Борис Федоров - Царь Иоанн Грозный
— Правда ли, Левкий?
— Вассиан и Мисаил заверят крестным целованием у чудотворцова гроба. Царица скончалась бездетной; хотелось Сильвестру и Адашевым править царством и волею державного государя, а Марья-чародейка помогала им!
— Не мешаюсь в дела мирские, но много, Левкий, принял ты греха на душу!
— Царь рассудил... — начал Левкий.
— Бог рассудит, — перебил его митрополит, — и взыщет невинную кровь.
Макарий подошёл поправить светильню лампады, горящей пред иконами. Лампада ярко вспыхнула пред потемневшим лицом архимандрита, и внезапный блеск её осветил лик небесного мстителя.
В это время послышались шаги, Левкий оглянулся и увидел князя Курбского.
Не ожидал Курбский встретить здесь виновника гибели Адашевых, не ожидал и Левкий увидеть князя. Он не мог вынести взгляда Курбского, невольно вздрогнул и опустил глаза в землю.
Митрополит приветствовал князя словом Евангелия: «Благословен грядый во имя Господне!»
Курбский поцеловал руку первосвятителя и сказал:
— Господь отнял от нас своё благословение. Лесть и клевета обошли нас, владыко, нет правды в мире, нет мира в сердцах!
— Мир вам! — сказал митрополит, осенив его крестным знамением.
— Святитель, меч губит невинных.
— Господь всем воздаст! — сказал митрополит, указывая на образ страшного суда, им самим написанный.
Образ этот стоял на станке, ещё не оконченный митрополитом. Трудясь с жаром духовного красноречия в описании святой жизни и чудес угодников Божиих, митрополит Макарий усердствовал сам изображать лики их так, как представлялись они его воображению. Сей труд служил отдыхом для неутомимого архипастыря. При возникающем гонении на невинных, Макарий, не однажды возвышая голос свой в царской думе, но не видя успеха и считая для себя неприличным вступаться далее в дела светские, желал представить безмолвный урок сановникам и, после кончины Алексея Адашева, начал писать образ страшного суда. Не скоро митрополит надеялся кончить сию икону; но уже можно было видеть главные части образа — праведников и мучеников, призываемых Спасителем в царство славы, и беззаконников, поглощаемых геенским огнём.
Левкий, стараясь скрыть своё смущение, осмелился хвалить искусство письма, а Курбский, указывая на изображение, сказал:
— Страшна участь клеветников и лицемеров! Губители невинных гибнут в адском огне. Их терзают муками, каким они подвергали других; но муки их вечны. — И, схватив руку дрожащего архимандрита, который отступил от образа, Курбский прошептал: — Вот что готовят себе злодеи, преподобный отец!
— Чародеи и обаятели, — отвечал Левкий, вздыхая и не смотря на икону.
— Нет страшнее чародейства, как злоречие клеветы, — заметил Курбский.
— Радуюсь, князь, прибытию твоему! — проговорил митрополит, прерывая речь князя и приглашая его сесть на скамью, покрытую суконной паволокою.
Левкий хотел удалиться.
— Можешь остаться, — сказал Макарий. — У меня с князем нет тайны; Андрей Михайлович будет говорить при тебе.
— Я спешил в Москву просить за невинных; царь не дозволил мне предстать к нему; зложелатели торжествуют. Святый владыко, удостой быть посредником между мною и государем.
— Велики заслуги твои, князь Андрей Михайлович, — сказал митрополит. — Голос мой ничего не прибавит к ним. Посредство моё в делах духовных; не касаюсь суда мирского и воли мирской.
— Первосвятитель, — возразил Курбский, — когда у подножия трона измена расстилает сети для пагубы невинных, тогда мудрость духовная может стать пред троном в заступление истины.
— Разделяю с тобой скорбь о бедствии невинных, но не мешаюсь в дела синклита. Господь зрит мысли и сердца. Обвинитель Адашевых пред тобою; сам Левкий свидетель, что, призванный государем в думу, я говорил за обвиняемых, просил не судить их заочно и допустить к оправданию. Не хочу более печалить старость мою и надоедать государю; вижу, что пора мне сложить бремя моё, отойти к житию молчальному. Левкий, ты можешь сказать государю о желании старца Макария.
— Не оставляй нас, владыко, — сказал Левкий, вздыхая. — Ты первосвятитель церкви, столп православия.
— Не трать льстивых слов, — сказал митрополит, — я знаю тебя, и ты меня знаешь.
— Святитель, — сказал Курбский, — в безмолвной жизни ты будешь служить себе; ныне служишь церкви и царству и ещё можешь возвысить голос в защиту гонимых.
— Церковь молит о них пред престолом Господним, — тихо сказал Макарий.
— Но бедствия их не смущают ли душу твою? — спросил Курбский.
— Не смущайся бедствием добрых! «Блажен иже претерпит искушение, зане искушён быв приимёт венец жизни».
— «Претерпевый до конца, той спасётся», — прибавил Левкий.
— Так, Левкий, спасается тот, кто потерпел от наветов, но наветнику нет спасения.
Говоря это, митрополит взял из рук Левкия список с завещательной грамоты Даниила Адашева.
Курбский устремил проницательный взгляд на архимандрита.
— Скажи, — сказал митрополит Левкию после некоторого молчания, — в чём ты обвиняешь Даниила Адашева и по смерти его?
— Великий первосвятитель! — отвечал Левкий, не поднимая глаз. — Он положил на слове отказать святой Чудовской обители огородную землю в Китае, за торговой площадью. Отправляясь в Ливонию, писал нашему келарю, что если Бог пошлёт по душу, и тому месту быть за святою обителью; но в грамоте оказалось, что мимо Чудовской обители отдано то место, где гостунское училище, и сказано взять для того же училища данные отцу келарю в ссуду для обители четыре рубля московскими деньгами да полтину московскую.
— У сей грамоты, — сказал митрополит, — сидел отец его духовный от Ильи пророка, и в грамоте означено, где что дать ему и с кого взять. Отменить намерение он был властен.
— Обитель нуждается в перестройках келейных, отдачею же денег под училище это приостановится...
— Стыдись, Левкий, удерживать достояние сирот и детей. Обители обогащены дарами царей и бояр, а для вертограда наук ещё способов мало.
— Многие науки во вред душе, — сказал Левкий.
— Не видит ли Левкий чародейства в науках? — спросил Курбский.
— Не гневайся, князь, — отвечал Левкий, — и дай молвить слово: ты знаменитый воин, но Адашевы опутали тебя волхованиями.
— Довольно! — прервал сурово митрополит. — Я уже слышал твои наговоры.
— Левкий, — сказал Курбский, — благодари Бога, что сан твой и присутствие первосвятителя ограждают тебя; но помни суд Божий.
— Ты мне грозишь, князь, в присутствии владыки?
— Я говорю пред владыкою и то же скажу пред царём, хотя бы заплатил жизнью за истину...
— Князь, скрепи сердце, — сказал митрополит. — Не для того я удержал Левкия, чтоб воспалить гнев твой. Я желал показать тебе, что не верю и не потворствую лукавым наветам.
— Прости скудоумие моё, преосвященнейший владыко, — сказал Левкий. — Пред державным государем говорил я в простоте сердца. Глас народа — глас Божий; везде знают Адашевых; велико слово государево. Содрогался я, слыша от него самого, что Адашевы и новгородец Сильвестр обаянием омрачили царские очи его и владели державною волею.
— Не обаянием, но страхом Божиим, — возразил Макарий. — Сила их была не в чародействе, но в разуме и добродетели.
— Помилуй, владыко, ты ставил государя на царство, и браком его сочетал, а поп Сильвестр насылал повеления, и боярам, и воеводам делал что хотел!
— Господь послал его, — сказал Макарий.
— Господь и оборонил от него, — молвил Левкий... — А то он и Адашевы, сговорясь, отвращали государя от врачей телесных и врачества душевного; отговаривали не ездить на богомолье в отдалённые обители...
— На всяком месте слышит Господь Его призывающих, — сказал Макарий.
— Милует Бог, и государь увидел волков в одежде овчей...
— Но обличится и тот, кто в одежде ангельского чина, сеятель клеветы на пагубу добрых, — сказал Курбский.
— Князь Андрей Михайлович, не моя вина, что государь пожаловал простоту мою и со мною, смиренным, беседует. Гордым Бог противится, смиренным даёт благодать.
— Смирение в личине, — сказал митрополит, — благодать не в чертогах, где ты остришь меч казни.
— Не моя вина, владыко. Меч суда Божия на главу грешников. Завтра казнят чародейку Марию с её окаянным племенем.
— И не прилипнет язык твой! — воскликнул Курбский.
— Князь, — сказал Левкий, — разве неизвестно тебе, что в палатах царицы...
— Знаю, — перебил его Курбский, — что Даниил Адашев присылал к Марии травы, привозимые в Ливонию из-за моря; знаю, что Туров ими пользовался, но не знаю, кто первый осмелился назвать целебное зловредным и клеветать на добродетель.
