А. Сахаров (редактор) - Николай I
Историк пишет: законы наши восходят к Уложению царя Алексея Михайловича (1649 г.). Николай обратил заботливое внимание на отечественное законодательство. С 1754 года одни издержки на содержание комиссий по законам составляют сумму до полутора миллионов рублей серебром. Плодом же усилий этих было несколько проектов и глав, не получивших силы закона. А число актов возрастало. Существуя в своей необъятной массе без правильного разбора, законы представляли изумительное противоречие между собою. В делах судебных, правовых и уголовных старое сливалось с новым. Законодательство наше представляло нестройную громаду, где терялся ум самого опытного правоведа. Усмотрел я, – пишет Николай, – что все труды (по законам) не достигли цели, и я признал нужным принять их в моё ведение. Опростим: Николай стал Закон. Николай издаёт полное собрание законов в 45 томах, объемлющее 176 лет и заключающее в себе 30 000 актов. Это для Истории. Через двадцать лет Николай издал ещё 20 томов уже своих личных законов, заключающих 20 000 актов, историк пишет: и вся эта громада представляется в стройном виде делом одного художника, светлым умом своим объемлющего все условия общественного здания. Всё основано на мысли, что народ благоденствует.
А. Ф. Львов, композитор, пишет: были сочиняемы инструментальные пьесы нарочно для царственного персонала. Николаю назначена партия на трубе, то есть корнет-а-пистоне, на котором он любил играть. Во время репетиции Николай обыкновенно уводил меня в кабинет и там я должен был сыграть на скрипке его партию. Внимательно прослушав два или три раза, Николай возвращался к Шарлотте и играл в назначенной пьесе без ошибок. Не ошибался он ни в ритмах, ни в нотах. Один французский дипломат пишет: у Николая нет любимой лошади, собаки, птицы, женщины, всего этого у него в избытке, но не любил он никого, у него не было любимой еды, своего стула, посуды, одежды, безделушки даже. Человек без всяких примет.
Николай говорит: деспотизм ещё существует в России, ибо он составляет сущность моего правления, но он согласен с гением народа. Речь Николая к депутатам петербургского дворянства 21 марта 1848 года: Николай, изволив обнять их, целовал за службу и сказал: господа! внешние враги нам не опасны, одушевлённые войска готовы с восторгом встретить мечом нарушителей наших границ. Из внутренних губерний я получил донесения самые удовлетворительные. Но в теперешних обстоятельствах (Французская революция) я вас прошу, господа, действовать. Подайте между собою руку дружбы, как дети, так чтоб последняя рука дошла до меня, и тогда под моею главою (руководством) никакая сила земная нас не потревожит. Я прошу вас наблюдать за мыслями и нравственностью молодых людей. Ваш долг, господа, следить за ними. Господа! у меня полиции нет, я не люблю её: вы моя полиция. Каждый должен доводить до моего сведения действия и поступки, какие он заметит. Будем идти дружною стопою, и мы будем непобедимы.
Чтоб не очернить и не высветлить образ, не будем комментировать цитаты, а лишь приводить их. Царь, возомнивший себя царём в безвременье, отсюда обилие бед, которых могло не быть, они плод самодурной фантазии. Военное дело, садизм, законы – всё это было для него искусство для искусства. Николай – персонаж, играющий навязанную ему рождением роль. Он жил на людях: что скажет Европа? Единственные люди ему – Европа. Николай не понимал, что император – это административная должность, думая, что он Провидение, и так держал руль. Отсюда вытекает, что Николай нереален, со всеми вытекающими отсюда последствиями. А последствия, вытекающие из тела государства – кровь, заключим мы.
Как-то на учении Николай до того забылся, что хотел схватить за воротник офицера. Тот ответил: Николай, у меня шпага в руке. Николай отступил назад. С. Cоловьёв, историк, пишет: Николай страшный нивелировщик: все люди перед ним равны. Как мы видим, получается многословная формула Николая. Надеждин[327], писатель, издатель Чаадаева, пишет: у нас одна вечная, неизменная стихия: Николай! Народ русский существует только в своём Николае, без него это ряд нулей. С этой же державной единицей нули превращаются в биллион. Вот мой символ веры.
Замкнутая художественная вещь не означает прорыв безвременья, бриллиант замкнут в оправе, принадлежит всем, неподвижен, недвижим, безымянен, как Гоголь, николаевский. Безвременье – это когда идеи превращены в чтиво, в газеты. Это когда мы не знаем, с чего начать, в юности и плохо кончаем, смертью, бесповоротной. Это когда царь в каске. Это когда женщины, как цепные собаки, отдаются без воя ворам. Это когда за спиною спеет пустыня, а в ней смокинг, без человека. Это когда время тускло, неустойчиво, ждёшь лета, а влажная зима мозолит глаз. Когда огни стоят в стёклах и лампочки не перечесть. Когда красный карандаш и нож теряют разницу и равновесие. Когда не живёт душа. Когда дует и некому накормить. Когда ласточки, как львы, взлетающие на треугольниках. Когда дети скворчат. Когда бездна без ремня. А вишни краеугольны. Когда временам подходит слово «грязнословие». Когда сидишь и понимаешь, что одиночество не худший вид движения, а через зарю придёт и человек с кувшинами на ногах. Когда никто никому не нужен, как в мирное время (надмирное). Когда ястреб строгает жизнь больше, чем плотник. Когда зверей уничтожили на корнях. Когда ругается горе. Когда плачут финны. Когда жёлтые маковки лука принимают за церковь греческого вероисповедания. Когда я, закинув голову, лежу на спинке кровати и никто меня не рубит (и голову, и спинку). Когда звёзды сверкают холодным лбом.
Историк пишет: ни одно счастливое усилие ума в области искусства не остаётся без николаевского привета. Без Пушкина нет нас, и мы пишем о нём, но то, что опущено перьями авторов: гроб. О гробовых досках Пушкина пишут не так пылко, как о ямбах и о вольности. Мы напишем про гроб. Гроб – это последнее здание (дом), в котором живёт тело (остатки живут!). Но прежде вспомним, что пишет Николай Пушкину в пересказе уст Бенкендорфа: Николай надеется, что вы хорошо испытали себя, прежде чем сделать этот шаг (жениться!), и нашли в себе необходимые качества сердца и характера для составления счастья женщины, в особенности такой милой и интересной, как госпожа Гончарова. Пушкин знал, что Гончарова кандидатка Николая.
О Николае Пушкин пишет:
Тебя мы долго ожидали,И светел ты сошёл с таинственных вершинИ вынес нам свои скрижали.
После женитьбы, с 1 января 1832 года Пушкин стал получать жалованье в министерстве иностранных дел, без должности, по приказу Николая, ему дали деньги на жизнь, в карман. 31 декабря 1833 года Пушкин пожалован в камер-юнкеры, водить жену на глаза Николая. Затем Пушкину дают должность читателя архивов с громадным окладом. 26 февраля 1834 года Пушкин просит у Бенкендорфа ссуду из казны 20 000 рублей. Дают, и он пишет: теперь они смотрят на меня как на холопа, с которым можно поступать как им угодно. Они смотрят, он пишет 26 июля 1835 года – Бенкендорфу: из 60 000 моего долга половина – долги чести (карточные!). Я умоляю Николая оказать мне милость дать возможность заплатить деньги. Дали. Деньги дали, как и молил.
Лемке пишет: когда Пушкин умер, толпы народа пошли отдать долг гробу. Похороны назначены в Исаакиевском соборе, об этом напечатано в извещении, вынос тела (в гробе!) торжественный, днём. Но Николай уносит гроб ночью, в присутствии вдовы, друзей Пушкина, Дубельта и двадцати жандармов. Гроб несут не в Исаакиевский собор, а в Конюшни. После отпевания в Конюшенной церковке гроб скрывают в подвал. На следующую ночь ящик с гробом ставят на телегу, и Николай садит на гроб четырёх жандармов и одного А И Тургенева, и везут эту компанию в с. Михайловское. На станции П. жена писателя Никитенко[328] видит телегу, на ней солому, под соломой гроб, обёрнутый в рогожу Четыре жандарма и один А. И. Тургенев носятся по двору, перепрягая курьерских лошадей. И крестьяне тут. Что это? – спрашивает жена Никитенко. – А Бог его знает что. Вишь, какой-то Пушкин убит, и его мчат на почтовых в рогоже и в соломе, прости Господи, как собаку! – это крестьяне в ответ.
19 февраля 1837 года Паскевич – Николаю: жизнь Пушкина как литератора, талант его созревал, но человек он дурной. Николай – Паскевичу: мнение твоё о Пушкине я разделяю, и про него можно сказать, что в нём оплакивается будущее, но не прошедшее. Храните гордое терпенье, – писал Антон Дельвиг, барон (прощальная песнь воспитанников Царскосельского лицея, 1817 г.). Храните гордое терпенье, – пишет Пушкин в послании в Сибирь, 1826 г. Союз поэтов, любимцы муз, святое братство.
В 1830 году Дельвиг начинает выпускать «Литературную газету». В 1830 году выпуск её заканчивается, запрет. Мотив – переход литературной борьбы в политическую. Вот что писал Дельвиг о гг. Полевом, Грече и Булгарине: эпиграммы демократических писателей XVIII столетия приуготовили крики «аристократов к фонарю» и ничуть не забавные куплеты «повесим их, повесим!» Барон Антон Дельвиг намекал, что господа, объявившие себя демократами (Полевой, Греч и Булгарин), пишут слогом топора и являются провокаторами революции в России. В черновиках Дельвига, партия Булгарин-Белинский, ещё не объединённая… потом, правда, он это вычеркнул. Дельвиг знал, что Николай демократ. Началась буря с рыбой. Кит Бенкендорф напал на Дельвига, сокрушая этого юношу в круглых очках, но барон был толст и стоек. Дельвиг: есть закон, и он запрещает преследовать редактора за статьи, пропущенные цензурой. Бенкендорф: закон есть для подчинённых, но не для начальства. Тогда Дельвиг поместил в печати четверостишие памяти жертв Июльской революции. Бенкендорф озверел и грозил сослать всех князей в Сибирь. Вмешался граф Блудов[329], управляющий министерством юстиции, он твёрдо обещал Бенкендорфу формальный арест, Бенкендорф принёс извинения и разрешил газету. Но Дельвиг слёг и умер.
