Игорь Лощилов - Отчаянный корпус
— Было это дело в войну с турками. В августе 1828 года подошли мы к городу Ахалциху, бывшему тогда в турецком владении. Как положено, выслали парламентера с требованием сдаться по примеру предыдущих крепостей. Нам отвечали так: «Мы не эриванские и не карские жители, мы — ахалцихские; у нас нет ни жен, ни имущества; мы все решили умереть на стенах нашего города!» Так на самом деле и оказалось: нарядились они в белые рубахи и показали тем самым, что обрекают себя на смерть. После жестокого обстрела сделали мы пролом в крепостной стене, защитники, однако, не оробели, бросились к пролому и завязали отчаянный рукопашный бой. О сдаче и в самом деле никто из них не помышлял, мужчины и женщины бросались на нас с кинжалами в руках, каждый дом приходилось брать с боем. Мы были вынуждены зажечь город, пламя быстро распространялось, и неприятель либо запирался в своих домах, предпочитая принять смерть в родных стенах, либо без раздумий прыгал в огонь. Нигде не видел я, братцы, столько трупов с обеих сторон. Но наши солдатики не ожесточились, на честь женщин не посягали, а детишек спасали. Отводили их в безопасное место, и если иные не могли идти от ран или изнеможения, брали на руки. Это для нашего военного брата закон — помочь слабому. Суворов так и учил: «Солдат — не разбойник, врага сокруши, поверженного накорми и обогрей».
Подобные рассказы Батя перемежал с нравоучениями. Делал он это не назойливо, как бы рассуждал сам с собою.
— Главное и основное правило состоит в том, чтобы всегда и со всеми соблюдать вежливость и благопристойность, а также моду и чистоту в одежде, — говорил он. — Помните пословицу: «По платью встречают», а на улице встречных много. Уступайте всем дорогу, не толкайтесь, а если кто вас толкнет, извинитесь. Это лучший способ дать понять невежде все неприличие его поведения. Особенно старательно уступайте место, во-первых, носильщикам, а, во-вторых, дамам. Первым потому, что им нет времени соблюдать этикет, они управляются своей тяжелой ношей. Дамам же давайте дорогу как образованный человек. Если вы встретитесь с женщиной на одновершковой тропинке, а кругом грязь или болото, не задумывайтесь, прыгайте в грязь! Легче замарать сапоги и панталоны, чем запятнать себя невежеством и неуважением к женскому полу!..
Казалось бы, ну какой интерес могут вызвать подобные наставления у подростков? Но ведь слушали, и не как присказку к интересной истории, а как настоящее руководство боевого офицера. И тот, в полной уверенности, что молодежь внимает, продолжал:
— В дождливое время не ступайте в лужи и не ходите вприпрыжку. Не частите, не семените, иначе так забрызгаетесь, что не только в порядочный дом, но и в магазин зайти будет стыдно. Взирайте на образцовую поступь старых пехотных офицеров, которые даже в распутицу едва замочат себе подошвы…
Так протекала их кадетская жизнь, которую время от времени разнообразили ребяческие проказы. Петя был от природы наделен прекрасными способностями и при желании мог легко стать первым учеником. Однако подобное желание он решительно подавлял, считая, что воля воспитывается совершением неординарных поступков, идущих вразрез с требованиями начальства и общепринятыми представлениями. Скажем, заболел зуб — Батов намерен отправить его в лазарет. Еще чего? Достает шпагат и привязывает его одним концом к зубу, а другим к ручке дежурной комнаты, предварительно удостоверившись, что Батя находится там. Изготовившись, начинает орать благим матом. Батов, естественно, опрометью бросается на крик. Трах! На его пути встает Петя с куском шпагата, на котором болтается вырванный зуб.
— Вот, господин майор! А вы что говорили?
Не мудрено, что через недолгое время он был произведен в Отчаянные — звание, которое заслуживали единицы, и то в старших классах. Отчаянный — это не просто недисциплинированный кадет, это кадет, способный на неординарные, рисковые действия. Например, пройти по карнизу третьего этажа или спуститься в пустой бочке с крутой лестницы. Среди Отчаянных случались Отпетые, типа Вепря, которым, вследствие неспособности к учению, ничего не оставалось делать, как проявлять себя в непозволительных действиях. Петя же был другого замеса, с выдающимися, как уже говорилось, способностями. К примеру, читая на уроке постороннюю книгу, мог без труда повторить только что сказанное преподавателем. Однажды на спор с ребятами даже сделался отличником — как ни спросят, отвечает урок без запинки. Удивленные учителя стали выставлять ему высший балл, но как только он получил десять «дюжин», как именовалась высшая 12-балльная оценка, и выиграл спор, учебу забросил — посчитал, что есть дела поважнее.
А каковы эти дела, можно только диву даваться. В числе распространенных развлечений были прыжки через кафедру, ту, что стояла в каждом классе и предназначалась для преподавателя. Иногда на нее водружали стопку книг, ходили слухи, что в соседнем классе кто-то умудрился перемахнуть даже через пять географических атласов. И вот однажды Петя объявил, что сможет взять более высокое препятствие, составленное из кафедры и ящика, куда сваливали мусор. Назначили час состязаний. Приглашенный на аттракцион прыгун из соседнего класса расквасил себе нос, тогда как Петя спокойно одолел препятствие. И никто не знал, что перед тем, как похвалиться, он несколько дней втайне от всех уходил после обеда в класс тренироваться.
Петина изобретательность проявлялась в разных формах, ее объектом становились воспитатели, преподаватели и сами кадеты, но если кому-то из товарищей грозила опасность, он бесстрашно брал вину на себя.
Идет урок химии. Преподаватель, добрейший Николай Иванович спрашивает Ваню Горохова, как добывается углерод. Тот, как говорится, ни в зуб ногой.
— Это который С?
— Верно, но как это С добывается?
Ваня в полной растерянности, вертит в разные стороны головой, надеясь услышать какую-нибудь подсказку. Обостренный слух улавливает разные слова, но в голове полный хаос, и он, чтобы не молчать, вываливает все услышанное: газ, уголь, нагревание, хлор…
Николай Иванович оживляется:
— Это какой же хлор?
— Тот, который CL, — пишет Ваня его латинское обозначение на доске и нагло добавляет: — Не знаете, что ли?
— О, как интересно, и что же дальше?
— Начинают нагревать…
— Так, так, — радостно поощряет его Николай Иванович.
— L постепенно улетучивается, а C остается…
— Прекрасно! — восклицает Николай Иванович. — Ставлю вам 12 баллов. Начинаю их нагревать, «1» улетучивается, а «2» остается. Садитесь.
— За что?! — возмущенно восклицает Ваня, затем меняет тон: — Двойка — это ведь без отпуска, а у меня мама больна… Смилуйтесь, господин преподаватель, следующий раз выучу, ей-богу…
Николай Иванович непреклонен и с притворной строгостью сажает его на место. Ваня неутешен. Соседствующий с ним Петя успокаивает:
— Чего расстраиваешься? Он начнет сейчас писать свои формулы, а я стащу журнал и допишу единицу — выйдет «12», хватит?
— Что ты? У меня сроду «12» не было.
— Не было, так будет, ты же сам обещал ему выучить урок.
Сказано — сделано. Николай Иванович ничего не заметил, но в конце урока, когда закрывал журнал, удивился:
— Горохов! Откуда у вас стоит «13», когда я вам «3» поставил?
— Как «3»? Вы же сказали, что «2»!
— Да вот так, вашу матушку пожалел. И что же теперь делать?
Петя тут как тут:
— Это я, господин преподаватель. Говорят, что вы все видите и помните, а я усомнился, вот и решил проверить. Теперь вижу, что был не прав.
Лесть, однако, не помогла.
— Вот и расскажите об этом всем, — посоветовал Николай Иванович, — в том числе и своему офицеру-воспитателю.
Петя послушался и был в очередной раз водворен в карцер.
На третьем году обучения в их отделении появился новичок — Федор Романов. Он был связан с императорской фамилией, чем безмерно похвалялся и требовал особого положения. Начальство ему потакало, а кадеты возмущались, ибо поведение новичка противоречило одному из основных правил их общежития — не высовываться. Батову такое его положение тоже не нравилось, но он до поры до времени терпел.
Учился Романов скверно, преподаватели его не спрашивали в уверенности, что тот не потянет даже на балл душевного спокойствия, а двойку ставить не решались, поскольку это означало неувольнение в город и, значит, автоматически становилось известным наверху. Поди потом доказывай, ученик ли нерадивый или педагог никудышний. Такое положение, однако, не могло продолжаться вечно. Первым возмутился литератор Медведев, который, сколько ни спрашивал Романова, так и не смог добиться от него вразумительного ответа. В конце концов добрейший Сергей Петрович возмутился и влепил ему единицу. Директор схватился за голову. Единица — это ведь не только неувольнение, это еще и порка. Да, да, так было введено в корпусе с его приходом: за каждую единицу полагалось 10 розог в наказание, за двойку — пять. Экзекуция проходила по субботам перед всем строем. Ну что тут делать? Директор после лихорадочных раздумий заболел, у инспектора классов тоже оказались неожиданные семейные обстоятельства, в силу которых он на службе не появился, словом, в субботу решение должен был принимать Батов.
