Колин Маккалоу - Женщины Цезаря
Итак, Публий Ватиний вынес на Плебейское собрание вопрос о ратификации восточных соглашений в серии законов, исходящих из начального общего закона относительно действий Помпея. Но проблема заключалась в том, что после начальной эйфории плебсу надоело это бесконечное законотворчество, и он призвал Ватиния поскорее кончать с тягомотиной. Без указаний Цезаря (который был верен своему слову не руководить Ватинием) сын нового римского гражданина из Альбы Фуценции ничего не понимал ни в назначении дани, ни в определении границ царств. Поэтому плебс допускал грубые ошибки от акта к акту, постоянно занижая дань и слишком туманно определяя границы. Boni, со своей стороны, допустили все это, поскольку в течение всего месяца им не удалось наложить вето ни на один аспект деятельности Ватиния. Они решили жаловаться — громко и долго — после того, как все это закончится, и использовать происходящее как пример того, что происходит, когда прерогативы Сената узурпируются законодательными органами. Но Цезарь их предупредил:
— Не приходите ко мне плакаться! У вас был шанс, но вы отказались им воспользоваться. Жалуйтесь теперь плебсу. Или, что еще лучше, коль скоро вы отказались выполнять свои обязанности, научите плебс, как составлять договоры и определять дань. Кажется, теперь именно плебсу и предстоит это делать. Прецедент уже есть.
Но все это бледнело перед перспективой голосования в Трибутном собрании по вопросу о земле. Прошло достаточно времени и предварительных обсуждений. На восемнадцатый день февраля Цезарь созвал для голосования Трибутное собрание — несмотря на то, что в этом месяце фасции были у Бибула.
К этому времени ветераны, которых отобрал Помпей, прибыли голосовать. При их поддержке закон lex Iulia agraria должен пройти. Настолько огромной была собравшаяся толпа, что Цезарь решил не проводить голосования в колодце комиций. Он поднялся на платформу у храма Кастора и Поллукса и не стал тратить время на предисловия. Помпей выступал как авгур, а великий понтифик сам совершил молитвы и объявил жеребьевку, чтобы определить порядок, согласно которому трибы будут голосовать вскоре после того, как солнце взойдет над Эсквилином.
Первыми были вызваны голосовать граждане трибы Корнелия. И тут boni нанесли удар. Вслед за ликторами, несущими его фасции, Бибул продрался сквозь толпу, окружившую платформу, в сопровождении Катона, Агенобарба, Гая Пизона, Фавония и четверых плебейских трибунов во главе с Метеллом Сципионом. У подножия лестницы, со стороны храма Поллукса, ликторы остановились. Бибул быстро прошел мимо них и ступил на нижнюю ступеньку.
— Гай Юлий Цезарь, у тебя нет фасций! — крикнул он. — Это собрание неправомочно, потому что я, действующий консул на этот месяц, не давал согласия на его проведение! Распусти собрание, или я обвиню тебя!
Едва он произнес последнее слово, как толпа взревела и бросилась вперед. Это произошло так быстро, что ни один из четырех плебейских трибунов не успел наложить вето. Впрочем, стало так шумно, что никто бы этого вето не услышал. Бибула забросали грязью, а когда ликторы попытались защитить младшего консула, их схватили и избили до синяков. Сотни рук разломали на куски их фасции. Те же руки схватили Бибула, осыпая его пощечинами, но не пуская в ход кулаки. Затем они принялись за Катона. Остальные отступили. Кто-то опрокинул на голову Бибула огромную корзину с навозом, оставив немного и для Катона. Под хохот толпы Бибул, Катон и ликторы удалились.
Lex Iulia agraria был принят с огромным перевесом голосов. Первые восемнадцать триб проголосовали «за». Затем собрание перешло к голосованию по кандидатам, которые должны войти в состав комиссии и в комитет. Помпей предложил безупречный состав. В комиссию вошли Варрон, зять Цезаря Марк Атий Бальб и большой специалист по разведению свиней Гней Тремеллий Скрофа. В комитете были пять консуляров — Помпей, Красc, Мессала Нигер, Луций Цезарь и Гай Косконий (впрочем, Косконий не был консуляром, но его следовало поблагодарить за оказанные им услуги).
Убежденные в том, что после этой шокирующей демонстрации общественного негодования во время незаконно созванного собрания они все-таки смогут победить, boni попытались сломить Цезаря на следующий день. Бибул созвал Сенат на закрытое заседание и продемонстрировал Палате свои телесные повреждения — вкупе с синяками и повязками, которые показали его ликторы и Катон, прохаживающиеся взад-вперед, дабы все могли увидеть, как с ними обошлись.
— Я не собираюсь обвинять Гая Юлия Цезаря в суде по делам о насилии за то, что он провел незаконное заседание! — кричал Бибул многочисленному собранию. — Делать это было бы бесполезно! Никто его не осудит. То, что я прошу, лучше и сильнее! Я хочу введения senatus consultum ultimum! Но не в старой форме, изобретенной для Гая Гракха! Я хочу, чтобы немедленно было объявлено чрезвычайное положение! Меня надо назначить диктатором. И я не сложу с себя диктаторских полномочий, пока с нашего любимого Римского Форума не исчезнет общественное насилие, а этого бешеного пса Цезаря не изгонят из Италии навсегда! И это должны быть не полумеры вроде тех, с которыми мы мирились, когда Катилина захватил Этрурию! Я хочу, чтобы все было сделано в соответствии с буквой закона! Я как законно избранный диктатор, а Марк Порций Катон будет у меня командующим кавалерией! Дальнейшие шаги буду предпринимать я. Никто в этой Палате не может быть обвинен в измене. Невозможно заставить диктатора отвечать за то, что он делает или что сочтет необходимым сделать его командующий кавалерией. Я объявляю голосование!
— Разумеется, ты объявляешь голосование, Марк Бибул, — подал голос Цезарь, — хотя лучше бы ты не делал этого. Зачем лишний раз ставить себя в смешное положение? Палата не даст тебе этого мандата, если ты не сумеешь подрасти хотя бы на несколько сантиметров. Ведь ты ничего не сможешь разглядеть через головы твоего военного эскорта… Впрочем, ты мог бы нанять карликов. Насилие, которое возникло, вызвал ты. Волнение не перешло в бунт. Как только народ наглядно продемонстрировал тебе, что он думает о твоей попытке разогнать законно созванное собрание, он успокоился, и голосование было проведено. Тебя избили, но не покалечили. Главным оскорблением оказалась корзина с навозом, но уж это-то ты заслужил! Сенат не суверен, Марк Бибул. А вот народ — суверен. Ты попытался нарушить его суверенность от имени пятисот человек, большинство из которых сейчас сидит здесь. И большинство из них, надеюсь, обладает достаточным здравым смыслом, чтобы отказать тебе в твоей просьбе. Потому что это неразумная и безосновательная просьба. Риму отнюдь не угрожает гражданское волнение. Революцию нельзя рассмотреть даже с вершины Капитолия. Ты — испорченный, мстительный, маленький человечек, который желает делать все по-своему и не терпит возражений. Что касается Марка Катона, то он больше дурак, чем формалист. Я заметил, что твои сторонники не подсказали тебе вчера более серьезной причины, чем этот ничтожный повод, на основании которого ты требуешь, чтобы тебя назначили диктатором. Диктатор Бибул! О боги, что за шутка! Я слишком хорошо помню тебя в Митиленах, чтобы бледнеть от страха перед диктатором Бибулом. Ты не смог бы организовать даже оргию в храме Венеры Эруцины или затеять хорошую ссору в таверне. Ты — некомпетентная, тщеславная маленькая личинка! Давай, валяй, объявляй голосование! Да я сам готов объявить его за тебя!
Взгляд Цезаря переходил с лица на лицо и остановился на Цицероне — с оттенком угрозы, которую почувствовал не только Цицерон. Какая же сила у этого человека! Она ощутимо исходила от него, и едва ли кто-нибудь из присутствующих сенаторов не понял вдруг: то, что может остановить кого-либо, даже Помпея, никогда не остановит Цезаря. Они могут назвать это блефом с его стороны. Но они слишком хорошо знали, что это — не блеф. Цезарь был не просто опасен. Он был катастрофой.
При голосовании только Катон встал справа от Бибула. Метелл Сципион и другие уступили нажиму Цезаря.
После этого Цезарь вернулся к народу и потребовал внести еще один пункт в свой закон о земле: чтобы каждый сенатор давал клятву соблюдать этот закон, как только его ратифицируют через положенные семнадцать дней. Существовали прецеденты отказа от такой клятвы, включая знаменитый отказ Метелла Нумидийского, в результате чего последовала ссылка на несколько лет.
Но времена изменились. Народ сердился. Сенат стал намеренно обструкционистским, а ветеранам Помпея была очень нужна земля. Поначалу несколько сенаторов действительно отказались приносить клятву, но Цезарь настаивал, и один за другим они поклялись. Сдались все, кроме Метелла Целера, Катона и Бибула. После того как Бибул тоже сломался, Целер и Катон в один голос заявили, что не будут, не будут, не будут клясться.
— Я предлагаю тебе, — ласково улыбнулся Цезарь Цицерону, — убедить эту парочку все же дать клятву. У меня есть разрешение жрецов и авгуров провести lex curiata, который позволит Публию Клодию быть усыновленным плебеем. До сих пор я держу это в секрете. Надеюсь, мне не понадобится опубликовывать его. Но в конце концов, Цицерон, мое решение зависит от тебя.
