Эдуардо Мендоса - Удивительное путешествие Помпония Флата

— В том нет его вины. Он был зачат, когда родители уже были стары и едва ли не выжили из ума. Они не могли направить мальчика на верный путь. Он вечно бегал без присмотра да и одет был во что придется…

— А теперь связался со смутьянами.

Мария не подтвердила моей догадки, вместо этого она сорвала лилию и, словно забыв обо всем на свете, вдыхала резкий аромат цветка. Потом вновь заговорила, не отводя взгляда от белых лепестков:

— Но ведь и мы тоже не смогли дать Иисусу подобающего домашнего очага. Иосиф добр и снисходителен — быть может, даже слишком. Поверь, никто не стал бы терпеть того, с чем безропотно смирился он… Иисусу пошло бы на пользу, если бы он мог покинуть тот узкий круг, в котором мы обитаем, узнать людей, отличных от нас. Он рассказал мне, где вы были вчера, рассказал про девочку и ее барашка. И никогда я не видела его таким оживленным, почти счастливым. Мне известно… мне известно, что это за женщина… На рынке и у речки, где мы стираем белье, соседки судачат про подобные вещи. И даже в Храме, выходя после обряда жертвоприношения. Людям ведь нравится сплетничать, есть на то основания или нет. Я и сама в свое время стала жертвой наговоров. Иисусу приносит пользу твое общество. Ты мыслишь иначе, иначе смотришь на мир, на Вселенную, если можно это так назвать. Ты не скован нашим слишком суровым законом, нашими слишком жестокими мифами, ведь народ наш словно цепями прикован к вере в Бога и обречен на исчезновение.

Она вдруг прервала свою речь, уронила цветок, пригладила голубой хитон, потом раздавила ногой какую-то букашку и закончила словами: — Напрасно я столько всего наговорила. Мне суждена иная роль. Береги моего сына и никому, слышишь, никому не повторяй моего рассказа.

Мы вернулись в дом как раз в тот миг, когда пришел Иисус с кувшином молока. За завтраком он то и дело принимался расспрашивать меня о планах на нынешний день. А у меня никаких планов и в помине не было, но мне не хватило духу признаться, что я принял решение бросить это дело.

Глава XI

На улице, как и прежде, царило внешнее спокойствие, только в некоторых стратегически важных точках города можно было заметить кое-как вооруженных стражников. Но поскольку это не имело касательства к нашему расследованию, я счел за лучшее предоставить властям разбираться с мятежниками, а собственные силы сосредоточить на доказательстве невиновности упрямого плотника. И ради этого я решил во второй раз пройти по тому же кругу и начать с особы, чье мнение больше всего меня интересовало, но в чьем желании помочь нам я имел все основания сомневаться. То есть с вдовы богача Эпулона. На сей раз Фортуна улыбнулась нам, и, когда мы уже исчерпали изрядный отрезок пути, я увидел легионера-знаменосца — он шагал в толпе, неся на плече штандарт. Я строго-настрого приказал Иисусу помалкивать, сам же поспешил навстречу солдату и с преувеличенной радостью и заботой спросил, что делает он здесь в этот час один, к тому же со своим штандартом. Знаменосец ответил: минувшей ночью во время нападения, которому он подвергся, сопровождая Апия Пульхра, штандарт упал на землю и слегка погнулся, посему нынче чуть свет, лишь только Аврора взошла на свой сияющий трон, он понес штандарт в кузню, чтобы там его выправили. А теперь, когда дело сделано, возвращается в Храм, где расквартированы легионеры.

— Выходит, и мне и тебе, о храбрый воин, в равной мере повезло, — воскликнул я. — Апий Пульхр как раз ожидает тебя, чтобы поручить сопровождать меня, поскольку я должен выполнить важное задание, а так как мы встретились на полпути, тебе не придется идти в Храм и потом возвращаться назад, мне же — все это время тебя дожидаться. Возблагодарим же Минерву, с такой точностью рассчитавшую и совместившую наши с тобой маршруты.

Мы склонили головы в знак покорности непререкаемым замыслам богини и без лишних промедлений последовали дальше. Теперь у нас имелось ценное подкрепление в виде солдата с его штандартом.

Солдата этого звали Квадрат, был он высок ростом и дороден, каким и полагается быть тому, кто призван являть народу символ мощи и величия Рима. Прежде он принимал участие во многих кампаниях. По его словам, в молодости он сражался на стороне Помпея против Юлия Цезаря в решающей битве при Фарсале, где Помпей потерпел поражение. Затем сражался под началом божественного Августа в Кантабрии, где геройски получил несколько ран. Одна из них, нанесенная булавой астура, вполне могла оказаться смертельной, если бы не шлем, спасший Квадрата от гибели, но не от тяжелого увечья, в результате которого он сильно повредился рассудком. По этой причине, а также благодаря изрядному росту, он и был назначен знаменосцем и направлен в Иудею, где должность эта имеет огромную важность. И Квадрат очень ею гордился.

— Когда я иду, подняв вверх штандарт, — объяснял он нам, — весь народ трепещет и кланяется. Хотя не в прямом, признаюсь, смысле. А когда я провозглашаю священные буквы SPQR,[16] ни одна женщина, независимо от возраста и расы, не способна устоять передо мной. Этим все сказано.

Я с великим старанием изображал интерес, изумление и восхищение и добился того, что, когда мы подходили к дому богача Эпулона, солдат буквально раздулся от важности, и ему уже начинало казаться, будто он возглавляет по меньшей мере триумфальный вход Сципиона в Рим, хотя на самом-то деле он просто шагал по пустой и пыльной дороге, а за ним следовали всего лишь мальчик и философ, оборванный и страдающий несварением желудка. Но поскольку показная пышность всегда производит впечатление на людей низкого звания и небогатого ума, то слуги, сбежавшись на мои крики, вместо того чтобы гнать нас взашей, отперли калитку и расступились перед нами с поклонами и всяческими знаками уважения, а потом препроводили прямиком к дверям господского дома. Тогда я велел солдату с Иисусом оставаться у крыльца и дальше за мной не идти. Иисус вздумал было противиться, но после того как я объяснил ему, что, если мне удастся увидеть вдову Эпулона, его присутствие рядом станет для меня не столько помощью, сколько помехой, он тотчас все понял и пообещал терпеливо ждать и не шалить.

Избавившись наконец от моих спутников, я по узкому проходу проследовал в атриум, или перистиль, в точности такой же, как в римских жилищах, за исключением того, что здесь не было статуй и мозаик, потому что они запрещены строгими предписаниями закона Моисея. Зато мебель была роскошной, прочной, удобной и пестрой, что, как правило, отвечает вкусам провинциальных богачей.

По прошествии весьма короткого времени из смежных покоев показалась вдова Эпулона в сопровождении дочери, прекрасной Береники, девы белорукой, а также рабыни. Все они были в траурном облачении. Лица женщин закрывали белые вуали, сквозь которые едва проступали бледные и печальные черты.

— Мне сообщили о твоем визите, Помпоний, — сказала вдова Эпулона вместо приветствия, — и я не могу и не желаю скрывать своего удивления перед таким поступком, ведь не далее как вчера и в твоем же присутствии я объявила о том, что не хочу, чтобы меня беспокоили, а я не привыкла видеть волю свою нарушенной, и уж тем более в моем собственном доме.

— И я не посмел бы нарушить твою волю, о почтенная и опечаленная госпожа, благородством богине подобная, если бы не важнейшая из причин. По моей свите ты можешь судить, что миссия эта носит отнюдь не частный характер. Но я сделаю все, дабы смягчить официальную строгость визита, проявив все возможное сострадание и уважение, которые я испытываю к тебе и ко всем, кто был близок к твоему супругу, чья душа теперь обрела покой в компании предков и прочих достойных людей — а может, и в аду либо в каком-то другом месте, куда после смерти отправляются иудеи.

И сказала вдова:

— А не можешь ли ты сообщить о цели твоего вторжения, избавив нас от столь пышных предисловий?

— Могу, разумеется, — ответил я. — И сейчас изложу тебе все в краткой и ясной форме, как мне привычно, хотя порой в присутствии чужих ушей я вынужден прибегать к докучливым кружениям вокруг да около.

Она тотчас уловила мой намек, жестом приказала удалиться прекрасной Беренике, деве с бледным челом, и служанке, а затем отвела меня в другой конец перистиля, где уселась в красивое кресло со скамеечкой у подножия. Я же сел на стоявший рядом стул, а затем сказал:

— Смею полагать, что ты, о проницательнейшая из женщин, уже знаешь о прискорбных событиях минувшей ночи.

— До ушей моих дошли пересуды рабов о случившемся, но думы мои заняты совсем другими заботами.

— Что естественно. Но я не стал бы упоминать об этом зауряднейшем происшествии, если бы оно не задевало доброго имени твоего сына Матфея, отвагой подобного славному и благородному Диомеду. Поскольку надо тебе знать, что Апий Пульхр, римский трибун и жертва злосчастного нападения, совершенного минувшей ночью, поручил мне установить, нет ли какой-нибудь связи между этой бунтарской выходкой и смертью Эпулона, мужа безупречного и благочестивого. Цепочкой в этой связи, по моему разумению, никак не может быть Матфей, юноша отважный в бою, но не лишним будет исключить любое подозрение относительно его поступков. Что в огромной мере помогло бы найти и наказать настоящих зачинщиков злодеяния. Вне всякого сомнения, Матфей провел эту ночь дома…