Нина Молева - А. Г. Орлов-Чесменский

— Вот и ищи причину. По мне любая хороша.

— Если позволите, ваше императорское величество, в соответствии с истиной я бы сослался на вмешательство во внутренние дела державы вашей.

— Вот и ладно. Не для того он здесь сидел, чтоб императрицу судить, а чтоб с империей моей дружбу водить. Вздумал сплетни плести, неучтивствами заниматься, пускай прочь идет, и чтоб ноги его более в России не бывало. Это еще кто без доклада ломится?

— Государыня-матушка, я тут ушам своим не поверил — не иначе Мавра Егоровна второпях перепутала — будто не желаешь меня видеть. Так сердце-то и оборвалося. Чем тебя, матушка, разгневал слуга твой безответный Алешка, скажи, не томи.

— А, это ты, граф Алексей Григорьевич, войди, войди, куда как ко времени пришел. И ты, Мавра Егоровна, заходи. Хочу вам первым канцлера Российской империи представить. Знакомьтесь — граф Алексей Петрович Бестужев-Рюмин, прошу любить да жаловать.

— Канцлер… На все твоя воля, матушка. Только как же дела с маркизом-то дипломатические, крику на всю Европу не оберешься!

— Крику, говоришь. А какой тут крик, когда мы своей волей ему убраться из нашей державы приказали.

— Как убраться? Да почему?

— Потому что не посол он здесь больше! Не желаю такого посла от Франции — и весь сказ. Вот канцлер сейчас указ заготовит да письмо королю французскому, тут и подпишу.

— Матушка-государыня, погоди, дай с мыслями собраться, словечком с тобой отай перекинуться.

— А чего это мне, Алексей Григорьевич, с тобой по делам государственным секретничать. Не твоя епархия, дружок, не твоя околица. Это уж как канцлер — ему внешней политикой державы нашей распоряжаться, ему мне докладывать — нам с ним вдвоем и толковать, если что. Вы уж с Маврой Егоровной лучше к столу отправляйтесь, время самое что ни на есть обеденное, поди, проголодалися, а мы с Алексеем Петровичем все вмиг кончим.

ЛОНДОН

Министерство иностранных дел

Правительство вигов

— Милорд, седьмого марта скончалась принцесса Анна.

— Через четыре с половиной года после воцарения императрицы Елизаветы. Императрице положительно везет, хотя и это время должно было показаться ей вечностью. Так или иначе, со смертью Анны проблема Брауншвейгской фамилии в значительной мере теряет свою остроту.

— Да, Анна отличалась необъяснимым при ее в общем безвольном характере упорством, когда, несмотря ни на какие посулы, не согласилась подписать за сына отречение от престола.

— Просто ей хватило здравого смысла понять — никакие обещания не были бы выполнены. Сохраняя за сыном право на престол, она сохраняла жизнь всей семьи.

— Жизнь в тюремных условиях!

— У меня давно сложилось впечатление, что чем хуже условия жизни, тем сильнее человек начинает цепляться за свое существование.

— Парадокс натуры.

— Я бы сказал — ее закон, благодаря которому человек способен выжить, а человеческий род продолжать свое существование.

— Но должен же быть при этом какой-то стимул.

— Надежда. Самая обыкновенная надежда, Гарвей, которая для каждого облекается в иные одежды. Побывав во дворце, имея уже провозглашенного императором сына, принцесса имела достаточно оснований рассчитывать на чудесный поворот судьбы. И, откровенно говоря, если бы престол Священной Римской империи принадлежал не Фридриху II, а Марии Терезии, надежды ее обрели бы реальность.

— Но все это в сослагательном наклонении, неправда ли, милорд. Пока Мария Терезия сама нуждается в помощи и безрезультатно добивается от союзников вмешательства, чтобы самой утвердиться на престоле.

— Вот вы сами себе и ответили: пока. Это «пока» и позволяло принцессе жить. Парадокс заключается в ином: ей, несомненно, придавало силы постоянное несогласие с нелюбимым мужем, который готов был отречься от всех надежд ради минутного улучшения условий. Да, но вы не сказали, что явилось причиной смерти?

— Официально — тяжелая лихорадка, в действительности — родильная горячка. Пятые роды в ее двадцать восемь лет и безо всякой медицинской помощи.

— У Брауншвейгской фамилии нет врача?

— Нет, а Анне было отказано даже в повивальной бабке.

— Жестоко. А ребенок жив?

— Бестужев в этом не сомневается. У него есть свои пути информации, тем более речь идет о мальчике.

— О мальчике?

— Да, у принцессы уже третий сын. В прошлом году она разрешилась мальчиком, которого окрестили Петром. Сейчас к принцу Петру присоединился принц Алексей. Откровенно говоря, трудно себе представить, как принцесса справляется с такой многочисленной семьей, не имея никакой прислуги.

— Но это уже мелочи. Какова позиция русского правительства в отношении фамилии?

— О смерти принцессы официально объявлено в газетах. Причем в царском указе императрица Елизавета предлагает всем желающим проститься с усопшей, причем любопытная оговорка — проститься без озлобления. Остается предполагать, Елизавета пожелала подчеркнуть, будто ее приход к власти был связан с неким народным недовольством против правительницы.

— Не уверен, есть ли смысл в подобной оговорке. Однако это означает, что принцессу собираются похоронить не в месте ссылки.

— О, нет. Ее тело доставлено в Петербург и выставлено для прощания в Александро-Невской лавре. Наш министр обращает внимание на то, что покойная одета в самое скромное темное платье, без орденских знаков и драгоценностей. Срок прощания с телом сокращен до нескольких дней.

— Дети, муж, конечно, отсутствуют?

— О них нет и речи. Анна названа принцессой Мекленбургской и должна быть погребена рядом с матерью, герцогиней Мекленбургской Екатериной. Траур при дворе не объявлялся.

— Судьба семьи?

— Начать с того, что факт рождения принцев тщательно скрывается, из двух дочерей известно лишь о старшей. Во время ареста фамилии кто-то из гвардейцев уронил ее на пол, и она осталась глухонемой.

— А место жительства фамилии?

— Канцлер решил его сохранить прежним. Всякое перемещение неизбежно связано с появлением новых свидетелей, чего Елизавета не намерена допустить.

НОВГОРОД

Дом вице-губернатора

Н. И. Зиновьев, Федор Ртищев, Л. И. Орлова, родственники

— Горе, горе-то какое неизбывное, матушка Лукерья Ивановна! И как же ты теперь, бесчастная, с детками да домом управляться станешь? И каково-то все у вас ладно сложилося — супруг красавец да умница, сыночков Господь Бог пятерых послал — один другого краше, растить бы вам их да радоваться, ан такая беда. Осиротели, враз осиротели, каково-то теперь их тебе поднимать будет?

— Уймись, Акулина Анисимовна. Сестре и без тебя тяжело, а ты еще воем своим сердце ей рвешь. Проку-то от слов твоих жалостливых никакого, мука одна.

— Что это ты, Николай Иванович, со строгостями-то какими? Так уж исстари ведется: покойника оплакать, вдовушку горькую пожалеть. Ей же легче станет.

— Легче не легче, а уймись. Тут и впрямь не сообразишь, что делать. Совета у умных людей просить надо, а не голосить на всю округу. Может, ты, Федор Петрович, что присоветуешь.

— Так сестрица у тебя, Николай Иванович, и сама хозяйка что надо. Гляди, в каком порядке дом да поместье держит.

— Держала, Федор Петрович, — за мужниной спиной держала. А теперь на кого опереться-то? Старшенькому — Ивану едва тринадцать стукнуло, Григорию — двенадцать, Алексею — одиннадцать. О младшеньких и вовсе говорить нечего: Федору — пять, а с Владимира платьица еще не сымали. Всего-то три годочка исполнилось. Вот и поди соображай! Накормить, напоить, одеть по-нашему, по-простому — не труд, так ведь учить надо, а там и на службу пристраивать.

— Со службой, полагаю, дело простое. Они, поди, в военную покойным Григорием Ивановичем записаны?

— Да вот как раз и сестрица подошла. Лукерыошка, Федор Петрович интересуется: записаны ли орлы твои в службу.

— Записаны, записаны, да только старшие трое. О младшеньких покойник позаботиться не успел. Веку ему, родимому, не хватило.

— Тише, тише, сестрица, какой прок от плача-то. Господь дал, Господь и взял — не нашего ума дело. Ни корить судьбу, ни плакаться христианке не пристало. Мы вот тут в рассуждение вошли, как помогать-то тебе.

— За милость вашу спасибо, а только я так положила в Люткино наше уехать. И Григорий Иванович теперь там лежит около гробов родительских. И я там доживать век свой стану. Да и с хозяйством лучше управляться. Известно, какого управляющего ни возьми, свой глазок — смотрок, чужой — стеклышко.

— Оно вроде бы и так, Лукерья Ивановна, да только не поднять вам в деревне молодцов ваших. Учителя нужны справные, чтобы потом с гвардией какой осечки не вышло. В полку тоже без образованности далеко не уйдешь.