Дмитрий Петров - Перед лицом Родины
Они едва успели вскочить в автобус, который повез их в Мурэель.
XII
Мурэель — совсем небольшая, вся заросшая садами и цветами тихая деревенька с красными черепичными крышами.
Когда Константин и Воробьев проходили по вымощенной камнем улице, из калиток выглядывали любопытные Француженки — для них казалось необычным появление в их деревне чужих людей.
Воробьев спросил у одной из женщин, где живет Свиридов, и она указала на большой, весь увитый лозами дикого винограда, каменный дом.
Ермаков и Воробьев были удивлены чистотой и опрятностью, которая бросилась им в глаза, когда они вошли во двор к Свиридову. Как и улица, двор был вымощен камнем. Из открытой настежь двери хлева отливали шелком на солнце упитанные спины коров, помахивающих хвостами.
Паренек лет шестнадцати в пестрой блузе и кепи поил из ведра лоснящуюся от сытости вороную кобылу.
— Где можно увидеть хозяина? — спросил у него Воробьев, предполагая, что это, видимо, работник.
— Хозяин? — переспросил юноша, с любопытством оглядывая вошедших во двор людей. На простодушном веснушчатом лице его мелькнула улыбка, серые плутоватые глаза его заискрились. — Хозяин — я… Что вам угодно, мсье?..
— Нам нужен господин Свиридов. Здесь ли он живет?
— Он в доме, — махнул рукой юноша на крыльцо. — Это мой отчим. Попросить его сюда?
— Пожалуйста.
Юноша поставил ведро на скамейку, отвел кобылу в конюшню, прикрыл дверь и тогда не спеша направился в дом.
— Солидно себя держит паренек, — засмеялся Ермаков. — С достоинством. Он не очень-то признает здесь хозяином Максима.
Воробьев не успел ничего ответить. Из дому вышел располневший мужчина лет тридцати пяти. На нем были надеты короткий серый пиджак, коричневые штаны, узконосые штиблеты. На голове — небрежно надвинутая шляпа.
Константин сразу узнал в нем Максима. Но это уже был не тот стройный подобранный красавец-казак, каким он был десять лет назад. Ничего казачьего в нем не осталось.
— А-а! — обрадованно вскричал Свиридов, сбегая со ступеней крыльца. Ваше превосходительство! Константин Васильевич!.. Дорогие гости! Вот уж не ждал.
— А, ваше высокоблагородие! — в тон ему сказал, смеясь, Ермаков. Ну, давай поцелуемся.
Они обнялись и троекратно расцеловались.
— Рад тебя видеть, Максим! — сказал Константин. — Но ты совсем изменился, стал французским буржуем.
Свиридов весело расхохотался.
— Что же поделаешь, Константин Васильевич, есть пословица: попал к соловьям, по-соловьиному и пой… А я зараз, — меняя разговор, промолвил он, — хотел пойти на вокзал. Ко мне должен дружок из Парижа приехать. Казак из Усть-Хоперской станицы. На заводе Рено работает. Теперь я, конечно, не пойду, пошлю Жана. Жан, — обратился он по-французски к пасынку, — сходи, дружок, на вокзал, встреть там Михаила. Должен приехать из Парижа со своей мадам. Ты ведь его знаешь? Такой большой…
— Хорошо, отец, — покорно сказал юноша. — Большого Михаила я знаю.
— Прошу, господа, в дом, — засуетился Свиридов. — Прошу! Никак не ждал вас сегодня. И вдруг такая радость. Очень кстати: у моей дочурки Жанны сегодня день ангела…
Вошли в застекленный коридор, полный света и приятных запахов стряпни. Мохнатая черная собака, дремавшая на коврике в солнечном квадрате от окна на полу, приоткрыла глаза и заворчала.
— Вальден, молчать! — прикрикнул на него Максим и засмеялся. — Я с кобелем по-русски объясняюсь. Иной раз зайдем с ним в сад. Сяду на скамейку и начну по-матерному обкладывать его, ну и на душе сразу так полегчает, навроде с русским человеком побеседовал.
Все рассмеялись.
— Ну, а кобеля-то ты не научил по-матерному ругаться? — спросил Ермаков.
— Покель не научил, но, должно, скоро научится. Потому, как зачну я ругаться, то он ворчит, проклятый. Должно, учится… Заходите сюда, господа! Милости прошу! — распахнул Свиридов перед своими гостями дверь в комнату. — Это у нас горница.
Гостиная была большая, прохладная, хорошо обставленная и оклеенная голубыми с золотыми цветами обоями. Посреди комнаты стоял большой стол, накрытый бордовой бархатной скатертью. У стены — массивный палисандровый буфет с заполненными хрустальной и фарфоровой посудой полками. У противоположной стены — большой диван с разбросанными на нем вышитыми подушками, полумягкие стулья и кресла.
— Жюльетта! У нас гости! Пойди, милая, сюда, познакомься! — крикнул по-французски Свиридов в открытую дверь другой комнаты.
— Сейчас, Макс! — отозвался приятный женский голос.
— Присаживайтесь, дорогие, — пригласил Максим. — Давайте ваши шляпы. Чувствуйте себя, как дома.
В гостиную, шурша накрахмаленным белоснежным передником, впорхнула хорошенькая, розовая толстушка лет тридцати пяти — семи.
Оглянув гостей, она смущенно засмеялась и певуче сказала по-русски:
— Здрасти!
— Здравствуйте, здравствуйте! — раскланялся Ермаков, встав со стула.
— Вот это и есть моя дорогая женушка Жюльетта, — любовно обняв ее, горделиво сказал Свиридов. — Она у меня стала донской казачкой. Правда ведь, Жюльетточка?
— О, да! О, да! — закивала француженка. — Я козочка…
— Нет!.. Не козочка, — расхохотался Максим, — а казачка… Козочка это, объяснил он ей по-французски, — коза.
Жюльетта звонко рассмеялась.
— А это, Жюльетта, знаешь кто? — указал Свиридов на Ермакова. — Это мой односельчанин, сосед. В одной станице жили. Он важный человек генерал.
— Ой-ой-ой, женераль! — шутливо взвизгнула Жюльетта, кокетливо приседая. — Я простая французская крестьянка. Мне страшно быть вместе с такой важной персоной.
— Ничего нет страшного, — пожимая ее маленькую, огрубевшую от работы, руку, произнес Константин. — Тем более, я уже теперь не генерал.
— А кто же вы? — поинтересовалась Жюльетта.
— Трубочист.
Француженка весело захохотала, хлопнув себя руками по бедрам:
— Ой, как интересно! Трубочист.
Она протянула руку Воробьеву и мило улыбнулась ему. Воробьев с удовольствием пожал ее руку. Француженка ему понравилась. У нее такие ласковые темные глаза с длинными черными ресницами! На розовых щеках ее играли ямочки.
— Пардон, мсье, — сказала она, обращаясь ко всем, — разрешите мне накрывать стол. Сегодня у нас семейный праздник. У нашей Жанны день ангела… Жанна! Приведи ее сюда, Макс. Покажи нашу прелестницу. Ведь она тоже казачка? Так?
— Да, она французская казачка, — сказал Воробьев, не спуская с хозяйки восхищенных глаз.
Жюльетта, сверкнула на него глазами и опустила их. Видимо, красивый молодой человек тоже произвел на нее впечатление.
Свиридов привел в гостиную свою разряженную, как куколка, похожую на мать, дочку. Девочка была ласковая, забавная. Гости занялись ею. Жюльетта, накрывая на стол, с улыбкой поглядывала на Воробьева, игравшего с ее дочуркой.
С вокзала вернулся Жан и привел Михаила с женой. Михаил был высоченного роста, плечистый и широкогрудый детина лет тридцати двух, в берете и зеленой вельветовой куртке. Жена же его, Маргарита, светловолосая блондинка, была тоненькая и вертлявая. И сразу же, судя по обращению Маргариты с мужем, все заключили, что она всецело господствовала над этим огромным человеком.
Жюльетта рассадила всех за стол, причем сделала так, что Ермаков сел рядом с Маргаритой, а около себя она устроила Воробьева. Жанне, в ее маленьком высоком креслице, предоставили самое почетное место за столом. Перед именинницей пылал жаром только что вынутый из печки пышный, поджаристый именинный пирог с двумя зажженными свечами.
— Дорогие друзья! — поднялся Максим с бокалом вина. — Сегодня у нас много приятных событий. Ну, во-первых, день ангела Жанночки. А во-вторых, приехали дорогие наши гости: генерал Ермаков со своим бывшим адъютантом Воробьевым. Ну, и Миша вот с Маргаритой своей. В общем, друзья, выпьем за эти хорошие события!..
Все выпили. Разговорились. Михаил, по виду довольно тупой, ограниченный человек, на самом деле оказался остроумным, разговорчивым. Он рассказал много интересного о своей работе на автомобильном заводе Рено.
— Надо отдать должное французам, — говорил Михаил. — Люди они внимательные, чуткие и отзывчивые… Но, прямо скажу, больно уж наивные… Сейчас на заводе много работает русских и казаков в том числе. Но когда я поступал, — было это в начале двадцать второго года, — то на заводе не было еще ни одного казака. Так вот, когда французы узнали, что к ним на завод поступил работать казак, так они за мной прямо-таки ордой ходили. Осматривают со всех сторон: какой же это, дескать, казак, когда бороды нет? Непорядок!.. Почему нет? Так некоторое время я ходил по заводу со свитой. Бывало, окружат меня, спрашивают: «Скажи, казак, а что, правда, что у вас по улицам медведи и волки бродят?» — «Правда», — отвечаю. В ужас приходят. Просят, умоляют рассказать об этом подробнее, ну и начинаешь им такую ахинею пороть, что самому впору в это поверить. Вот так однажды окружили: расскажи да расскажи, как вы с медведями живете. Христом-богом прошу их отпустить меня, говорю, дескать, некогда. «Расскажи, а потом пойдешь». Ну, и начал плести я им небылицу, лишь бы отвязаться от них. «Жил, говорю, в нашей станице один казак с семейством своим. А по соседству с ним в берлоге проживал медведь с медведицей. Жили дружно, друг дружку не трогали… Дело даже доходило до того, что иной раз казак сам напьется пьяным и медведя напоит… А опосля оба довольные бывают… Повадился казак в берлогу к медведю ходить. Придет, водки принесет, сам напьется и медведя напоит… Медведь напьется да захрапит, спит, а казак с медведицей играть. Так продолжалось некоторое время… Все оно так и было бы ничего. Да вот как-то произошел такой случай: храпел, храпел однажды пьяный медведь, да вдруг и проснись. Глядь, а казак-то с медведицей забавляется. Взревел тут медведь от ревности, да и съел казака…»