Аркадий Савеличев - Последний гетман
И он был, конечно, доволен-довольнешенек. А когда по сему поводу задавал торжественный придворный обед, старший брат, улучив в суете минутку, вполне серьезно сказал:
– Может, тебе теперь нельзя и потылицу надрать? Ахвицер, как сказала бы наша мать Наталья Демьяновна.
– Можно, – пресерьезно и младший брат отвечал. – Но дуэль будет.
Все видевшая и все слышавшая Государыня тут же свое слово вставила:
– Э-э, о чем вы там шепчетесь?
– О дуэли, – пояснил Алексей Григорьевич.
В окружении Елизаветы Петровны веселые шутки любили, запереглядывались.
– О потылице, – хотел внести ясность и новоиспеченный командир измайловцев.
– Да говорите яснее, приказываю! – чуть было не вспылила Государыня.
Гнев на милость, как и милость на гнев, у нее быстро менялись. Была она, как и подполковник Разумовский, в зеленом измайловском мундире. Женским чутьем давно опознала, как идет ей мужской костюм, особенно военный. Все формы рослого, крепкого тела славно обрисовывал. Да и не в юбке же полковнику измайловцев на такое торжество являться? Подполковник Разумовский отсалютовал шпагой и потом рукоятью постучал по своей шее:
– Ваше императорское величество, вот она – потылица!
– Ага, – догадалась мать-командирша, снова становясь женщиной, – это то место, которое для своего плац-парада облюбовал генерал Алексей Григорьевич?
– То самое, – подтвердил генерал. – Но разве теперь тронешь командира полка? Дуэль будет.
– Дуэ-эль!… – прежним девичьим смехом залилась командирша. – Ох, смехотворцы!… За стол, поди, пора? А то гости топают, как кони боевые!
Пир – как пир придворный, до самой утренней зари. Много пили, много смеялись, много и говорили между тостами, но все ж чего-то не договаривали. Спроста ли между придворными, между офицерами-измай-ловцами маячило несколько казацких чуприн, по внешнему виду не рядовых. Полковники – киевский, лубенский, черниговский да полтавский. А каждый полковник – он же и предводитель огромной малороссийской области, со времен еще Богдана Хмельницкого называвшейся «полком». Тосты от этих полков были весьма хитрющие:
– Геть, ясновельможная пани, наша превеликая Государыня!…
– .. мати ридна козаков запорижских!…
– …главнейшая хранительница булавы козацкой!…
– …гетьманской!…
Не успеют бокалы осушить, как опять это:
– Гетьманской! Гетьманской! Геть! Геть!… Измайловский подполковник, граф Разумовский, сидящий по другую руку Государыни, слышал, как она пересмеивалась с Алексеем:
– Чего доброго, сейчас и гетмана избирать будут!
– Будут… если не остановим…
– Пойдешь в гетманы?
– Нет, господынюшка, я ведь с тоски там помру…
– Погоди помирать-то. Где ж мне взять им гетмана?..
– Да ведь не раз говорено: вот он, подрос уже, – косился старший брат на младшего.
Они думали, что тихо переговариваются, а ведь голосишки-то ой-ей-ей!… Снова это:
– Гетьмана… геть!…
Украинские посланцы-полковники еще добрую неделю толклись по коридорам дворца и в гостиных у разных вельмож, пока не прискакали, загоняя коней, из ихних же полков гонцы с кличем:
– Татары иду-уць!…
Полковников степным ветром выдуло из Петербурга, а слово ихнее затвердело – единое, главное слово: гетман!
Даешь гетмана Украине!
II
История гетманства не при Богдане Хмельницком началась, но славу обрела именно при нем.
«Вот человек, мне ль быть под стать ему?» – между балами и светскими приемами все-таки иногда размышлял граф Кирила, понимая, что гетманства не избе-жать. Хочешь не хочешь! Потылицу старший брат теперь не посмеет надрать, но все же… Государыня! Елизавета свет Петровна его устами скажет именно то, что и нужно.
Как ни одолевали светские забавы, а попросил Григория Теплова вытащить из акадамических анналов все, что касается Малороссии.
Богдан? Хмель-Хмельницкий?..
Оказывается, «родом Зиновий, нарекоша Богданом, кажуть, Богом данный».
Богом? Каким?
Православные и католики никак не могли поделить единого, вроде бы христианского Бога. Мечи звенели по всей Украине, а потом и сабли казацкие, по кривому лезвию более охотные до всякого человеческого тела. Украина, говорили казаки, она окраина русская, православная. Во-он где солнышко восходит!
«Православие? – с польским гонором возражали католики. – Вера ваша – вера казацкая и наливайковская». Считай, разбойничья. Богдан учился в иезуитской школе, должен вроде бы понимать это. Но вечерами, вполголоса, опробовав запретной горилки, с дружками начинали «спивать писни про Наливайку», который своей казацкой саблей немало порубал панских потылиц. Да только здесь все смешалось – - и ляхи, и татары, и турки, и москали. Много ли годов прошло, как кони казацкие вместе с теми же ляхами Московию топтали? Иезуиты-наставники не уставали это повторять, а Зиновию Хмелю вдобавок талдычили: не с той стороны, школяр, родство свое ищешь, «бо от жмудской страны родом ты быти». А жмуть-то где?.. Литва!
«Ввечеру Зиновий с соучениками прохаживался около костела, и вихрь из этой компании его подхватил, трижды вокруг оного костела обнес и на том месте, из которого был подхвачен, опять его поставил. «Буде от сего отрока великое на костел римский гонение… буде!… Матка Боска!…» – в ужасе осеняли себя крестом отцы-иезуиты.
Но пока что не о панские выи тупилась казацкая сабля. После восьми лет обучения Богдан окончил иезуитскую коллегию и вернулся в имение отца Михаила Хмеля – на хутор Субботов. Реестровый казак Хмель небеден был, коль владел целым поместьем. Играй саблей, пока что на лопухах. Да недолго учеба длилась: в 1618 году польский король Владислав предпринял последнюю попытку захватить Московию и утвердить себя на русском престоле, для чего поднял всех реестровых, на королевское жалованье живущих, казаков. Вслед за отцом и Богдан сел на коня, под знамена гетмана Петра Сагайдачного. Да только православные сабли повышибали из ляхских и казацких рук сабли неверные. С позором возвернулся гетман Сагайдачный из непокорной Московии. И, видно, совесть заела: от имени всего казацкого войска просил у иерусалимского патриарха «отпущения греха пролитой крови христианской».
Во-она как может обернуться воинская судьба!
Два года спустя уже в другую сторону кони казацкие пошли. Объединенная орда татар и турок хлынула на Украину; поляки считали ее своей захребетной провинцией и помогать казакам не стали. «Рядом с грицями воевать не станем! Пусть идут землю пахать или свиней пасти!»
Одни вышли казаки в Дикое Поле. Отец о двух саблях среди тучи нехристей вертелся, и сын Богдан рядом на двух же саблях бился.
Да надо бы на десяти!… Порубанным пал батька Михаил Хмель, а сын его Зиновий, оглушенный, на аркане был утащен в татарскую землю…
Но не суждено ему было там загинуть: не зря же степной вихрь носил вокруг католического костела! Знать, приспело время и с ляхами саблей померяться. Выбрался Зиновий Хмель из татарщины, опять в лихом казацком строю.
Родовой хутор Субботов со всеми прилегающими землями был невдали от Чигирина, по реке Тясмина, правому притоку Днепра. Собственно, на краю Дикого Поля, на опасной украинской окраине. Но очередная беда пришла не от кочевых татар – от оседлых католиков; шляхтич Чаплинский, подстароста Чигиринский, на этот добрый хутор глаз положил. Земли по реке Тясмине были больно хороши. Не пристало казаку, хоть и реестровому, королевскому, значит, такое благо. А как такие дела решались? С шайкой голодных, опоенных голодранцев наехал на слободы Хмельницкого, пожег да потоптал, домашних всех заковал в цепи и самого Хмельницкого четыре дня держал в заточении – только уже по просьбе жены своей, с чего-то ласковой до соседа, выпустил из темницы. Хмельницкий в суд подал, а злыдень Чаплинский его десятилетнего сынка публично выпорол плетьми на базаре, совсем забил бы, не окажись поблизости друзья-казаки. Да все равно дома умер…
Хмельницкий публично поклялся отмстить шляхетскому зверю. Да ведь за ним был королевский коронный гетман и прочие «шановные паны». Сами того не ведая, горючую искру раздували. Думали просто: тишком убить непокорного казака. Явилось к нему на подворье два десятка головорезов, и хоть у Хмельницкого на дворе было всего четверо слуг, пятерых он положил на месте, а остальные убежали, не захотев и платы брать от своих панов-подстрекателей.
Все ж пришлось и самому хозяину из родового хутора бежать в недоступное для ляхов Запорожье. Такого казака, не только при хорошей сабле, но и при хорошей голове, писарем Войска Запорожского избрали – второй чин после гетмана, – а там, по смерти нескольких казацких правителей-неудачников, и в гетманы над всем казачеством возвели. Много ли для того надо? Круг в степи просторный, в кругу тысячеустный клич: «Геть… в гетманы Хмеля!…» Отказывайся не отказывайся – честь оказана, знак дан: шапки оземь, под ноги новому гетману, да этими шапками его всего и покрыть, чтоб помнил присягу.
