Николай Бахрошин - Викинги. Заклятие волхвов
Тогда – может быть…
Нет, не смог. Слушался ее, глупыш, словно женщина всегда говорит то, что думает, а не то, что должна сказать. «Девушка должна сама позаботиться о себе», – говорила она, и он верил. Он – как мальчик. Он и есть мальчик. А в мужчине должна быть злость и напор, и особая, мужественная грубость. Любовь – это ратное поле для женщины, где она должна много раз умирать в бою, содрогаясь от наслаждения! Мужчинам, этим воинам и победителям от природы, наверное, трудно понять, что настоящая женская победа – в покорности и подчинении, усмехалась Сангриль.
Да, мальчик Сьевнар любил свою любовь, а ее, живую, настоящую Сангриль так и не понял…
Первый муж Альв понимал ее лучше. Брал и не спрашивал. Зато потом становился мягким, ласковым и дарил подарки. Ей было приятно отдавать Альву свое тело. Но не больше. Настоящую, разрывающую судорогу наслаждения Сангриль почувствовала, когда ею овладел ярл Рорик. Именно так, как она втайне мечтала, – столкнул с ног, перегнул через лавку, стиснул железными ручищами как тисками, и вонзился в нее как копье, сразу сделав, больно, и сладко до жути.
В свой первый раз, когда отец Бьерн сделал ее женщиной, Сангриль сразу поняла, что боль и наслаждение – они рядом, похожи, как сестры-близнецы…
Рорик – настоящий мужчина! Ее муж!
Не было никакого Сьевнара, даже Альва, наверное, не было, ее единственный муж, предназначенный ей богиней Сьевн, – это он, Рорик, ярл и владетель…
* * *– Ну, ты идешь? – снова окликнула ее Ингрив. – А то я поддам на камни, потом не зайдешь, будешь на четвереньках заползать.
– Да иду же, иду…
Все так же пригибаясь из-за дыма, Сангриль с силой толкнула забухшую дверь. Шагнула в темный, влажный, распаренный жар.
Обычно Ингрив любила допариваться почти до обморока. Сангриль всегда не выдерживала, выскакивала из парной раньше. Лишний повод для ехидства первой жены – мол, ты, жена владетельного ярла, должна проявлять больше мужества. А при чем тут мужество? Сама обросла диким мясом, вот и не чувствует жара, как жирная гусыня не чувствует холода. А у нее кожа тонкая и нежная, жалко ее об жигать.
Но сегодня, распалившись мыслями и воспоминаниями, Сангриль решила держаться. И выдержала! Сколько зловредная Ингрив ни плескала из ковша каменку, ей так и не удалось выкурить из парной вторую жену. Пусть сердце колотилось как сумасшедшее, пусть перед глазами плыли разноцветные круги, Сангриль сидела на полке, как пришитая. Она – сможет…
Они парились, потом выскакивали из бани на берег небольшого озерца с удивительно синей водой, с визгом и вскриками бросались в ледяную воду проруби. И опять парились, и снова кидались в озеро, обжигаясь холодом как до этого – жаром. Жар и холод. Боль и наслаждение…
Хорошо! До костей пробирает – как хорошо!
– А ты ничего… – сказала Ингрив через какое-то время (так упарились, что счет времени потеряли!), когда они сидели в теплом предбаннике, с удовольствием утоляя жажду слабеньким пивом «ol».
Сангриль подумала, что она прибавит сейчас свое обычное, ехидное – «дочка лекаря» или «девчонка из фиорда», или еще что-нибудь в этом роде. Но та ничего больше не сказала.
Сангриль самой не хотелось злиться, слишком легко ей было. И тело совсем невесомое, и мысли скользящие, радостные, и даже противная Ингрив – сегодня не такая противная. Глядит открыто, улыбается без ехидства, сама подливает в чары из большого глиняного кувшина.
– А у тебя красивая кожа, девочка, – вдруг сказала Ингрив.
Сангриль это всегда знала, но все равно благодарно кивнула. В тесном предбаннике они сидели на лавке совсем близко друг к другу. Голые, распаренные, расслабленные. И хмельные уже, пиво ощутимо кружило голову. Хоть и слабенькое, но все равно пьянило. Хорошо!
– Очень красивая кожа, такая белая, нежная, просто светится вся…
Ингрив легонько погладила ее по руке, скользнула ладошкой к плечу, к груди. Маленькие, крепкие пальцы потеребили розовый сосок, слегка ущипнули, ощутимо прихватили, опять потеребили, игриво лаская.
Сангриль непроизвольно прикрыла глаза и отозвалась на ласку чуть слышным стоном. У нее всегда были чувствительные соски.
– Ты и сама красивая девочка, очень красивая…
Ладошки Ингрив уже не стесняясь, мяли и гладили ее всю. Невесомо и очень нежно, как никто никогда не гладил. Она даже не подозревала, какое это может быть удовольствие – когда тебя просто гладят.
– Ты – милая девочка, славная девочка…
Пальчики первой жены шаловливо скользнули в промежность, мягко раздвинули нижние, тайные губы, ловко нащупали бугорок наслаждения, чуть нажали, лаская. Где-то вдалеке, словно бы не у нее, мелькнула мысль, что они делают нехорошо и неправильно. Но как можно отказаться, если отказаться нет сил?
«Еще, еще, Ингрив, милая, только не останавливайся…»
Сангриль уже не могла сдерживаться, вскрикивала во весь голос, невольно подаваясь бедрами навстречу ласковым пальчикам, восхитительно проникающим в самые потаенные, самые чувствительные уголки…
Именно тогда она впервые почувствовала, что наслаждение не обязательно должно быть связано с неистовством мужского корня. Долгая, томительно-нежная ласка-игра тоже может подарить такие острые и яркие вспышки, что от них темнеет в глазах и заходится сердце, признавалась потом Сангриль.
О, Ингрив, милая…
* * *«Ты понимаешь, девочка, мужчины всегда заняты собой и своими делами. Они воюют, торгуют, рыбачат, охотятся, они проводят дома куда меньше времени, чем на дорогах викинга. Вот и рассуди, что делать нам, женщинам, остающимся с нетерпением лона на долгие месяцы или годы. Сходить с ума и беситься? Заводить любовников? Так неверных жен раздевают догола, обривают налысо и гоняют плетками по морозу – ты сама это знаешь…»
«Ты, девочка, наверняка играла пальчиками сама с собой, когда начала чувствовать себя женщиной. И не рассказывай мне, что этого не было, все равно не поверю… А чем отличается то, что мы делаем теперь вместе? Ведь то же самое. Разница лишь в том, что ты не можешь дотянуться собственным языком до самых нежных местечек, для этого нужна подруга…»
«Мы, две жены нашего мужа, больше чем подруги, и даже больше чем родственницы, мы – семья. Должны любить друг друга даже по обычаю фиордов… Вот мы и любим друг друга нежно и с удовольствием, разве нет?»
«Пойми, Сангриль, дорогая, пока ты свежа цветением молодости, мужчины ласковы и предупредительны и уверяют, что любят тебя. Но как только ты начинаешь рожать им детей, эта любовь сразу переходит на них, а тебе остаются лишь жалкие крохи, капли пива на дне опорожненной чары. Так устроен мир, девочка, и с этим уже ничего не поделаешь…»
«Так как же нам быть, как иначе, девочка? Девушка должна сама позаботиться о себе – ты ведь любишь это повторять… А я ведь тоже еще живая, я молода, здорова и чиста телом, я хочу получить свою долю женского удовольствия, пока еще могу ее получать. Женская любовь, ты сама убедилась, может подарить ничуть не меньшее наслаждение. А по мне – так и большее. Кому понять тело женщины, как не другой женщине? Думаешь, богини в Асгарде не занимаются этим же? Мы с тобой тоже женщины, каждая женщина – богиня в глубине сердца…»
Это и многое другое Ингрив повторяла ей снова и снова, оплетая, запутывая словами, в которых постепенно растворялось то смутное чувство вины перед мужем, что ощущала она сначала. Ингрив умела убеждать, лукаво прищуривая красивые глаза с длинными, стрельчатыми ресницами.
Так мир устроен…
«Ингрив – знает, она – умная, образованная, она – дочь ярла!» – говорила себе Сангриль.
Почему, действительно, они, жены, должны отказывать себе в маленьких удовольствиях, если Рорика так подолгу не бывает дома? Он сам имеет и наложниц, и рабынь, и пленниц в набегах, кто этого не знает. Кроме того, он и не может, не умеет дарить наслаждение так нежно и долго, он – другой. Мужчины грубы и бесчувственны по своей натуре, Ингрив правильно говорит. С мужчиной – всегда рука об руку боль, а с женщиной – только нежность…
Со временем Ингрив рассказала ей, что узнала секреты женской любви еще совсем юной. Ее научила всему такому темнокожая рабыня Нефрет из далекой Нубии, веселая, белозубая, и вся как будто гладко-точеная, наподобие фигурок из рыбьего зуба. Она прислуживала молоденькой дочери богатого ярла и, чувствуя пробудившиеся желания молодой плоти, показала, что женщины могут получать удовольствие без мужчин.
– Не ревнуй, девочка, это было давно. Когда отец выдал меня замуж, я не смогла взять ее с собой. Отец не позволил… – однажды созналась Ингрив.
Сангриль догадывалась, не договаривает, было там что-то еще, кроме скупого «отец не позволил». Ярл Багги наверняка заподозрил в отношениях дочери со своей рабыней нечто большее, чем простую девичью дружбу. Может, потому и поторопился выдать ее замуж за знатного ярла Рорика, дав за дочерью такое приданое, о размерах которого судачили по всем фиордам. Но все равно ей льстили доверие и дружба первой жены. А их тайные удовольствия…
