Вашингтон Ирвинг - История Нью-Йорка
Что же касается честных голландских бюргеров из Коммунипоу, то как мудрые люди и здравомыслящие философы они никогда не заглядывают дальше своих трубок и не тревожатся о делах, непосредственно их не касающихся; поэтому они живут в глубоком и завидном неведении всех тревог, беспокойств и потрясений нашей сумасшедшей планеты. Мне даже говорили, будто многие из них воистину верят, что Голландия, о которой они столько наслышались из преданий, расположена где-то на Лонг-Айленде, что Спайкинг-Девил и Нарроус представляют собой два конца света, что их страна все еще находится под властью Высокомощных Господ; и что город Нью-Йорк все еще носит название Новый Амстердам. Каждую субботу после обеда они встречаются в единственной таверне Коммунипоу, над которой в качестве вывески висит квадратноголовое подобие принца Оранского,[157] и молча выкуривают там трубку ради споспешествовавши общему веселью и неизменно выпивают кружку сидра за успехи адмирала Вон-Тромпа,[158] по их представлениям, все еще мчащегося по Английскому каналу, неся щетку на верхушке своей мачты.
Короче говоря, Коммунипоу представляет собой одну из многочисленных деревушек по соседству с этим самым прекрасным городом, одну из тех крепостей и твердынь, где укрылись первобытные обычаи наших голландских предков и где их продолжают благоговейно и со скрупулезной тщательностью хранить. Одежда первоначальных поселенцев нерушимо передается по наследству от отца к сыну; те же широкополые шляпы, кафтаны с широкими полами и штаны с широкой мотней переходят из поколения в поколение; там все еще носят на коленях громадные пряжки масивного серебра, которыми хвастались щеголи во времена патриархов Коммунипоу. Язык также остается неизменным и не подвергается варварским нововведениям; и деревенский учитель говорит столь педантично правильно, что чтение им нижнеголландского псалма оказывает на нервы почти такое же действие, как визг ручной пилы.
ГЛАВА III
В которой рассказывается о подлинном искусстве торговли, а также о таинственном исчезновении великой столицы в тумане и о том, как несколько смельчаков отправились из Коммунипоу в опасную экспедицию для основания колонии.
В краткости отступлении, завершившем мою последнюю главу, я отдал сыновний долг, которым город Нью-Йорк обязан Коммунипоу, как материнскому поселению; нарисовав достоверную картину, какую эта деревня являет в наши дни, я со спокойным чувством самоудовлетворения возвращаюсь к повествованию о ее ранней истории. Экипаж «Гуде вроу» был вскоре усилен свежим пополнением из Голландии, и поселение бодро продолжало расти и преуспевать. Соседние индейцы быстро привыкли к странным звукам голландского языка, и между ними и пришельцами постепенно установились мирные отношения. Индейцы были очень склонны к длительным беседам, а голландцы — к длительному молчанию; следовательно, с этой точки зрения они вполне подходили друг к другу. Вожди произносили длинные речи о большом быке, вабеше и великом духе, а голландцы очень внимательно слушали их, курили трубки и бормотали «jah, mynher»,[159] отчего бедные дикари приходили в чрезвычайный восторг. Они обучили новых поселенцев наилучшему способу сушки и курения табака, а те в свою очередь поили их настоящей голландской можжевеловой водкой, а затем учили искусству ведения торга.
Вскоре началась оживленная торговля мехами; голландские торговцы были безукоризненно честны в своих сделках и покупали на вес, установив в качестве неизменных мер веса, что рука голландца весит один фунт, а его нога два фунта. Правда, простодушные индейцы удивлялись огромному несоответствию между объемом и весом, ибо, как бы ни были велика связка мехов, положенная ими на одну чашу весов, стоило голландцу положить свою руку или ногу на другую чашу, как связка обязательно взлетала вверх. Не было случая, чтобы на коммунипоуском рынке партия мехов весила больше двух фунтов!
Это, конечно, странное обстоятельство, но я знаю о нем непосредственно от моего прапрадедушки, который стал в колонии влиятельным человеком, так как вследствие необычайной тяжести его ноги был назначен на должность весовщика.
Голландские владения в этой части света процветали и были теперь известны под общим названием Новые Нидерланды, несомненно по причине их крайнего сходства с голландскими Нидерландами — если не считать того, что в первых местность была пересеченная и гористая, а в последних — ровная и болотистая. Примерно в те же годы спокойствию голландских колонистов суждено было оказаться временно нарушенным. В 1614 году капитан сэр Сэмюел Аргол,[160] совершавший плавание по приказу Дейла,[161] губернатора Виргинии, посетил голландские поселения на реке Гудзон и потребовал, чтобы они подчинились английской короне, признав над собой власть ее заморской виргинской колонии. Этому надменному требованию голландцы как осторожные и рассудительные люди временно подчинились, ибо не имели возможности сопротивляться.
По-видимому, доблестный Аргол не потревожил поселок Коммунипоу; напротив, как мне говорили, едва его корабль показался на горизонте, достойных бюргеров охватил такой панический страх, что они принялись с небывалым рвением курить трубки, в результате чего вскоре поднялось облако, которое, нависнув над прекрасной Павонией, окутало их любимую деревню и совершенно скрыло ее от взоров вместе с окрестными лесами и болотами. Таким образом, страшный капитан Аргол проплыл мимо, вовсе и не подозревая, что под покровом зловонного дыма, уютно растянувшись в грязи, расположилось отважное голландское поселеньице. В память об этом счастливом избавлении его достойные жители продолжали почти беспрерывно курить вплоть до настоящего дня; и это, как утверждают, является причиной достопримечательного тумана, который часто висит над Коммунипоу во вторую половину дня даже при ясной погоде.
После ухода врага нашим доблестным предкам понадобилось целых шесть месяцев, чтобы отдышаться, так как ужас и стремительность событий их чрезвычайно расстроили. Затем они созвали совет по поддержанию безопасности, чтобы попыхтеть трубками о состоянии страны. Еще через шесть месяцев зрелого размышления, в течение которых было произнесено около пятисот слов и выкурено почти столько же табаку, сколько хватило бы иному современному генералу на целую зимнюю кампанию беспробудного пьянства, было решено снарядить вооруженную флотилию и отправить ее в разведывательную экспедицию, чтобы отыскать, если окажется возможным, какое-нибудь более надежное место, где колония была бы менее подвержена докучливым посещениям.
Это опасное предприятие было доверено попечению мингеров Олофа Ван-Кортландта, Абрахама Харденбрука, Якобуса Ван-Зандта и Вейнанта Тен Брука — четырех несомненно великих людей, о жизни которых до того, как они покинули Голландию, мне удалось мало что узнать, хотя я и произвел тщательные изыскания. Это обстоятельство не должно особо удивлять; ведь искатели приключений, как и пророки, создают много шума в чужих краях, но редко бывают особо знамениты у себя на родине; однако хорошо известно, что из страны неизменно вымываются и уносятся самые богатые частицы почвы. Здесь я не могу воздержаться, чтобы не отметить, как удобно было бы для многих наших великих людей и знатных семейств сомнительного происхождения, если бы они обладали преимуществом древних героев, которые в том случае, если их происхождение было окутано мраком, скромно заявляли, что они происходят от бога, и которые, посещая чужую страну, всякий раз рассказывали там кучу небылиц о том, что у себя дома они были королями и принцами. В нынешний скептический деловой век это невинное отступление от истины встречает решительное осуждение, хотя в нашей стране добродушной доверчивости к нему и прибегали мнимые маркизы, баронеты или другие знатные иностранцы. И я даже сомневаюсь, удастся ли теперь какой-нибудь нежной девственнице, которая случайно и непонятным образом обзавелась младенцем, спасти свою репутацию, обсуждаемую у камина в гостиной или за вечерним чаем, если она припишет это чудесное явление лебедю, или золотому ливню, или речному богу.[162]
Таким образом, будучи совершенно лишен благодеяний мифологии и классических легенд, я был бы в полном неведении относительно ранних лет жизни моих героев, если бы сами имена не проливали свет на их происхождение.
Этим простым способом мне удалось собрать некоторые сведения, касающиеся упомянутых искателей приключений. Ван-Кортландт, например, был одним из тех философов-перипатетиков, которые возлагали на провидение обязанность посылать им средства к существованию и, подобно Диогену, довольствовались даровым помещением на свежем воздухе. Он всегда был облачен в одежды, соответствующие его состоянию, живописно обтрепанные и перекроенные на новый лад рукою времени. На макушке у него торчал кусок старой шляпы, принявший форму сахарной головы. Рассказывают, будто он столь далеко простирал свое презрение к внешним приличиям в одежде, что клок рубахи, прикрывавший его спину и торчавший, как носовой платок, из дыры в его штанах, никогда не стирался и мыли его разве только щедрые небесные ливни. В таком одеянии его видели обычно, когда он в полдень грелся на солнце на берегу большого канала в Амстердаме, окруженный толпой философов той же школы. Подобно европейской знати, он принял имя Кортландт (то есть нехватка земли) по названию своего поместья, которое находилось где-то в Terra incognita.[163]
