Агилета - Святая с темным прошлым
Василиса покачала головой.
– Тогда давай выпьем за то, что нашла ты здесь себе новый дом.
Пригубив вино (хоть и чуточку, а все равно было сие ощутимо), Василиса почувствовала, что в душу ей плеснули весельем. Захотелось смеяться, не пойми от чего, болтать без умолку… До сих пор вино она пробовала лишь во время причащения, и то ударяло оно ей голову, а тут впервые сделала глоток.
Михайла Ларионович наблюдал за ней с удовольствием.
– А выпивать тебе почаще нужно, матушка! Вон как глаза заблестели! А то все скромница скромницей.
– Разве ж это плохо? – смутилась Василиса.
– Смотря для кого. Барышням скромность пристала, а у нас тут житье простое, лучше уж повеселиться лишний раз, тем более что смерть рядом ходит.
Василиса отвела взгляд и отщипнула от грозди несколько ягод винограда, упругого и сочного до хруста. Михайла Ларионович тем временем растянулся еще привольнее, чем прежде, придвинувшись при этом к своей гостье.
– Я с тех пор, как мы встретились, все гадаю: и как ты добралась досюда? – полным глубочайшего интереса голосом осведомился он.
Василиса, почти ничего не скрывая, объяснила, что присоединилась она к солдаткам, отправленным сюда на поселение.
– Что ж тебя погнало в этакую даль?
– Да, как муж помер, все немило стало, вот я и решила податься, куда глаза глядят.
Как и всегда при попытке солгать, бросило ее при этом в жар, но офицер, казалось, принял все за чистую монету.
– Что ж, – сказал он, поднимая пиалу с вином, – царствие небесное твоему мужу!
Василиса ощутила, как горячо плеснул к ее щекам румянец. И пиалу опорожнила до дна, стремясь унять волнение.
Михайла Ларионович надкусил персик, пристально глядя на девушку.
– Вот ведь фрукт, – сказал он, – чуть надавишь посильнее, как с дерева снимать, гнилью пойдет. Обращаться с ним приходится деликатнейшим образом, прямо как с вашим женским полом! – он засмеялся.
Василиса не смогла побороть любопытства:
– Вы, небось, давно женаты, раз так хорошо все про женщин знаете.
Офицер слегка улыбнулся этой наивной хитрости:
– Не женат я. И не был.
– Что ж так? – втихую обрадовалась, но и удивилась девушка. – У нас в деревне женятся смолоду. Батюшка, бывало, и в тринадцать, и в четырнадцать лет парней венчал, буде им невесты находились.
Теперь удивился офицер:
– Зачем же так рано?
– Да ведь у крестьян знаете как, – принялась объяснять Василиса, – ежели в одной семье семеро по лавкам – не прокормишься, а в другой детей раз два и обчелся – работников мало, то девку из большой семьи сбыть поскорее рады. А другая семья лишние руки получит. Только как девку в дом отдать без венца? Вот и венчают. Пусть она и постарше парня будет, но подрастет же он рано или поздно.
Михайла Ларионович покачал головой:
– Как же так: разве девушка – всего лишь рабочие руки?
– Ну а кто же она еще? – простодушно удивилась Василиса. – Свекровь ее на смотринах еще и проверит на излошадность – заставит пол мести, либо чугуны из печи таскать – смотрит, чтоб работать была лютая.
– Ишь ты! – подивился Михайла Ларионович. – Как скотину выбирают. А ведь женщина для наслаждения создана, – он прикоснулся губами к запястью Василисы.
Девушка вздрогнула и замерла, но руку не отняла.
– Так я говорю? – настаивал офицер.
– Это для мужчины в браке наслаждение! – горя от стыда, прошептала Василиса.
– И для женщины не меньше, – уверял Михайла Ларионович.
Девушка молча покачала головой.
– Ты замуж, небось, не по своей воле шла, – вкрадчиво предположил офицер, – вот наслажденья и не испытала, а когда по сердечному согласию, тут совсем другое дело.
Он придвинулся к ней вплотную и сел так, что их плечи соприкасались.
– Я тебе только добра желаю, – услыхала Василиса, не решавшаяся повернуть к нему лицо, – хоть волосы твои потрогать можно?
Не поднимая глаз, девушка кивнула. Михайла Ларионович расплел ей косу и сперва гладил распущенные пряди, а затем зарылся пальцами глубоко в гущу волос, то и дело касаясь кожи на затылке. Ощущенья от этого были столь удивительны, что Василиса сама не поняла, как ее голова подалась вслед за его пальцами, склонилась и соприкоснулась с головой Михайлы Ларионовича, подставляя виски поцелуям.
Теперь он обнимал ее за плечи одной рукой, да без лишней деликатности, властно и крепко, а другой притягивал девичье тело к себе. Когда сквозь ткань их одежды она ощутила грудью напряженные мускулы его груди, то в лоне ее, до сих пор холодном, как земля, что-то словно пустило росток. И столь стремительно тянулся он вверх, взвиваясь к животу, столь глубоко укоренялся, обхватывая корнями самый низ ее лона, что Василисе стало страшно самой себя.
Офицер тем временем целовал ее, уж не стесняясь и не сдерживаясь; запрокидывал ей голову, обхватывал руками лицо, и так жадно раздвигал ей губы, словно бы вознамерился выпить всю ее душу. А девушке было и страшно до ужаса, и радостно до восторга, будто бы летела она на санях с высокой горы вся в снежных вихрях. Прерывалось дыхание, неразборчивы становились слова, что выговаривал еще время от времени Михайла Ларионович, и сами собой закрывались глаза, целиком отдавая тело во власть ощущений.
Она опомнилась, когда уже лежала на ковре, и щеки ее касались гроздья винограда. Словно пробуждаясь от сна, затрясла головой, попыталась отстранить обнимавшего ее мужчину, но не смогла.
– Полно! – задыхаясь, проговорила она. – Пустите меня, Михайла Ларионович – забылись мы с вами.
– Разве ж над нами надзирает кто? – сладким шепотом возразил ей офицер, не размыкая объятий.
– Надзирает, не надзирает, а негоже сие!
– Кому негоже-то? – голос его обволакивал ее сознание, точно мед. – Нам с тобой в самый раз!
– Не могу я так.
– А чего тебе бояться? Ты же не девица.
«А ведь и верно! – запел какой-то предательский голос в ее мыслях. – Ежели б невинность твою пытались растлить, был бы толк сопротивляться, а так что? С постылым ночи проводила, а с милым не желаешь?»
Но Василиса заглушила в себе этот голос.
– Не венчаны мы с вами, – напомнила она.
– Ну, это поправимо, – заверил офицер, скорее изумленный ее сопротивлением, чем раздосадованный. – Обвенчаться всегда можно. Только нынешнюю ночь зачем терять? Ты погляди, благодать-то какая!
Тьма тем временем уже полностью завладела землей, луна же еще не взошла, и лишь мерцание татарского светильника позволяло им различать лица друг друга. Ветерок, задувавший в окно, был свеж и нежно-сладковат, тени на стенах волшебны, а соприкасавшееся с нею тело столь желанно. Василиса чуть не застонала, пытаясь пересилить себя.
– Вы мною натешитесь, а потом и как звать забудете. А я хочу, чтобы все по чести!
– Будет тебе честь, не сомневайся! – шептал ей Михайла Ларионович, и чудные оленьи глаза его были удивительно правдивы. – Как тебе чести не оказать, если ты у нас такая праведница!
– Так значит… – надежда взмыла у девушки в душе, – значит, мы с вами…
От счастья она боялась договорить.
– Нам с тобой разлучаться не след! – подтвердил офицер, вновь принуждая приподнявшуюся Василису прилечь рядом с собой.
Всепоглощающая радость затуманила девушке голову. Не хотелось ей более держать себя в руках. Пусть волосы разметаются по ковру, как давеча стлались они по воде; пусть ее тело, сливаясь с мужским, вновь испытает ласково-грозные объятия стихии; пусть возлюбленный наполнит ее счастливой силой, как наполняло некогда море. К чему ей мысли, когда она блаженно содрогается от поцелуев? Как оставаться непреклонной, когда его губы нежат кожу ее груди, коей никто до сих пор не касался? Что ей честь и гордость, когда счастье – вот оно, стоит лишь обвить его шею руками!
Вдруг что-то словно бы толкнуло ее изнутри, прерывая блаженство.
– Мне идти пора, Михайла Ларионович, – твердо сказала она, – а радости нам предстоят, как мужем и женой станем.
На сей раз офицер почувствовал ее решимость и, хоть и помрачнел, отпустил без уговоров.
– Не пожалеешь ли? – только и спросил он ее на пороге.
– О чем же? – изумилась Василиса. – О том, что нам с вами соединиться предстоит?
Михайла Ларионович промолчал и отвел взгляд. А Василиса всю дорогу до лазарета промчалась в вихре ликования. Неужто улыбнулась ей судьба после всех мытарств? Да возможно ли, чтоб выпало ей такое счастье? И какими же словами ей Бога благодарить, если соединит он ее с Михайлой Ларионовичем? Слов таких, верно, еще не придумано.
* * *А могла ли Василиса вообще рассчитывать на то, чтобы соединиться со своим избранником? Вопрос этот интересен тем, что на него не существует единственно возможного ответа.
С одной стороны, формально девушка была замужем. Однако скрыть этот факт было проще простого: человек XVIII века не имел стандартного удостоверения личности. Жалованные грамоты дворян подтверждали их право на землю, те же грамоты для духовенства и купцов – право служить и торговать, но не более того. Паспорт можно было получить для поездок за границу или (касалось это исключительно крестьян) для того чтобы с разрешения помещика заняться так называемым отхожим промыслом – работой за пределами поместья. Однако в этих смешных на современный взгляд, от руки выписанных и не унифицированных документах не говорилось ни слова о семейном положении их обладателей. Сведения о заключенных браках вписывались в метрические книги церквей, но женатый человек, оказавшийся вдали от родных мест, где его никто не знал, с легкостью мог стать в глазах окружающих вдовцом или холостым. Пожелай он сызнова вступить в брак, его могла бы удержать разве что собственная совесть. Нет, конечно, перед венчанием священник или дьяк устраивали жениху и невесте так называемый «обыск», иными словами, опрос (под результатами которого подписывались как сами жених с невестой, так и их поручители) с целью выяснить, нет ли канонических[10] препятствий, мешающих заключению брака. Однако никто не мешал при этом обыске солгать, поскольку заявленные сведения никак нельзя было подтвердить документально. И здесь возможность вторично выйти замуж зависела целиком от самой Василисы.
