Борис Федоров - Царь Иоанн Грозный
— Клеветать? — повторил Левкий, — но царский врач объявил, что в зелье том зловредная сила, а Даниил...
— Левкий! — сказал митрополит, — вчера кровь невинного обагрила землю; но здесь место оскорблять память доблестного вождя. Оставь у меня свиток, в котором начертана последняя воля невинно погибшего, и не смущай моего спокойствия.
— Прости, владыко, я поусердствовал для святой обители. Не взыщи на моём скудоумии. — Сказав это, Левкий сделал три поклона перед образами, поклонился в пояс Макарию и вышел.
Митрополит и Курбский молча проводили взглядами Левкия. Старец, не вставая со скамьи и качая седовласою головою, устремил глаза в землю, в глубокой думе. Курбский внимательно посмотрел на митрополита и, схватив руку Макария, готовый упасть к ногам его, воскликнул:
— Спаси, спаси невинных! Во имя Божие заступись за них, добрый пастырь! Да не порадуются клеветники на пагубу всех, любивших Адашева!
— Успокойся, князь! — сказал митрополит. — Господь, наказуя бедствиями, не оставит людей своих.
— Да поможет он тебе умилостивить Иоанна! Чуждая буря возмутила душу его.
— Так, — сказал Макарий, — в юности он дал обет властвовать, как Всевышний указал избранным помазанникам, и много лет властвовал правдою, когда Сильвестр и Адашев, как правосудие и добродетель, предстояли пред ним.
— И мы чтили его как отца! — добавил Курбский, — тысячу раз готовы были жертвовать жизнью за правдивого государя!..
— Его воля над нами, но горе отлучающим сердце царя от народа, угасающим светильник любви и милосердия. Решаюсь, князь, хотя и отвергаются просьбы мои, ещё раз предстать к государю и молвить о невинных. Может постичь и меня участь Сильвестрова, Левкий посмеётся над старцем...
— Служитель Бога правды, дерзай на правду пред царём земным! — сказал Курбский, целуя руку митрополита.
ГЛАВА III
Клеветник и заступники
В обширной палате, устланной богатыми персидскими коврами, золотая лампада с жемчужными поднизями ярко горела перед образом нерукотворного Спаса. Перед иконою на ковре стоял Иоанн и молился. Возле него на парчовой подушке лежал рукописный Псалтирь, облечённый малиновым бархатом, но царь читал псалмы, почти не заглядывая в священную книгу. Прочитав несколько кафизм, он начал вечерние молитвы... В это время дверь тихо отворилась и кто-то сказал со вздохом: «Отврати лице твоё от грех моих», — и поклонился.
Это был Левкий, пришедший, по обыкновению, беседовать с государем. Иоанн взглянул на своего любимца и продолжал молиться вслух; Левкий же хотя и не осмеливался повторять за царём, но тем не менее слышны были его усердные земные поклоны.
Иоанн встал и, милостиво подавая руку Левкию, сказал:
— Вижу я, что бы богомолец.
— Как не умилиться, государь, видя твоё благочестие; милует и хранит тебя Бог, мне ли не молиться, когда великий царь смиряет себя пред Господом!
— По грехам и молитва должна возрастать, — сказал Иоанн.
— Великий государь, и святые не без грехов. Апостол сказал о себе: «Аз плотен есмь, продан под грех», а мы не святые, не апостолы, в жизни всему время, да и чем грешен ты, государь, разве своим милосердием?
— Злоумышленники подвигли меня на гнев, дерзновенные хотели властвовать мною, но терпению есть предел.
— Так, государь, в писании же сказано: «Всякая душа владыкам да повинуется, противящиеся власти — Божию повелению противятся».
— Я строг и гневлив, — сказал Иоанн, — но всегда ли жить мне младенцем по наказу Сильвестрову и терпеть моих зложелателей?
— Великий государь, Господь повелел повиноваться и строптивым, а ты строптив ли был с Алексеем Адашевым? Милостив, как к единокровному брату, смирялся перед ним, а изменник воздавал тебе лукавством, и другие по его же обычаю; но мужайся и крепись, Господь не отступит от тебя.
— Знаешь ли, — спросил Иоанн, садясь на резной позолоченный стул, — что князь Андрей Курбский уже в Москве?
— Я встретился с ним, государь, у владыки митрополита Макария и лучше бы не встречался.
— Для чего он прибегает к Макарию? О себе или о других просит?
— Лучше умолчу, государь, скажу с пророком Исаиею: «Казни твои не покоряются — общники татям...»
— Курбский дружен с Адашевыми, — сказал Иоанн, — он прозорлив и кичлив, но храбрый и верный слуга... счастлив он, что я помню его во вратах Казани!
— Прости моему скудоумию, великий государь, когда скажу: каково древо, такова и отрасль. Дед Курбского, князь Михаил Карамыш, на деда твоего, великого государя, умышлял измену; дети его ехидного рождения, злобного ума, казну дедов твоих расхитили, непрестанно зло умышляли в тайне. Слыхал ты, государь, что Андрей Курбский, взысканный твоею милостию, отпускал твоих пленников, оскорблял воевод старейших, служил вместо тебя Адашевым, ездил в Юрьев к Алексею и хоронил его, заступался за Турова и за сына чародейки Марьи, развозившего грамоты Адашевских угодников?
— Велики вины его, — проговорил Иоанн, но велики и заслуги; он виновен легкоумием и дерзостью, а не изменой; Адашевы его ослепили, но они и меня уловляли; знаю, что ещё много злого семени, но Курбский мне ещё нужен; пощажу его, а других не помилую!
— Ох, государь, много ещё адашевцев, яд аспидов под устами их, озлобление на путях.
— Знаю, — сказал Иоанн, — что Курбский прибыл просить за Даниила Адашева. Он дерзнёт просить меня о пощаде других, но завтра же увидит меч мой над ними!
В это время один из царских стольников доложил государю, что митрополит Макарий просит дозволения представиться.
Иоанн сердито взглянул на стольника, однако же повелел призвать митрополита.
Почтенный старец, в фиолетовой рясе и в сакосе из рытого полосатого бархата, опираясь на пастырский посох, смиренно вошёл и приветствовал государя, подошедшего принять благословение. Лицо Левкия выражало лукавое внимание.
Государь пригласил митрополита сесть.
Макарий начал просьбою успокоить его старость, говорил, что в преклонных летах желает уклониться от мира; Иоанн же убеждал его не оставлять паствы для блага церкви.
— Если и останусь, государь, — отвечал митрополит, — то могу пострадать от наветов; прискорбно мне, старцу и твоему богомольцу, подвергнуться гневу твоего величества; но кто дерзнёт сказать, что убежит от стрел, клеветы? Укажу на прежних любимцев твоих; совестью свидетельствуюсь, что не верю преступлениям, взведённым на Адашевых, не вижу правосудия в казни их. Государь, прости дерзновение старцу; немного остаётся мне жить, не вхожу в суд твой, но умоляю гласом церкви, склонись к милосердию! Правдою устрояется престол начальства.
— Владыко! — холодно отвечал Иоанн, — мы Божиею милостию уже достигли зрелого разума и, кроме милости Божией, Пресвятой Богородицы и всех святых, от людей учения не требуем; неприлично, владея множеством народов, добывать чужого ума.
— Справедливо, государь! — сказал митрополит, — но и царский разум просвещается святым писанием: Соломон вещает: удерживай гнев, паче берущего грады...
— Знаю! — возразил Иоанн, но в книге Премудрости сказано: премудр судия наказует люди своя.
— Наказует, а не казнит, государь. Там же сказано: Престол и князей низложит Господь и посадит кроткие вместо их. Прославь кротостию душу твою!
— Я кроток с достойными. Земля правится нами, а не боярами и воеводами; жаловать своих рабов мы властны и казнить также; довольно было и в юности нашей неустройства и мятежей; помнишь ли, первосвятитель, что и на тебе мантию разорвали...
— То были, государь, буйные мятежники, а не слуги верные, то были закоснелые в преступлениях, а не смиренные вдовы, не младенцы невинные... Молю твоё величество миловать их.
— Макарий, кто вразумил тебя просить о пощаде злодеев моих?
— Тот, кто кающегося злодея помиловал! — сказал Макарий, указывая на лик Спасителя; — тот, кто рек: блаженны милостивые...
— Так! — сказал Иоанн, смягчаясь, — но не всё, что возможно Богу, возможно царю. Чародейка Марья помогала отлучить от меня Анастасию Романовну; Адашевы умышляли извести род мой, надеть Мономахов венец на князя Владимира Андреевича...
— Государь! — возразил с твёрдостию Макарий, — един Бог сердцеведец знает истину; не мне исследовать вины судимых, но и ты не должен внимать одним обвинителям. Допусти к светлому лицу твоему князя Андрея Курбского, дозволь ему...
— Курбского? — вскрикнул Иоанн. — Строптивый в устах своих носит погибель свою; едва могу воздержать гнев на дерзость сего горделивца! Разве у него десять голов? Или он надеется на заступление святого прародителя своего, князя Феодора Ростиславича; но исполню твоё прошение: да явится предо мною Курбский.
