Василий Седугин - Андрей Боголюбский. Русь истекает кровью
Федор был не один, кто воровал из государственной казны. Много мытарей и вирников моталось по княжествам, которые при сборе дани с населения брали мзду по поводу и без повода.
В «Русской правде» все расписано, сколько они должны требовать с человека, но князьям шли жалобы, что бесчинствуют их доверенные, даже бьют батогами тех, кто пытается перечить им. Разговаривал как-то Федор случайно с полоцким князем Константином. Он сказал о своих тиунах – управителях княжеского хозяйства такие слова: «Тиун неправду судит, мзду емлет, людей продает, лихое все деет». И богатеют на глазах такие люди от прямого воровства и вымогательства, и ничего с этим невозможно поделать. Не приставишь же к каждому своего человека! Вот дядька Юрия Долгорукого – Георгий Симонович. Пришел гол как сокол, а что теперь? Тысяцкий, сборщик дани и богатейший человек земли Суздальской! Недавно пожертвовал в Печерский монастырь пятьсот гривен серебра и пятьдесят гривен золота, а потом добавил еще сто гривен золота. Этот дар бывшего дядьки равен годовой дани всего Смоленского княжества. Это только дар, а не все его богатство! Так что Федору далеко до таких, как Георгий Симонович.
Как-то – это было в Кснятине – стоял Федор возле въездной башни. Все замеры были закончены, воевода и десятские ушли, он остался один. Всю зиму трудился он на четырех крепостях, сейчас можно было считать, что работы завершены, пора было приступать к найму работников, завозу материалов и строительным работам.
Был дивный тихий вечер, один из тех, которые выпадают в начале весны. Небо было высокое, голубое и чистое, будто кто-то вымыл его заботливой рукой, а на закате оно пламенело ярко-розовым светом. С холма было видно, как темнела от проталин Волга, но лед еще держался крепкий и до ледохода было далеко.
Федор стоял, ни о чем особом не думая, просто было хорошо на душе, и не хотелось идти в одинокую горницу, предоставленную ему в своем доме воеводой. Внезапно послышался женский голос:
– Боярин, говорят, что ты летом ходил в поход на южные земли?
Федор оглянулся. Рядом стояла женщина лет двадцати пяти, одетая в недорогую заячью шубку. Лицо приятное, глаза скорбные.
– Да, был под началом князя Юрия Долгорукого.
– Не знаешь ли чего о судьбе мужа моего, Степана Овражного?
Федор подумал, ответил:
– Не припомню. Кажется, не встречался такой. Да и водил я людей не здешних, а из-под Суздаля.
– Ушел и не вернулся. И что с ним могло случиться?
– Битва была жестокая. Много погибло наших.
– С кем бились-то? С половцами, что ли?
– Да нет, русы с русами сражались.
– Как же до жизни такой дошли, что свои со своими бьются?
– Князья никак землю поделить не могут.
– Чего делить? Земли немерено. Во-о-он ее сколько лежит, нетронутой, безлюдной. Бери, сколько хочешь. Зачем воевать-то?
Федор пожал плечами: сам задавал себе такой вопрос и не находил ответа.
Женщина, понурив голову, ушла.
На другой день Федор стал нанимать на работу пильщиков и возчиков. Надо было до таяния снега вывезти часть бревен и приступить к ремонтным работам на крепостной стене. Мужики до хрипоты спорили, настаивая на местных ценах; Федор гнул свое: ему надо было беречь княжескую казну, остатки будет легко присвоить, и он был неумолим.
Потом три дня выбирали делянки для рубки. Наконец нашли рощу со столетними дубами. Весна затягивалась, поэтому удалось на санях вывезти до полусотни возов. Федор выехал в другие города, наладил работу и там.
Когда вернулся в Кснятин, работа возле крепостной стены кипела вовсю. На большом пространстве были разбросаны ошкуренные бревна, было заведено несколько срубов. Стучали топоры, раздавались задорные голоса плотников. А в сторонке пылал большой костер, над ним был подвешен котел, в котором варился обед. Федор пошел на мясной запах. К его удивлению, возле костра орудовала та женщина, которая недавно интересовалась у него судьбой своего мужа. Сегодня у нее был совсем другой вид. Она стояла, раскрасневшаяся от огня, из-под косынки выбивалась прядь волос, голубые глаза лучились, и он не утерпел, спросил с улыбкой:
– И чем кормишь работников, повариха?
Она ответила улыбкой на улыбку, проговорила степенно:
– Похлебка гороховая с мясом. Может, и тебе, боярин, чашку налить?
– Не откажусь, коли от чистого сердца.
– По-другому не умеем.
Подходили плотники, она наливала им в чашки, они садились на разбросанные чурбаки, принимались за еду.
Федор выхлебал чашку, поблагодарил:
– Спасибо, хозяюшка. Готовишь очень вкусно.
– А какие Авдотья пироги печет! Пальчики оближешь, – раздался голос одного из плотников.
– А тебя потчевала? – спросил другой.
– А как же!
– Может, вы их вместе пекли?
– Может, и так!
Раздался хохот.
– И-и-и, охальники! – устыдила их Авдотья. – Несете такое, слушать противно! И не стыдно наговаривать на человека?
– Да полно тебе, Авдотья, – миролюбиво проговорил один из работников. – Чего с нас взять? Мужики и есть мужики. Язык-то без костей!
Федор усмехнулся и пошел по своим делам, а перед глазами стояла ладная фигурка Авдотьи, и мысли невольно вновь и вновь возвращались к ней. Он вдруг почувствовал смутное влечение к этой женщине. Что значит долго не видел жены!
На другой день он вновь заявился на обед, бочком-бочком подступил к поварихе, сказал игриво:
– Понравилось мне вчера твое варево. Не против бы похлебать с тобой из одной чашки!
У нее на щеках выступил багрянец, а глаза потемнели. Она ответила глухо:
– Небось боярин развлечение ищет? Так лучше бы с кем-нибудь другим позабавился.
Кровь бросилась в лицо Федору. Он пробормотал что-то невразумительное, съел свой обед в сторонке ото всех и больше к костру не заявлялся.
Целый месяц мотался он от города к городу, вникал в дела, поторапливал, подгонял, распекал нерадивых. Он уже успел забыть про этот случай, как неожиданно под вечер, возвращаясь к дому воеводы, услышал знакомый голос:
– И что боярин обходит нас стороной? Аль чем обидели невзначай?
Федор оглянулся: Авдотья! Такая же стройная и ладная, только еще более красивая лицом в трепетном свете заходящего солнца. Он почувствовал, как грудь его стала заливать нежность, но не подал вида, ответил:
– Замотался совсем. А ты мужиков ужином накормила?
– Ужинают они по домам. Я только обед им готовлю.
– Я до сих пор твой гороховый суп вспоминаю…
– Ишь ты! Даже не ожидала, какой уважительный у нас боярин.
– Да что – уважительный! Я правду говорю.
Он хотел было добавить, что будет не против, если она пригласит его к себе отужинать, но побоялся обидеть и промолчал.
Она некоторое время постояла, потом, чуть вздохнув, проговорила:
– Что-то заболталась, меня ведь дети ждут.
И ушла.
И вот с этого момента стал думать о ней Федор все чаще и чаще. Узнал, где стоит ее дом (в маленьком городке это было сделать нетрудно), часто – надо и не надо – проходил мимо, надеясь нечаянно встретить. Порой совсем было уже решался зайти, но в последний момент передумывал и завертывал обратно.
В конце мая, в последний день Ладиной седмицы по старой вере и в день поминовения святых Бориса и Глеба по христианской вере, собрался и стар, и млад на лугу возле Волги. Располагались на лужке семьями, раскладывали еду и питье, варили на кострах различное кушанье, праздновали, веселились. Молодежь завела хороводы.
И пришла Волыня Свароговна,И едва на качели встала —Поднял Ра на небо качели.Поднял выше гор Алатырских,Выше облаков поднебесных,Выше птиц под небом летящих…
Со скуки пошел на луга и Федор. Не спеша прогуливался, поглядывал на народ. Его звали то к одной семье, то к другой. Он не отказывался; отдав должное, шел дальше. И вдруг словно по сердцу:
– Боярин, загляни и к нам, не побрезгуй угощением!
Так и есть: Авдотья! На травке разложена цветная скатерть, на ней хлеб, жареная рыба, кусочки мяса и глиняный кувшин, наверняка с вином или медовухой. Рядом с ней резвились два мальчика.
У него от выпитого вина, а больше от ее ласкового, приветливого взгляда приятно закружилась голова и теплом обдало грудь. Он чуточку поколебался, почему-то опасаясь первого шага, но потом решительно направился к ней.
– Мир вашему семейству! Принимайте гостя.
– Присаживайся, боярин. Чем богаты, тем и рады. Дети, угощайте дядю.
Младший тотчас стал накладывать перед Федором всякой всячины, но старший набычился и отвернулся.
Они с Авдотьей выпили, стали закусывать.
– Славная у тебя медовуха! – похвалил Федор.
– Тогда наливай еще.
– Я уже достаточно захмелел. Много знакомых пришлось встретить, прежде чем увидел тебя.
– По тебе незаметно.
– Перепьешь, завтра тяжело будет на работу являться.
– Денек дома отдохнешь. Кто над тобой стоит? Сам себе хозяин.
– За работниками глаз да глаз нужен. Дело-то государственное!
