Владимир Волкович - Хмель-злодей
И услышаны были их стенания на небесах, и принявшие их татары преисполнились к ним жалости и стали утешать их добрыми словами:
— Не беспокойтесь, вы не будете иметь недостатка ни в чём: ни в еде, ни в питье, есть у вас свои резники, пусть зарежут скота по вашему обычаю кошерному.
Все эти евреи, были впоследствии выкуплены из плена.
Долго раздумывал Михаил, как поступить, не лежала у него душа — идти на Полонное. Знал он, что не будет там битвы серьёзной, а только убийство безоружных. И придумал он сказаться больным. Боялся, что осудят его казаки, но они только обрадовались. Им добра еврейского от этого лишь больше достанется, без всякого риска быть убитым или раненым.
Когда Князь Иеремия Вишневецкий узнал, что на него движется большое казацкое войско, он предпочёл отступить в пределы Польши.
За ним по пятам двигалась огромная толпа казаков и холопов, уничтожая всё на своём пути. Евреи, наслышанные о зверствах казачьих, бежали, куда глаза глядят.
«И весь народ бежал с воплем. У кого была своя телега, уезжал на ней; у кого не было ни лошади, ни телеги — хоть у него и были средства, чтобы приобрести их, — не успевал это сделать, и с женой и детьми уходили пешком, оставив все добро дома. Но также и те, у кого была телега — для того, чтобы двигаться налегке, сбрасывали по дороге у придорожных корчем всю кладь — товары, книги или прочее движимое имущество. Так в эту субботу шли телеги по шляху, по три в ряд, одна вплотную к другой, беспрерывной вереницей на протяжении семи миль, а уходившим пешком не было числа. А днём евреев нагнал верховой и сказал:
— Вы очень медленно двигаетесь, казаки уже рядом.
Сейчас же наступило невероятное смятение среди евреев. Все они побросали со своих телег серебро, золото, платья, книги, подушки, перины — для того, чтобы быстрее бежать, спасая свои жизни. В поле было набросано золото, серебро, одежда, но не нашлось ни одного еврея, который подбирал бы это. Некоторые бросали все — и лошадь, и телегу со всем, что было на ней, даже жен и детей, и бежали в страхе в леса, а многие мужчины и женщины, когда наступило это смятение, побросали своих детей и спасались по лесам и оврагам».[11]
Казаки отяжелели от добра, подбираемого ими на дорогах. Но двигались дальше, продолжая опустошать города и селения.
Давид, вырвавшись со своими людьми из Полонного, решил идти в укреплённый город Нароль.
Наслышанные о зверствах казаков, десятки тысяч евреев не веря, что удастся противостоять многотысячной толпе холопов, решили бежать из этого места, к которому уже приближались восставшие. Тогда начальник польского гарнизона Лащ, у которого было не очень много войска, созвал совет. Давид сидел рядом с гаоном рабби Ашером.
Лащ — высокий, красивый поляк с мужественным лицом, первым взял слово:
— Нет доблести в том, чтобы бежать и прятаться по лесам и оврагам. Евреи имеют хоть и небольшой, но хорошо обученный и вооружённый отряд. Постоим против неприятеля и будем воевать по примеру других укреплённых городов.
— Каково твоё мнение? — повернулся к Давиду рабби Ашер.
— Я думаю, надо драться, город хорошо укреплён и имеет запасы продовольствия и оружия. Люди полны решимости защитить себя. Мы сможем долго сопротивляться.
— Мы согласны остаться, — объявил своё решение рабби Ашер.
Вскоре началась осада и, столкнувшись с яростным сопротивлением, казаки предложили потолковать о выкупе. Рабби Ашер уже готов был дать своё согласие, но Лащ воспротивился. Давида же теперь никто и не спрашивал. Через три дня осады неприятелю был нанесён значительный урон, и к Хмельницкому отправился гонец. Вскоре под стены города пришло многочисленное подкрепление.
Поляки и еврейский отряд не могли сдержать десятки тысяч вооружённых казаков. Город пал. Давид со своими людьми перегородил узкую улицу телегами, камнями и брёвнами разбитых домов. И уже гора казачьих трупов лежала перед баррикадой. Казаки подтащили пушки и разметали баррикаду. Озлобленные, беспощадные, они схватились в смертельной схватке с несколькими десятками вооружённых евреев из отряда Давида. Он, отбиваясь от наседающего врага, видел, как один за другим падали его товарищи.
«Ну, вот и пришёл наш час», — подумал Давид, пронзая саблей очередного казака. Дважды его ранили, и кровь от сабельного удара по голове заливала лицо. Но судьба хранила Давида. Кто-то дёрнул его за рукав, он обернулся: худой еврейский подросток показывал куда-то в сторону. Давид посмотрел и увидел узкий проход, щель между домами, куда обычный человек вряд ли мог протиснуться. Но они, худые и гибкие, смогли.
Горы трупов лежали на улицах города, казаки врывались в дома, где укрывались десятки и сотни человек, и убивали всех. Кровь лилась из окон домов.
В местной ешиве, религиозном училище, двенадцать еврейских мальчиков обучались Святому писанию. Внимательно слушали они седобородого учителя, сидя за длинным столом и читая древние буквы. Большие карие и чёрные глаза их были полны вопросов и сомнений, интереса, внимания и восхищения. Казаки ворвались в училище и придавили учеников столом к стене так, что у них захрустели поломанные кости, а из разорванных животиков вывалились кишки.
Город сожгли, не осталось ни одного целого здания, погибло пятнадцать тысяч человек. Давид и мальчик, спасший его, пять дней укрывались между мёртвыми, пока озверевшая толпа бесчинствовала в городе. Раны Давида саднили, хотя ему удалось промыть их и наскоро перевязать кусками одежды, снятой с трупов. У них не было пищи и воды, они ели человечину, отрезали куски от трупов и, поджаривая их на огне, съедали, пока человеческие останки не начали разлагаться на жаре. Во дворе какого-то сгоревшего дома Давид нашёл колодец с испорченной водой, это спасло их от жажды. Дождь пошёл только на третий день.
Много тысяч трупов было съедено собаками и свиньями. И долго потом ещё таскали животные по округе куски человечьего мяса, руки и ноги, когда-то принадлежавшие живым. Спастись удалось лишь трём сотням человек, в основном женщинам и детям. Они укрылись среди мёртвых тел. Ни одного человека из воинов Давида в живых не осталось.
Михаил в это время ворвался вместе с казаками в небольшой укреплённый город Кременец. В последнее время у него было подавленное состояние, видимо, сказывалось отсутствие Сашки.
Два казака, с которыми он был знаком, развлекались на улице. Один из них взял нож убитого ими еврейского резника скота и ловил на улице еврейских детей. Он их убил уже несколько десятков. Вспарывая живот мальчику, он спрашивал у своего приятеля: кошерное это мясо или трефное. Если тот отвечал: трефное, то бросал тело ребёнка собакам. Потом брал на бойню девочку, распарывал ей живот и показывал приятелю внутренности. Если тот говорил, что кошерное, они осматривали мясо (как поступают с мясом козлят и овец) и, насадив его на пику, носил по улицам, крича:
— Кто хочет купить козлятину и овечину? Ясновельможный пан, не желаете ли отведать козлятинки? — обратился он к Михаилу, по-приятельски, дурашливым тоном.
Еле сдерживая накопившуюся ярость, боль и гнев, борясь с подступающей тошнотой, но стараясь поддержать его тон, Михаил ответил:
— Желаю.
Он приблизился к казаку и, выхватив саблю, сильным ударом снёс ему голову. Приятель казака, находившийся рядом, сразу опомнился и с пикой наперевес бросился к Михаилу:
— Ах ты, лях проклятый, что ты делаешь?
Но Михаил опередил его и воткнул лезвие прямо в изрыгающий проклятья рот. Потом оглянулся по сторонам: не видел ли кто, и ускакал в сторону.
Глава 7. Встреча на хуторе
Осень уже тронула своей мягкой, неназойливой рукой зелёную листву, постепенно вытесняя летнюю жару. Разноцветные всплески окрасили лес в немыслимые цвета, придуманные, казалось, каким-то талантливым художником. Сашка вглядывался вдаль, заметив на горизонте движущуюся точку. Он теперь подолгу просиживал на крыльце, вдыхая запах прелой листвы и неуловимой осенней свежести, дожидаясь, пока Леся закончит хлопоты по дому, поставит в печь пироги, и можно будет осторожно обнять её, прикоснуться губами к выбившейся из-под платка прядке волос на шее, от чего она непременно зардеется и смущённо скажет: «Да ну тебя».
Рана его уже затянулась, и только широкая белая ткань, обёрнутая вокруг груди, напоминала о том, что до окончательного излечения ещё требуется время.
— Эй, друже, потомок великого царя, — крикнул он, обернувшись в сторону приоткрытой двери дома, — ну-ка, взгляни, у тебя глаза помоложе, поострее.
На крыльцо вышел Давид, голова его была перевязана наподобие чалмы, придававшей ему вид восточного владыки.
Он посмотрел в том направлении, куда уткнулся указующий Сашкин перст, различил приближающегося всадника и тут же исчез в доме, откуда появился через минуту с ружьём в руке. Не часто навещали их люди, и ему было чего опасаться.
