Сергей Жигалов - Дар над бездной отчаяния

Георгий вдруг почувствовал, как лошади остановились.

– Барин, барин, поглядите, – шёпотом позвал ямщик.

Георгий высунулся из возка, зажмурился от блескучего снега.

– Глядите, глядите, как они умственно, с двух сторон. Вон, вон, где кусты.

Георгий, сощурясь, вгляделся в степь, куда указывал кнутовищем ямщик. Сперва он увидел бродивший по полю табунок косуль. Живыми рыжими пятнами козы высвечивались на девственно-белом снегу. Копытцами теребили снег, докапывались до озимых. Становились на колени, рвали ростки ржи. Георгий повёл глазами и у него ёкнуло сердце. Лощинкой, след в след, бежала невидимая козами волчья стая, голов в семь. Скоро они скрылись из глаз в черневшем обтаявшей кручей овражке.

– Вон туда поглядите, – загоревшимися азартом глазами ямщик повёл в другую сторону. Георгий повернул голову. Прямо на табунок, угнув лобастые головы, не спеша, рысили два волка.

– Живорезы, у-у-мные, – голос ямщика дрогнул в восхищении. – Энти в овраге ждут, а эти на них нагоняют, почикают щас.

С бугра, где они остановились, было видно, как на ладони. Косули, углядев волков, крупными скачками запрыгали к чёрной полоске оврага. Видно было, как они, опускаясь после каждого прыжка, передними копытами глубоко проваливались, тыкались мордочками в снег. Сверкали на солнце белые зеркальца задков. Георгий залюбовался их грациозными балетными прыжками. Два волка, волоча по снегу полена[6], всё так же неспешно трусили следом.

На козлах возка задышливо, будто при беге, сопел ямщик:

– Живорезы, хитрые!

Когда до оврага оставалось подать рукой, остальные звери разом вымахнули из-под обрыва. Козы кинулись врассыпную. Георгий видел, как одну замешкавшуюся косулю волк ударил грудью, опрокинул в снег, насел сверху… Вожак стада метнулся к буграм, где было меньше снега и легче было уйти от погони. Два волка припустили за косулей, устремившейся в сторону дороги.

– Гони наперерез, – велел Георгий.

– Не погоню, барин. Ну, как на лошадей кинутся. Георгий достал револьвер:

– Сказал, гони!

– Тогда оно, конечно. Само собой. – Загораясь азартом погони, ямщик выпрастал кнут. – Айда, залётные!

Коза вязла в глубоком снегу. Волки, топыря лапы, не проваливались, настигали. Ямщик, видя, что не поспевает наперерез, охаживал лошадей кнутом. Настигая добычу, волки не обращали внимания на мчавшихся вблизи лошадей. На взгорке, у самой дороги, саженях в пятидесяти от тройки, один из волков цапнул косулю за зад. Она с маху осела в снег. Другой зверь прыгнул на неё сбоку. Забились, взвихривая снежную пыль. Подскакав совсем близко, ямщик осадил лошадей, повернул к Георгию страшное, с выпученными глазами лицо. Георгий, выпроставшись из возка, принялся стрелять в вихрившийся снежный фонтан, в котором взмётывались то козьи копыта, то волчьи хвосты и оскаленные пасти. Где-то на четвёртом выстреле один из зверей отпрыгнул в сторону, согнулся и, визжа, стал грызть свой бок. Другой волк на махах полетел прочь. Извалянная в снегу косуля, вся дрожа, выползла из сугроба, захромала через дорогу. Георгий вылез из возка, раненый волк жёг человека глазами, скалился. Георгий в упор выпустил в него все пули, зверь уронил голову, потянулся задними в репьях лапами. Ямщик приторочил волка сзади возка. Лошади, чуя волчий дух, полетели во весь мах.

«Сама судьба назначила меня в палачи. Этот волк – как знак свыше. Он рассчитывал на безнаказанность…» – с мрачным удовлетворением думал Георгий, качаясь в возке. Представлял, как расскажет об этом в петербургской кампании.

«Он раб своей смертной страсти», – записал в своей тетради отец Василий впечатление от встречи с гостем. Обобрал нагар со свечи. Вытёр пальцы об изнанку подрясника. Ночная темень плотно липла к стёклам. Огненный язычок отражался в окне, цепляя переплёт рамы. «Как ездок управляет лошадью с помощью узды и вожжей, так и сатана властвует над страстным человеком. У него их на любой «вкус и цвет», как у целовальника в кабаке сортов вина. Богатство, власть, похоть, слава, зависть… А у этого журавинского гостя властвует в душе страсть к справедливости, мести… Бесовская лжа это, де, страстями жив человек. Тут дьявол действует хитрее и изощренней. Внушает таким вот бомбистам, будто они борются со злом в лице власть имущих. Жертвуют собой за освобождение народа от тирании. Мнят те себя народными заступниками, героями. А такие, как этот Георгий, стремятся себя уверить, будто совершают богоугодное дело. А что получается в действительности? Сатана на крыльях гордыни возносит их кверху. И в горении страстей они, как тот любострастный купец Т., забывают заповеди Господа нашего Иисуса Христа «не убий», «Мне отмщенье, Аз воздам»… Приговаривают к смерти губернаторов, министров, генералов, воображая себя равными Богу».

Отец Василий отложил перо, встал лицом к иконам, осенил себя крестом: «Господи, даждь ми зрети моя согрешения и никого не осуждать…». Помолясь, опять уселся за писание: «…Как волк загрызает овцу в хлеве, чтобы её кровью и мясом наесться, так и эти бомбисты убивают людей, христиан, чтобы насытить свою гордыню. Безумные слепцы, разве можно христианскою кровью купить свободу и радость?.. А Гриша, он слушал его разговоры. От них, как от зачумлённых людей, можно заразиться…»

– Будешь рисовать Машу, Марию Спиридоновну? – скучным голосом переспросил учитель Григория, и лицо его залило румянцем.

– Как не буду? Задаток за потрет взял, – сам закраснелся Гриша. – В выходные Афоня посулился отвезти в имение.

– Не потрет, а портрет, – учитель помолчал, собираясь с духом. – А давай я сам отвезу – тебя к ней.

– То-то Афонька обрадуется, – степенно сказал Гриша.  – Но вам, Александр Евлампиевич, не с руки.

Краски растирать, кисти мне в зубы вставлять.

– Всё обеспечу в лучшем виде, не сомневайтесь даже, – горячо и просительно убеждал тот. – Я смогу!..

В последние недели, выполняя задания, которые ему присылали из гимназии, Гриша то и дело обращался к учителю.

В Селезнёвку Александра Евлампиевича занесла вторая волна народников. Выходец из городских студентов-разночинцев, он решил положить жизнь на алтарь просвещения крестьян. Было ему, младшему сыну Евлампия Подорожникова, лет двадцать семь от роду. Высок и худ, за что ребятня прозывала его Жердью. На узкой полоске некрасивого лица ржаные усы. Добрые голубые глаза за стёклами очков. Он самозабвенно учил Гришу, стесняясь и страдая, что у него самого есть руки-ноги. Тайно был влюблён в дочь купчины Спиридона Зарубина. Хотя и знал, что красавица Маша души не чает в том самом госте, посетившем Данилу. Известие о заказе портрета больно зацепило за стрелу амура, торчавшую в сердце учителя.

В воскресенье, выпросив у целовальника жеребца, в санках с узорным задком, учитель повёз Григория с Афоней в Бариновку. Застоявшийся вороной жеребец то и дело срывался в галоп, закидывая сани снегом из-под копыт. Учитель с непривычки скоро натрудил вожжами руки, попросил править жеребцом Афоню. Пока ехали, Гриша представлял, как на крыльцо, будто в сказке, царевной-лебедем, выплывет Мария Спиридоновна. Ясноглазая, с косой до пояса. Проведёт в светлицу, станет потчевать чаем с пряниками… На хорошей рыси Афонька скоро домчал до Бариновки. Лихим чёртом пролетел по разметённой дорожке, осадил вороного у парадного крыльца. Не управились они вылезти из санок, как жеребец поднялся вдыбки от грозного рыка.

– Кто пустил этого разбойника? Шкуру спущу! – Из распахнувшихся на стороны дверей с золочёными ручками выбежали, дожёвывая на ходу, два здоровенных мужика в блестящих ливреях. За ними на крыльцо, как показалось Грише, вывалился медведь с чёрной кудлатой башкой.

– Вяжите! В кандалы его, христоправца! – разевая малиновую пасть, ревел «медведь». Из-за танцевавшего жеребца Григорий углядел, как на крыльцо выбежала девица в платье до пола, закричала высоко и весело:

– Это ко мне, папа, художники!

– А жеребец вроде как селезнёвского целовальника? – «Медведь» разом оборотился купчиной в медвежьей дохе. Спустился с крыльца. Лукаво улыбался в чёрные кольца бороды, жал руки учителю и Афоне, кланялся Грише.

– Простите, господа, жеребцом обознался. Долг целовальник второй год не отдаёт! Прошу. Маша, ты пошто голая на мороз выскочила, озябнешь.

Афоня на руках занёс Гришу на крыльцо, поставил перед девушкой. Больше всего тот боялся, что она поведёт себя с ним, как с ребёнком, станет сюсюкать, ахать или же смутится, слёзки закапают.

– Вы Григорий, – просто сказала девушка. – А я – Маша. – Она шевельнула рукой, намереваясь протянуть её Грише, но спохватилась, спрятала за спину. Встретились глазами, улыбнулась. – Я ещё не привыкла, что у вас нет рук.

– Попервам все так. – Григорию от её смущения сделалось легко. – Раз в лавке кисти покупали. Приказчик подаёт, я нагнулся зубами взять, он как вскинется, думал, за руку укусить хочу…