Марина Александрова - Кольцо странника
День празднования подошел незаметно. Перед самым праздником неожиданно чуть все не испортил князь Игорь – глотнул накануне в степи холодного ветру, свалился в жару. Дыхание у него шло со свистом, лоб пылал. Всеслав и Овлур решили было, что все задуманное прахом пойдет, но за ночь Игорь оклемался, остался только кашель, но жар спал.
Задумка была смелая. Были уже припасены недалеко от становища, в пещерке, оружье и съестные припасы. Два коня паслись неподалеку – их считали отбившимися от стада, и давно уж перестали искать. А чтоб отвлечь внимание половцев – решено было, что попросятся Всеслав с Игорем участвовать в ратных играх, благо были званы. Всякому половецкому батуру лестно будет померяться силами с русскими богатырями, один из которых – сам князь новгородский Игорь! А в конном состязании, когда горячая кровь и хмельной кумыс ударят уже в головы половцам, когда от конских копыт непроглядная пыль повиснет над степью – уйдут в сторону Всеслав с Игорем и прямиком – к заветной пещерке, где уж будут ждать их Овлур и Олуэн.
Все пошло, как и задумали. Несказанно обрадовались половцы, что русские витязи хотят принять участие в празднике. Младший князь Гзак выбрал для них добрых скакунов, дали и лук, и стрелы для состязаний в стрельбе. Опрометчиво, ох как опрометчиво было это для половцев, но крепко они поверили в смиренность своих пленников! К тому ж разгорячила половецкие головы недавняя победа – ходило войско немалое на русский город Римов, и одержало верх. Много полону привели оттуда, да по пути и продали константинопольским купцам, большой барыш получили.
Олуэн отговорилась недомоганием, на праздник не пошла и потребовала, чтоб в ее шатер никто не входил. Хан, привыкший исполнять многие, даже самые странные капризы своей прекрасной жены, согласился и на этот раз.
О, бешеный восторг скачки! Храпящий конь и всадник сливаются в одно существо и вместе рвутся вперед, оставляя за спиной поверженного противника! Но на этот раз не придется Всеславу и князю упиться сознанием победы, не придется им доказать хвастливым кипчакам, что русские витязи также сильны в скачках!!.. В назначенный миг скакуны их отстали, а потом и вовсе свернули – и, как и надеялись, никто не заметил этого.
В небольшой пещерке их давно уже ждали Овлур и Олуэн. Красавица дрожала в тонком шелковом чекмене, несмотря на жару. На опасное дело решилась она! Ведь если сорвется побег, если поймают да вернут хану, – смерть ей грозит неминучая! Заждалась витязей, поминутно выглядывала наружу, кусала острыми зубками рукав. На глазах закипали горячие, злые слезы.
Олуэн первой услышала стук копыт и замерла. Не всадники – сама судьба приближалась на этот раз. Русский богатырь, мокрые кудри прилипли ко лбу, глаза горят – спрыгнул с коня, обнял, аж косточки хрустнули. Прижалась, закивала:
– Увези, увези!
Не медля, пустились в путь. Знали – есть в запасе всего-то одна ночь. Хватятся-то, может, и раньше, да хмельны все половцы. Пока сообразят снарядить погоню, пока на коней усядутся.
– Если рассвет свободными встретим, – молвил князь, – значит, спасены.
Зеленый рассвет застал их далеко в степи. Храпели взмыленные кони, жажда мучила всех четырех путников. Труднее всех приходилось Олуэн – изнеженная, балованная, она с трудом переносила тяготы пути. Все члены ее мучительно ныли, непривычные к верховой езде, томила жажда и страх. У Всеслава сердце кровью обливалось, когда смотрел он на страдания любимой. Но знал – привала теперь нельзя делать, хоть и не слышно погони. Овлур не раз сходил с коня, прикладывал ухо к земле – степь молчала.
Только к вечеру следующего дня осмелились беглецы сделать привал. К тому времени в половецком становище уж был большой переполох – хватились не только пленников, но и прекрасной Олуэн. Поначалу никто и предположить не мог, что бежали они вместе. Но шатер, где держали Всеслава и Игоря, перевернули вверх дном, и сам хан Кончак нашел на куске холстины, угольком писаный, лик своей прекрасной жены. Суров стал лицом, потемнел, как туча, и приказал:
– Снаряжайте погоню.
Снарядить-то легко, да только велика степь, во все концы не разошлешь гонцов! Искали, да не нашли. Хан за один день постарел на десять лет, был черен, как туча, – боялись подступиться. Кто-то обмолвился, мол, обманом сманили ханскую жену проклятые русичи, либо похитили и теперь будут держать до выкупа – но хан ткнул в лицо буеслову кусок холста. А на холсте том узрели все лицо Олуэн. Как живая была, и улыбка ее, краешком рта...
– Тот батур русский намалевал, – хрипло сказал хан своим приближенным. – Я видел, он все угольки собирал и царапал повсюду такое. Значит, слюбились они за моей спиной...
И ушел в свой шатер, не велел трогать. Да и так никто бы не подошел – все понимали обиду хана, злобу его.
Но не злился даже великий хан Кончак – как мальчишка лил горькие слезы.
– Чем, чем обидел тебя? – повторял про себя. – Любил ведь, угождал во всем... Видно, не победить зова крови.
Выходил из шатра, смотрел в знойное, горячее небо. Надвигался страшный, кровавый закат.
Мгла в тот вечер была особенно непроглядна, пыльный вал стоял кругом и не было видно края. В безветрии дышалось тяжко, и закат разлился багровым огнем на полнеба. Тяжело опускалось огромное, лохматое солнце. Бесчувственную Олуэн сняли с коня, осторожно уложили на траву – едва отдышалась. Да и витязям было не по себе – усталость и страх навалились. Только Овлур был свеж, весел, словно и не провел почитай что двое суток в седле. Хлопотал у костра, что-то мудрил со скудными припасами. Перекусив, чем Бог послал, беглецы полегли спать. Даже разговаривать не могли, до того измотались. Овлур вызвался стеречь, но обещал попозже разбудить Всеслава, чтоб сменил.
Всеслав проснулся сам. Долго лежал молча, глядел в темноту. Над головой сияли-перемигивались звезды – неспокойные, затянутые дымной пеленой. Неслышно подошел Овлур, потрогал за плечо.
– Вставай, витязь, смени меня.
– Я не сплю, – ответил Всеслав, легко вскочил.
Подложил веток в костер, глотнул айрана из бурдюка. Тоскливо пели сверчки. Спать не хотелось, но было как-то мутно. Щепочкой на земле стал рисовать всадника на коне, низко нависшее, дымное небо.
– Как красиво... – раздался голос за спиной.
Всеслав дрогнул и обернулся. Олуэн улыбалась в темноте – посвежевшая, выспавшаяся.
– Ты что, ладушка? Иди, досыпай. До зари еще далеко.
– Не спится что-то, – ответила и присела на корточки рядом. – Как красиво у тебя получилось.
– Это, что ли? – с усмешкой кивнул Всеслав на рисунок. – Я и лучше могу.
И смутился. Олуэн заметил это, заулыбалась.
– Чудной ты какой, – произнесла нараспев. – Такой огромный, а как ребенок.
– А ты, – тихо сказал Всеслав, – ты как солнечный луч, ты – прозрачная!
– Да уж, насквозь видно! – засмеялась Олуэн и поднесла к его лицу свою руку – нежную, белую, украшенную драгоценным браслетом.
И Всеслав, зажмурившись, приник к этой руке губами. Вся страсть знойной, звездной ночи ударила ему в голову, как дорогое вино. Сладкий хмель разлился по жилам. Не помня себя, целовал руки любимой, губы ее, глаза – столько раз виденные во сне. Как во сне же целовал горячую, вздрагивающую грудь. Олуэн тихо смеялась, не отталкивала – прижимала к себе, обнимала, шептала нежно...
ГЛАВА 10
Тихо мерцают угольки в потухшем костре. В предрассветный час стало прохладнее, неведомо откуда задул свежий ветерок.
Олуэн во сне прижимается к Всеславу, он обнимает ее обеими руками, словно боится потерять свою милую. От этого объятия и просыпается женщина, первый раз в жизни просыпается рядом с любимым, со счастливой улыбкой на устах. Но лежит тихонько, гладит обнимающую ее руку. Рука большая, горячая, на среднем пальце вспыхивает огонек перстня...
... Удаляется, удаляется огонек, и вслед за ним Олуэн улетает мыслями все дальше и дальше. Дрогнула память, обожженная этой горячей искоркой, дрогнула и пробудилась. Точно такие же потухшие угли были тогда, но не в степи, а в очаге. Но тогда было также темно, и тепло, и тихо, и также она вглядывалась в огонек камушка, держа кого-то за руку. Кого?
– Всеслав! – шепнула тихонько, но не откликнулся любимый, не шелохнулся во сне. Только пришел из мрака памяти и стал рядом кудрявый, ясноглазый отрок. Братец, милый братец – и батюшкин перстень, данный перед смертью, искрой огненной горит на пальце.
Ледяной ужас ножом полоснул сердце, и спала пелена тайны.
Не веря еще страшному озарению, Олуэн замирает в страхе... Нет, не Олуэн – Анна, Нюта, девочка-кроха, захлебывается теперь в смертельной муке. Зачем такое выпало, за что?! Хотелось закричать, забиться – но словно камень могильный навалился на грудь. Не выдержит сердце, разорвется... Застонала тихонько, высвободилась – сил не было терпеть этих объятий. За что такое, Господи?!
Через силу поднялась на ноги. Боль росла, ширилась, огнем жгла сердце – и не будет спасения от нее во веки веков, не остудить ничем... Смотрела на спящего Всеслава, держась за виски – и увидела, как сверкнул в лучах восходящего солнца огонек перстня, и как перемигнулся с ним алый рубин на ножнах кинжала, ей же самой Всеславу подаренного...
