш медвежонок из Марсия начинает входить во вкус римского меда, забывая, однако, о ядовитых пчелиных жалах, — сказал Сцевола.
— Нет, в сотах Эпикура пчелы не жалят, — меланхолично заметил Альбуцио.
— Не слишком-то рассчитывайте на прочность наслаждений, — сказал старый Анций, — они ослабляют души и лишают человека способности переносить житейские невзгоды. Ученье Эпикура прекрасно в мирное время, когда человек может свободно развивать свои наклонности в соответствии с законами природы, но совершенно непригодно в эпоху разгара страстей и военной борьбы. Да, дети мои, старость моя, быть может, спасет меня и я буду избавлен от необходимости наблюдать за развитием жестокой и кровопролитной войны, но вам скоро придется проститься с прелестями жизни, забыть об учении Эпикура, о любви и сладострастии, снять тоги и облачиться в воинские доспехи.
— Вот почему я предпочитаю стоиков,[58] а не Эпикура, — сказал Сцевола, — чтобы бороться, нужно иметь мышцы атлета, и ничто так не мешает преодолевать невзгоды, как страсть к наслаждениям.
— Простите, друзья мои, — заметил Тито Вецио, — но мне кажется, вы неправильно понимаете учение Эпикура. Разве этот философ не учил нас приспосабливать свои действия к требованиям обстоятельств? Мудрость нуждается в справедливости. Сердце наше надо подчинять требованиям рассудка, чтобы он управлял радостями и горем, чтобы ум был постоянным и спокойным властелином, тогда значительно увеличатся наши доблести и уменьшится горе. Чему учат стоики? Терпеливо переносить лишения, постоянно умерять свои желания — значит они предлагают качества, составляющие добродетель одних ослов. Старательно воздерживаться от страстей, ослаблять сильнейшие пружины души, значит отнимать у человека важнейшую и лучшую часть его способностей и дарований, которыми природа наградила его конечно же не для того, чтобы он их ослабил или подавил, а для того, чтобы ими пользовался. Стоическая система способна воспитывать людей, пригодных только к наивному бездействию и упрямому апатичному постоянству. Философия же Эпикура требует постоянного прогресса и зовет на великие дела.
— Браво! Браво! — вскричал Альбуций, аплодируя.
Сцевола усмехнулся, глядя на грекомана, разыгрывающего роль эпикурейца и при этом постоянно тиранившего себя прической, одеждой, обувью, выдерживая пытку модой со стоицизмом, достойным лучшего применения.
— А ты, оказывается, оратор, Тито, — сказал Луций, выслушав пламенную речь молодого эпикурейца. — Но скажи пожалуйста, что вы дали людям взамен их искренней и чистой веры в богов?
— Мы дали людям возможность самим выбирать свою судьбу.
— Но вы же отнимаете у них последнюю надежду.
— Нет, счастье, которое должны были принести людям досужие вымыслы о великих богах, гораздо легче найти в любви к ближнему и справедливости.
Альбуцио, понимавший любовь к ближнему по-своему, принялся нараспев читать известное стихотворение Анакреона «Одна любовь звучит» и, обратившись к слуге, сказал ему по-гречески.
— Подай мне вон ту чашу.
Слуга, не понимая слов приказа, стоял на месте. Альбуций встал, подошел и дал ему пощечину. Слуга вздрогнул. Тито. Вецио, улыбнувшись, сказал ему:
— Не бойся, бедный Мапа. Пусть эта пощечина, которой наградил тебя мой гость, даст тебе свободу.[59] Отныне ты можешь располагать собой, как угодно.
— Значит благодаря моей пощечине на свет появился еще один отпущенник. Неприятный сюрприз для нашего города, в котором их и так расплодилось чересчур много, — брезгливо сказал аристократ.
— Странно, милый Альбуцио, ты провозглашаешь себя эпикурейцем и в то же время с таким презрением относишься к невольникам, которых наш учитель любил, жалел, и защищал всю свою жизнь, и после смерти даже завещал всех до единого отпустить на свободу.[60]
— А мне кажется, что такая точка зрения на природу рабства слишком опасна и создает массу неудобств, — сказал стоик Сцевола, который, как софист и консерватор полагал, что невольники, несмотря на то, что они точно такие же люди, являются законным имуществом своих господ. — Я бьюсь об заклад, что Вецио со своим прекрасным учением не сумеет нам подсказать чем же заменить это учреждение, которое мы унаследовали от предков и обязаны сохранить для потомков.
— Чем я могу заменить его? Мудростью, да, мудростью, кормилицей, данной нам нашей матерью — природой. Задача мудрости в том, чтобы облегчить жизнь, устранить все препятствия, бороться со страданиями и отдалить смерть. Ей надлежит удесятерить нашу силу, довести независимость до такой степени, чтобы ждать благодати от нее, а не от жертвоприношений богам невежества и суеверия.
Сказав это, Вецио щелкнул пальцами по столу, и через мгновение, будто по мановению волшебной палочки, стол опустился под пол, в то время как потолок зала открылся и сверху опустилась исполинская корзина, наполненная цветами, венками, ожерельями и браслетами. В то время комната наполнилась облаками душистых благовоний. Гости восхищенно оглядывались по сторонам.
— Что это значит?
— Неужели мы в царстве Цирцеи?[61] Лишь бы нас не превратили в животных.
— Что касается уважаемого Альбуцио, он только выиграет от такой метаморфозы, — вскричал Сцевола.
— А это что двигается из-под пола?
— Стол, уставленный сладостями и фруктами.
