Лейла Вертенбейкер - Львиное Око
Бейтензорг оказался чудесным городом, очень чинным и очень веселым. Во всяком случае, всем хотелось веселиться и все были милы со мною. Все, кто принадлежал к «нашей компании». Только свежим взглядом, заявляли мои новые знакомые, можно увидеть и оценить прелесть этих мест. От ботанического сада я пришла в восторг. Мои новообретенные друзья по очереди гуляли со мной по улицам, усаженным огромными тропическими деревьями, поддерживая меня под руку, когда я задирала голову вверх, разглядывая пронизанную солнцем зелень крон, смыкавшихся надо мною на высоте трех десятков метров. Засмотревшись на распустившиеся цветы лотоса, я едва не упала в пруд. Впервые в жизни я очутилась в мире действительности, красотою превосходившей всякое воображение. Мне некогда было давать ему волю, поскольку чудеса я видела наяву и упивалась ими.
Даже генерал-губернатор и его супруга, обычно относившаяся к незнакомым людям с прохладцей, сделали меня своей любимицей. Руди с удовольствием заметил, что я для него сущая находка.
Однажды нас повезли в Тиапоэс, на чайную плантацию, и я впервые увидела, как танцует девушка-туземка.
Набедренная повязка, казалось, делила тело танцовщицы пополам, и обе половинки его жили отдельно, хотя и составляли единое целое. Поводя плечами, голову она держала прямо и неподвижно. Руки были словно без костей, выгнутые назад ладони напоминали когти коршуна, которые вращались словно на шарнирах. Ноги, поддерживавшие торс, чуть раскачивали саронг. Из-под ткани, доходившей до щиколоток, выглядывали ступни — маленькие и сильные, которые, казалось, способны поднять танцовщицу над землей.
Ничего на свете мне не хотелось больше, чем научиться двигаться подобным же образом.
Но на сей раз мой восторг был встречен холодком и сдержанным неодобрением.
— Весьма примитивно, вы не находите? — заметил находившийся среди нас англичанин.
Я ценила свою популярность, получая от нее удовольствие, и разгуливала среди чайных кустов, забавляя знакомых, которые подтрунивали над моими восторгами.
Вскоре Руди получил чин майора и назначение в Амбараву. Если бы я не побывала в Бейтензорге, то нашла бы ее сносной. Пожалуй, Руди следовало бы отвезти меня туда сразу из Батавии.
Но когда я с тоской вспоминала дни, проведенные в Бейтензорге, то красота садов Амбаравы казалась мне блеклой, а белизна цветков лотоса не столь яркой. Люди, которых я встретила, казались мне персонажами романа о светском обществе, который я, прочитав, вернула в библиотеку. Единственное, что оставалось в моей памяти реальным, был танец девушки-туземки. Я пыталась подражать ей, держа торс прямо, но мне не удавалось удержать на голове даже вышитой подушечки. Когда я пробовала это сделать, Руди поддразнивал меня:
— Танцовщицы нынче идут по гульдену за два десятка.
— Душа моя покинула мое тело и вселилась в тело той девушки, — с серьезным видом заявила я.
— Брось болтать глупости, — ответил Руди, но потом прибавил шутливо: — Ты в нее не влезешь.
Он имел в виду мой живот, в котором находился Янтье. Так я называла мысленно своего будущего ребенка. Конечно, это будет мальчик, и мы назовем его Джоном-Норманом в честь его дедушки, но для меня он был Янтье. Если хотите знать, то я назвала его так в честь моего брата Яна, который сбежал из дома, чтобы стать моряком, и пропал без вести, и моей милой матушки Антье, и еще потому, что мне понравилось это уменьшительное имя — Янтье. Вскоре Янтье стало тесно, и он начал толкаться. У меня даже пупок выпирал наружу из возвышения, внутри которого, словно дельфин в ванне, плескался мой младенчик. Я часто усаживалась, скрестив ноги, на ковер посередине нашей спальни в Амбараве, я часто беседовала с ним.
— Здравствуй, Янтье, — произносила я низким голосом. — Ты проснулся?
— Bonjour, Maman[15], — отвечала я в нос вместо Янтье. Он всегда говорил по-французски.
— Как себя чувствуешь? — спрашивала я низким голосом.
— Très confortable. Et toi?[16] — пищала я.
— Ты занимаешь столько места, — сетовала я. — Мне тесно.
— Je viens bientôt, Maman[17].
— Ты не причинишь мне боли, Янтье, правда?
На этот вопрос он ответа не давал. Родов я боялась до смерти. Охваченная страхом, лишенная друзей. Такая уж была обстановка в Амбараве, гарнизонном городе. Ведь Руди был начальником гарнизона. Это значило, что туземцев здесь было больше, чем белых, и «наша компания» состояла главным образом из офицеров, вроде лейтенанта Мульдера, и их жен. Они заискивали или делали вид, что заискивают передо мною, поскольку я была женой начальника, и я их за это ненавидела. Я называла их «мульдероподобными», поскольку все они были похожи друг на друга. Во время вечеринок «мульдероподобные» прятались по углам, хотя весь день проводили вместе, и рассказывали друг другу забавные истории. Офицерские жены беспрестанно обмахивались веерами и при мне говорили лишь о том, какое это мучение — рожать. По их словам, роды хуже пыток. Ни один мужчина не способен выдержать такие страдания.
Если бы не мысль о родовых муках, то беременность доставляла бы мне удовольствие. Было так приятно сидеть и чувствовать, ощупывая живот, как растет во мне Янтье. Не надо было ни о чем хлопотать и суетиться. Почти все время, пока Янтье радостно колотил во мне ручонками и ножонками, я была счастлива.
— Pauvre petite Maman, — пищал Янтье. — Ne t'inquiète pas. Je t'aime.[18]
— Я тоже тебя люблю. Скоро мы с тобой пойдем гулять.
Я поднялась с пола и легла на кровать. Кати, стряпуха, не произнесла ни слова, Руапоны, вдовы фермера, которая жила в горах и приходила делать уборку, в тот день не было. Я слышала, как подравнивает кусты садовник, но он был беззубый и глухой. Я решила, что буду разговаривать с туземцами, если они обратятся ко мне, что бы Руди ни сказал. Он только что пришел в себя после похмелья, и я все еще сердилась на него.
— Оставь меня, — отвечал он, когда я попыталась его образумить. — Я же тебя не бью. А пью для разрядки, когда все осточертеет. Со мной лично все в порядке. Радуйся, что на улицу Оеенчаран не хожу.
— А что это за улица такая — Оеенчаран? — поинтересовалась я.
— Там находится офицерский клуб. — С этими словами он засмеялся.
Поначалу я чувствовала себя самостоятельной и была уверена, что буду рожать дома. Но туземцы улыбались мне и иногда при встрече покачивали мизинцем. По словам Руапоны, они надеются, что у меня будет мальчик. Полицейские на перекрестках останавливали движение и переводили меня через улицу, а лоточники, стоявшие под крытыми тростником навесами, угощали фруктами. Лишь «мульдероподобные» не обращали на меня внимания, но ведь они никогда не ходили по городу. Я перестала бывать у крепости, носившей имя Вильгельма I, где находились Руди и «мульдероподобные».
Когда мы с Янтье гуляли, он никогда не пинался.
В тот день я проходила мимо хоровода девочек и увидела, как старик, сев на корточки, сунул руку в бамбуковые заросли.
— Бамбук, бамбук, зачем ты так разросся? — пропел он.
— Ай-ай-яй, — сочувственно произнесла я, и он улыбнулся.
Засмотревшись, какой-то малыш не успел отвернуться и едва не облил меня горячей струей. Я задрала подол саронга, поверх которого на плечи был накинут полосатый жакет голландского производства, и со смехом увернулась.
Чуть подальше, посередине дороги, в позе Будды сидел мальчуган постарше. Правая рука его была поднята вверх, большой палец выпрямлен, остальные пальцы сжаты, мизинец торчал вверх. У него было маленькое личико, изо рта торчало два больших зуба. Когда на него упала моя тень, он привстал на пятках. Я сложила руки таким же образом, как у него были переплетены ноги, но мальчуган показал мне сначала руками, а потом и ногами, как это следует делать.
Услышав стук барабанов, я повернула за угол и увидела кукольный спектакль, разыгрывавшийся под смоковницей. Напротив сидел какой-то человек, уговаривавший зевак угадать, под которой из трех кокосовых скорлупок находится горошина. Я всякий раз отгадывала и в конце концов положила на край его доски монету. Нас тотчас окружили любопытные: кукольники оставили марионеток, продавец кокосов бросил свой лоток, как и предсказатель судьбы. Всякий раз, как я угадывала, где находится горошина, владелец доски платил мне вдвое больше, чем было на кону. Вскоре я сжимала целую горсть монет.
— Когда женщина в таком положении, у нее появляется второе зрение, — заявил кукловод.
— Нет, — возражала женщина с младенцем, подвешенным к бедру. — Она видит сквозь скорлупки. Понятно? — С этими словами она выпучила маленькие глазки.
— Вовсе нет, — заявила я. — Просто я очень внимательна.
Мой хороший малайский язык, которому обучил меня милый маленький Лассам в Лейдене, произвел впечатление на собравшихся.
