Юзеф Крашевский - Князь Михаил Вишневецкий
Несколько взволнованный, князь Михаил наклонился, не зная, что ответить. Все молчали; наконец Громбчевский нарушил тишину:
— Ваша княжеская мосц, вы не можете себе представить, какими чувствами воодушевлена шляхта и как она возмущена тем, что симонисты хотят всем навязать своего короля. Превозносят его великим героем, полководцем и гетманом, но, если правду говорить, одно дело воевать с немцами или французами, а другое дело с казаками и татарами. Нам бы нужно второго Иеремию!.. А прежде всего шляхта, которой во сто крат больше, нежели магнатов, желает выбрать себе короля по своей мысли и по воле Божией.
Князь слушал, слегка удивленный, чуть-чуть недоверчиво, но с большим интересом и, наконец, сказал:
— Впервые я слышу о таком настроении ваших мосцей, но я лично желал бы, чтобы все столковались между собою и шли дружно, не давая повода к ссорам и разделению.
— Хотя, нам кажется, — добавил тихо и скромно Пиотровский, — не может быть никакой борьбы или разделения: ас, шляхты, по крайней мере, несколько десятков тысяч человек, а Кондеевских магнатов, самое большее, несколько сотен, и то еще наберется ли… Ясно, что большинство возьмет верх!
Вишневецкий выслушал эту программу, как занимательную сказку, видя в этом лишь буйную фантазию шляхтичей, которая никогда не осуществится, и он, весело наполнив вином бокалы, стоявшие перед ними, обратился, в виде заключения, к Пиотровскому, со словами:
— Итак, за здоровье вашего кандидата!
И опорожнил бокал до дна, а Громбчевский и Пиотровский громко крикнули: "Vivat"! [40] и последовали его примеру.
Вскоре затем, под предлогом занятий, Вишневецкий поднялся и шляхта откланялась.
Князь сейчас же отправился к матери, чтобы дать ей отчет о приеме гостей, хотя старушка, сидевшая в смежной комнате, могла слышать многое из их разговоров.
— Мамуся дорогая, — сказал весело князь, целуя ей руку, очень довольный тем, что освободился, наконец, от шляхтичей, — наш Громбчевский привел какого-то особенного сандомирца. Он утверждал, что они на зло примасу и Собесскому провалят Кондэ…
И Михаил начал смеяться, не будучи в силах удержаться.
— Шляхта мечтает о Пясте! — добавил он, пожимая плечами. — Итак, да здравствует пан Поляновский!
V
Несколько недель ушло на предварительные разговоры по поводу выборов короля, сами выборы оттягивались и панове шляхта роптали. Действительно, трудно было доискаться истинных причин этой проволочки.
На Воле, за валами, становища воеводств представляли собою такую интересную, оживленную картину, что нечего было удивляться тем толпам народа, которые сюда собирались, чтоб хоть издали посмотреть на нее.
Только немногие наиболее состоятельные могли разместиться в самом городе, более же бедная шляхта, а такой было большинство, располагалась лагерем в самом точном смысле этого слова. Только это был лагерь sui generis [41] большей частью без обоза и, так как прошел уже целый месяц, как он здесь раскинулся, то было достаточно времени, чтобы у него выработалась особая самостоятельная физиономия.
Не говоря о том, что Литва и Русь самой наружностью, речью и обычаем, с первого же взгляда резко отличались от Великой Польши, малополян и Мазуров, во кроме того, каждая провинция представляла свои отличительные черты.
По одежде, возам, упряжи и посуде с пищей легко можно было узнать, кто откуда происходит.
Вышучивали как говор Мазуров, так и протяжное пение литовцев, но смеялись тоже и над разными особенностями краковян и сандомирцев. Редко, впрочем, среди шляхты доходило до кровавых столкновений, а такая долгая совместная жизнь скорее способствовала началу многочисленных связей и давала случай вспомнить старые родственные отношения и встречи.
Жизнь тут протекала особенным образом.
Во всех воеводствах их начальники, старшины, пан воевода, каштелян, имели свои огромные панские шатры: часто много таких шатров окружало знамя воеводства, целый обоз телег опоясывал их, но сам пан воевода почти никогда, или очень редко, проводил ночь в поле, так как каждый имел соответствующее помещение в монастыре, дворце, в наемной квартире в Варшаве, а на Волю к своим приезжали только днем, когда являлась к этому надобность.
Столы у них все-таки были накрыты и дворецкие (гофмаршалы) угощали за ними гостей, заменяя отсутствующих хозяев.
Кроме этих разноцветных, роскошных, пурпурных, золотистых, полосатых панских шатров, которые были видны еще издали, мало у кого было что-либо приличное.
Шляхетская братия или обвивала свои палатки простым домотканым холстом и войлоком, или строила себе шалаши, будки, навесы.
Некоторые же имели очень даже приличные домики, покрытые соломой, но таких было очень немного.
Телега с навесом для предохранения от дождя, и очаг, вырытый в земле и защищенный от ветра, были обычным убежищем.
Около телеги на голой земле спала челядь, прячась под телегу, если ночью падал дождь.
Сами паны требовали для себя немного больше, так как каждый имел привычку к охоте и к кочевой жизни, а если потом и ломило в костях, то никто на это не обращал внимания и всякое втирание сразу помогало.
Лошади разделяли участь своих хозяев, хотя многие о них более заботились, чем о себе и своей челяди, и для них строились и сараи, покупались колоды.
Более бедные должны были удовлетворяться полотняными мешками, надеваемыми лошадям на головы и холстом, вместо яслей.
Присматриваясь к этим хозяйствам, можно было судить о разнообразии темпераментов, характеров и привычек.
Один заботился о том, чтобы его табор лучше выглядел, другой — чтоб ему самому удобнее и спокойнее устроиться.
Не было недостатка в своего рода товариществах, артелях по несколько человек, которые совместно разделяли невзгоды лагерной жизни, готовили, пили, ели и ночевали.
Братья, родственники, приятели охотно держались группой, так было веселее, общий повар всем одно готовил, расходов было меньше, кушанье лучше, припасы разнообразнее. Относительно припасов многим уже по истечении каких-нибудь четырех недель, приходилось испытывать затруднения, так как все привезенное с собою на телегах, оказывалось уже съеденным.
Приходилось посылать за всем в город на рынки и базары, так как перекупщики забегали по дорогам навстречу крестьянам, скупали у них все припасы и потом продавали все втридорога.
Не раз этим перекупщикам, большей частью евреям, доставалось от рассерженной шляхты, а более предусмотрительные из шляхты, сами посылали за продуктами в окрестные деревни.
Пища — это своим порядком, а вода также причиняла не меньше хлопот — дрались ведрами у колодцев, продавцы развозили ее в бочках.
Наконец, мало кто обходился без пива, ветки и даже вина.
Что из дому привозилось, того не на долго хватало при веселом настроении духа; варецкое, ченстоховское или иное пиво приходилось доставать в Варшаве, а это не всегда легко и дешево; в теплое время оно скоро скисало.
По краям лагеря, правда, стояли ларьки с сосновыми ветками, где продавалась водка, пиво, меды и даже дешевые вина, но в этих шинках большей частью напивалась челядь и шляхта туда шла неохотно.
Даже самые бедные хотели иметь свое пиво, хотя бы в маленьком бочонке.
В жаркие дни случалось как-то так, что не успеешь повернуться, а уже ничего кроме дрожжей не осталось.
Приемы у воевод, сановников и магнатов не могли удовлетворить шляхты, да и не каждый день бывал этот праздник. Было весьма неудобно, что приходилось постоянно заглядывать в карман, чтобы рассчитать, хватит ли до конца и на возвращение домой.
Для кого был большой праздник, так это для челяди, — для нее выборы — это сущий рай: свободы хоть отбавляй и всяческие развлечения на выбор.
Около лавок, шинков и ларьков собиралось много людей обоего пола не из одного только любопытства.
Расфранченные "их милости", начиная к вечеру распевать песни, вводили челядь в искушение.
Наряду с этими городскими авантюристами, на вид вполне приличными, появлялось много шулеров с поддельными костями и с кубками, нарочно приспособленными для обмана. Кто здесь ввязывался в игру, тот не уходил без ущерба: почти всякий уходил с пустыми карманами и синяками.
В некоторых шалашах цыгане, евреи и разные другие инородцы танцевали, пели песни, а молодежь с городскими барышнями глядела на пляску… Искушениям не было конца: балаганы и лотки стояли целыми рядами с самыми соблазнительными товарами, и при этом каждый торговец уверял и клялся, что за гораздо худший товар в самой Варшаве нужно было заплатить вдвойне.
В этих балаганах каждый мог получить все, чего только душа могла пожелать.
Шапки, обувь всякая, платье новое и ношеное, восточные платки, каймы, кисти, шнуры, ремни, пряжки, железо и всего было много и все за бесценок.
