Юрий Никитин - Князь Владимир

– Великий император Римской империи благодарит тебя за своевременную помощь. И посылает весть, что подлый бунтовщик Вард Фока под совместными ударами наших войск разгромлен, схвачен и лишился головы!

Владимир наклонил голову. Китонит снова поклонился и сказал еще торжественнее:

– И особо хочет поблагодарить за взятие Херсонеса! У нас не было вблизи войск, а эта крепость очень угрожала нашим интересам. Он велит передать, что жалует тебе высокую должность стратига войск империи!

Среди воевод послышался изумленный ропот. Владимир уловил взгляды, в которых было великое изумление, разочарование и даже гнев. Только Тавр глядел лишь одно мгновение выпученными глазами, потом звонко шлепнул себя ладонью по лбу. На лице воеводы была откровенная досада.

Так вот почему к осажденному Херсонесу император не прислал ни одного солдата! Все Климаты, как и остальные провинции, явно выступили на стороне Варда Фоки!

– Император просил о помощи, – ответил Владимир, – я всего лишь выполнил просьбу друга.

Китонит еще раз поклонился:

– Теперь позволь нашим кораблям войти в гавань. И скажи, когда вы сумеете собрать войско и вернуться в свои края.

В просторном зале повисло напряженное молчание. Владимир широко и чисто улыбнулся, развел руками:

– Это ваш город, я не собираюсь здесь оставаться и на один день. Если ты привез обещанное, то я готов выступить прямо сейчас. К вечеру ни одного солдата не останется в городе!

Стойгнев сердито крякнул, князь сморозил глупость, просто невозможно собрать и вывезти воинов так быстро, но Войдан ткнул его в бок. Бывший начальник царьградской стражи повидал побольше лицемерия, чем простой, как скамья, на которой он сидит, воевода.

Китонит смешался, снова поклонился. Глаза его забегали по лицам воевод.

– Я… не облечен говорить об этом.

– Ладно, – сказал Владимир бесстрастно. – Пусть облекут… или пришлют облеченного. А я пока останусь в Херсонесе. Это не мой город, жить в нем не собираюсь… но если базилевс будет думать слишком долго, то я могу здесь и прижиться.

Китонит отшатнулся, Владимир прямо взглянул в его лицо. Хищно усмехнулся:

– Но я не люблю сидеть на месте. Посижу малость… да и двину на Константинополь! И сделаю с ним то же самое, что с Херсонесом.

В его словах прозвучала страшная сила. Китонит побелел как полотно. Воеводы ощутили, что хотя князь презирает дело воина, но когда возьмется, то, не в пример предыдущим воителям, что стояли под стенами Царьграда и получали откуп, возьмет его на копье и разрушит до основания.

– Иди!

Движением руки он отпустил царьградца. Воеводы загомонили. Стойгнев сказал с обидой:

– Ты не доверяешь нам, княже, аль как?

– Аль как, – ответил Владимир с досадой. – Пойми, чистая душа, нельзя базилевсу в открытую просить нас взять Херсонес! Он же знает, что мы с ним сотворим… Нас позвать – потерять лицо. Одно дело натравить нас на болгар или печенегов, другое – на своих же христиан! Если народ в империи это узнает, то там еще один бунт вспыхнет. Пострашнее! Потому он просил меня о помощи тайно.

На него смотрели все еще ошеломленно. Стойгнев крякнул:

– Так вот почему ты был так спокоен, что им подмоги не будет! Но сейчас восстание почти подавлено. Базилевс захочет получить Херсонес обратно…

Владимир кивнул, но глаза отвел:

– Он получит. Но прежде рассчитается за всех наших воинов, что погибли в его войне с Вардой Фокой.

– Которые ушли с воеводой Рубачом?

Он покачал головой:

– И теми, кто пал под этими стенами. Ведь мы добывали Херсонес не для себя, для базилевса!

Тавр внимательно смотрел в суровое лицо князя. Тот как взведенная тетива на самостреле, а желваки так и прыгают под кожей. Что-то все еще скрывает.

– И это все? – спросил он.

Владимир взглянул дикими глазами, словно стегнул огнем:

– Почти!

– Но все же не все?

– Не все, – ответил он хрипло, в голосе была мука. – Есть еще одно условие… Которое принесет Руси славу, а мне… вернет душу.

Никогда еще от Царьграда не уходил такой богато украшенный и так тяжело нагруженный флот. Сундуки со златом и серебром заполняли нижние палубы, теснились в переходах, стояли в три ряда под стенами. Империи пришлось опустошить казну и собрать налоги за два года вперед, чтобы снарядить эту громаду кораблей с их грузом.

На двух десятках дромонов, что следовали за головным кораблем, было негде яблоку упасть, столько набилось священников в дорогих парчовых ризах. Везли с собой церковные книги, мощи святых, реликвии церкви. Константинопольский епископ часто встречался с самым знатным пассажиром корабля и всего флота, а также тем трофеем войны, в обмен на который свирепый повелитель Руси обещал вернуть Херсонес.

Все было бы ладно, но в недрах константинопольской дипломатии, изощренной в интригах высшей сложности, созрела богатая возможностями комбинация. Очень опасная для задумавших ее, еще более опасная для тех, кто брался осуществлять, но сколь великие выгоды обещала просвещенному миру!

Личный корабль базилевса, на котором везли Анну, сопровождали два десятка боевых кораблей имперского флота. Когда впереди показался корабль, идущий навстречу, весла на трех кораблях дружно вспенили воду, рванувшись навстречу, а воины спешно изготовились к бою.

Корабль был похож на варяжский. Такой же задранный нос, высокие борта, где по обе стороны блестят красные щиты, вывешенные в ровный ряд, такой же ряд остроконечных шлемов с красными яловцами. По ним кормчий признал корабль русов.

– Купцы? – спросила Анна.

– Вряд ли… Воинов слишком много. Сейчас узнаем…

Она приложила кулачки к груди, смотрела со страхом. Даже корабль выглядел молодым и дерзким, как все из страны варваров. Если тяжелые корабли империи вспарывали волны тяжело и мощно, то корабль русов весело летел по верхушкам волн, едва задевая воду.

Парус начали опускать заблаговременно. Корабль чуть развернуло под ударом ветра, полуголые звероподобные люди метнули веревки. На имперском поймали, но подтягивать не спешили.

– По какому делу?

– От великого князя Руси!

– Что велено?

– К вам перейдет его воевода! Расскажет.

Многочисленная стража наблюдала, как через борт перепрыгнул человек выше среднего роста, коренастый, волосы как осыпаны снегом, но светлые глаза смотрят ясно, пристально. Он был одет по-варварски небрежно, но в поясе и на рукояти меча сверкали крупные рубины и топазы.

– А где Анна? – спросил он густым сильным голосом.

С высоты мостика раздался ясный чистый голос:

– Я слушаю тебя… Господи! Это… это Войдан?

Войдан повернулся, широко раскинул руки:

– Я, мое солнышко!

Анна сбежала по ступенькам, с разбега бросилась ему на грудь. Ее плечи тряслись, но чувствовала такое облегчение, какого не испытывала с раннего детства.

– Войдан! Милый! Как ты здесь очутился?

Войдан по-отечески гладил ее по голове, как бывало в те времена, когда совсем маленькую подсаживал в носилки, в повозку базилевса:

– Известно как… Приехал встречать тебя. Я продолжаю служить тебе, моя принцесса!

– Войдан! – Она снова прижалась к нему, ухватилась за ремни на его груди. – Как хорошо… Ты меня не оставишь?

Он весело расхохотался:

– Ни за что на свете!

– А… повелитель Руси?

– Он меня убьет, если я тебя оставлю.

Глава 43

Анна с трепетом смотрела на приближающуюся громаду башен и крепостных стен Херсонеса.

Приблизились лодки, на веслах сидели русы. Гребли мощно, весело, глаза были разбойничьи. Она со страхом смотрела на эти чисто выбритые по языческой моде лица. Бородатые лица попадались крайне редко, ей шепнули, что это и есть либо христиане, либо иудеи, либо магометане. Правда, многие воины ислама тоже были с голыми подбородками.

Дромон остановился, проскрипев днищем по песчаному дну. Одна лодка шла быстрее других, гребцы гребли весело, что-то кричали сильными голосами. Все были в кольчугах, похожие на больших, блестящих на солнце рыб. На головах блестели остроконечные шлемы. Голые до локтей мускулистые руки дружно рвали весла.

С борта бросили веревку, но воин с носа корабля, оставив весло, прыгнул, как большой хищный кот, ухватился за борт и в один мах оказался на палубе.

Он был высок и черноволос, как грек, на бритой голове ветер трепал клок черных как смоль волос. Чисто выбритый подбородок отливал синевой. Глаза его смеялись.

Анна замерла, прижала кулачки к груди. Сколько раз во сне она видела эти дерзкие глаза, суровые складки у рта, смеющиеся губы! И вот он прибыл увидеть, как ее продают великому князю Руси…

Она увидела в его глазах и лице жадность и боль. Он жаждал ее все эти годы страстно, неистово, он страдал, и никакой накал в письмах не мог передать того жара, что полыхает в его сердце, это видно по его лицу… Он и сейчас жаждет ее по-варварски, а это значит – неистово, не зная удержу, не желая знать никаких препятствий…