Под белым орлом - Грегор Самаров
Последующие дни ещё более сблизили их друг с другом. Графиня приходила ежедневно. Мария выезжала с нею и показывала ей все достопримечательности Берлина, которые, по приказанию министра, тотчас же раскрывались пред ними. Графиня ежедневно обедала в доме Герне и появлялась в ложе министра в театре.
Герне не раз пытался разузнать причины её присутствия в Берлине, а также и характер её отношений к графу Потоцкому; однако графиня всегда ловко избегала его вопросов, но зато и, в свою очередь, тщетно пыталась проникнуть в тайну отношений министра к итальянцу и к его аресту.
Однако графиня приобретала всё больше доверия у Марии и в то же время всё твёрже убеждалась, что, благодаря влиянию, приобретённому ею над молодой девушкой, ей удастся снова вернуть её сердце товарищу её детских игр. Конечно при её планах её тревожило исчезновение Пирша, вовсе не показывавшегося ни у неё, ни в доме Герне.
Герне тоже не раз справлялся о продолжительном отсутствии молодого офицера.
Мария небрежно отвечала, что не видала барона и не знает причины его отсутствия. Графиня находила вполне естественной сдержанность молодого человека после той вспышки, на которую увлекло его возбуждённое состояние, но не отчаивалась в том, что он также скоро вернётся к своей старой любви, если ей только удастся вернуть ему сердце Марии. Ведь в таком случае всё должно было разрешиться самым благоприятным образом. Игнатий Потоцкий безусловно излечится от своей фантастической любви к этой юной девушке, которая так мало в состоянии предложить ему.
Слуга графини вернулся из Варшавы и вместе с устной благодарностью графа Фекликса Потоцкого за её сообщение доставил записку, содержавшую лишь следующее:
«Если подруге удастся освободить арестованного и вырвать его из-под власти того, кто похитил его свободу, то она окажет услугу своему другу, за которую он будет обязан ей вечною благодарностью».
Из этой записки графиня только могла видеть, что в интересах Герне держать Серра под арестом, в то время как граф Феликс, напротив, был заинтересован скорее выручить итальянца из-под власти министра. Поэтому она решила следовать той нити, которая всё более собиралась в её руке, тем более, что это казалось ей необходимым для достижения её единственной личной цели.
Однажды, после продолжительной прогулки с Марией, графиня осталась обедать у министра, в обществе его и его дочери. Герне с некоторым волнением рассказал, что поручик Пирш подал в отставку.
— Это — сын моего старого друга, почти выросший у меня в доме, — пояснил он графине. — Он был пажом у короля, очень благоволившего ему, и мог рассчитывать на блестящую карьеру; теперь он упорно требует отставки.
— Почему? — спросила графиня, искоса поглядывая на Марию, которая побледнела и наклонилась, чтобы скрыть волнение, заметное на её лице.
— Он объясняет это болезнью, — сказал Герне, — но я совершенно не понимаю, так как он никогда не заботился о своём здоровье, да и не было повода к тому. Король отклонил его прошение об отставке, но генерал Зальдерн рассказывает мне, что Пирш часто кашлял кровью на учениях. Генерал был вынужден доложить об этом и поддержать ходатайство молодого офицера об отставке. Указ об отставке уже готов и в один из ближайших дней будет вручён Пиршу, который намерен отправиться в своё маленькое родовое имение.
Разговор перешёл на другие предметы, и графиня почти одна вела его в продолжение всей остальной части обеда, так как министр не скрывал своего печального настроения, а Мария, впрочем незаметно для графини, с трудом удерживалась от слёз.
После обеда Герне по обыкновению ушёл, чтобы сесть за прерванную работу. Графиня Браницкая и Мария направились в гостиную, где молодая девушка быстро подошла к окну, чтобы незаметно приложить платок к глазам и осушить слёзы, которые она не в состоянии была превозмочь. Графиня подошла к ней и, взяв её за руку, сказала:
— Вам не обмануть меня, мой юный друг! Вы ещё не достаточно долго жили в этом мире горя и страданий и ещё не достаточно подавляли слёзы, чтобы скрыть от людских взоров своё горе.
— Моё горе? — почти недовольно произнесла Мария. — Какое?.. Я не знала причины горевать...
— Бедное дитя! — сострадательно сказала графиня, — как молодость упряма! как она доверяет своим собственным слабым силам! как мало она знает благодеяние, которое доставляет страждущему сердцу сострадательная дружба! Разве ваш дядя только что не сказал мне, что барон Пирш, подавший в отставку, вырос в вашем доме? Разве он — не друг вашего детства? Разве ваше участие к его судьбе не естественно и не само собою понятно?
Мария хотела ответить уклончиво, но не в состоянии была побороть своё волнение; слёзы хлынули у неё неудержимым потоком.
— Плачьте, дитя моё, плачьте! Слёзы — дар Божий, и, кто может подавлять их, тот похищает у самого себя сладчайшее утешение в своей печали. Слёзы и дружеское сердце, пред которым можно излить свои страдания, — лучшие и благороднейшие небесные дары, которых столь многим несчастным не хватает на земле. Вам дано и то, и другое, и благодарите Бога за это. Вы не хотите довериться мне, — продолжала она, в то время как Мария всё ещё тщетно старалась овладеть собою, — так я сама пойду вам навстречу, и скажу вам, что знаю обо всём, что волнует ваше сердце... знаю всё, что знают ваши слёзы.
Мария вздрогнула и устремила свой удивлённый взгляд на графиню.
— Вы знаете? — с дрожью в голосе спросила она, — вы знаете обо всём?.. О, это невозможно!
— Мне всё известно, — продолжала графиня, — всё, и тем не менее я — не волшебница, которая, благодаря своему демоническому искусству, проникает в сердечные тайны людей, — с печальной улыбкой прибавила она. — Я знаю господина Пирша, вашего друга детства... Я знаю его сердечные чувства и причину его болезни, знаю, что он ищет предлога покинуть родину, не имеющую более для него своей прелести.
— Как же это возможно? — спросила Мария, в страхе отступая пред графиней. — Ведь вы же сами говорили, что никогда не бывали здесь...
— Барон Пирш был в Могилёве...
— Совершенно верно,
