Маргарет Джордж - Тайная история Марии Магдалины
И вот теперь, по прошествии стольких лет, ты появляешься в ее жизни и просишь прочесть нечто, являющееся, по сути, попыткой оправдания ереси! Как будто надеешься, что она не тверда в вере!
Знай же, моя госпожа велела сообщить, что, к ее глубокому прискорбию, у нее по-прежнему нет матери.
С приветствием и пожеланием мира,
Фирца, из дома достопочтенной госпожи Элишебы.Глава 60
Моей самой дорогой и единственной дочери Элишебе, бесценной и всегда любимой!
От Марии, апостола церкви Иисуса в Эфесе.
Невозможно выразить словами то, как обрадовало меня письмо, написанное твоей помощницей. Ты представить себе не можешь, как жаждала я вступить в разговор с тобой, пусть даже через посредника, и какой восторг вызывают у меня твои слова, обращенные ко мне, пусть даже они полны гнева и укора. Однако многое из того, о чем говорится в твоем письме, требует ответа и разъяснения, и здесь, боюсь, мне тоже не обойтись без упреков, хотя, конечно, не по отношению к тебе. Заверяю тебя, ни одного из писем, написанных тобою в детстве, я не получила. Ни одного! Доказательств у меня нет, но я сильно подозреваю, что это было делом рук твоего «доброго» дядюшки Илия. Ты ведь наверняка посылала письма через него, а он их попросту уничтожал. Более того, как я теперь понимаю, ты тоже не получила ни единого из моих многочисленных писем, хотя я пыталась отправлять их тебе разными путями, не только через Илия, но и через другого твоего дядю, Сильвана. И опять же, Илий по доброте своей, видимо, полагал, что будет лучше, если мы с тобой никогда не будем общаться друг с другом.
Знай, что после смерти учителя я побывала в Магдале, но Илий не разрешил мне увидеться с тобой, заявив, будто тебе сообщили о моей смерти, поскольку якобы и вправду считали меня умершей.
Я, помнится, тогда заявила, что не только не умерла, но и чувствую себя более живой, чем когда бы то ни было, более, чем можно себе вообразить. Но Илий не пожелал узнать, что со мной произошло.
Задумайся об этом. Предполагается, что эти люди добры, милосердны и благочестивы, однако их не интересовало, что же произошло с их сестрой, которая, как они знали, стояла на краю могилы и чудом спаслась. Спроси себя, что же это за милосердие, что за сострадание? По моему разумению, это лишь подтверждает то, что у иных людей показная набожность и благочестие служат прикрытием для себялюбия и нежелания узреть очевидное — вот почему мы никогда не сможем угодить Господу, сводя свою веру к формальному исполнению Закона. Лучше всего об этом говорил Исаия: «Вся праведность наша — как запачканная одежда».[74]
Все эти годы, когда бы и где бы ни довелось мне встретить кого-нибудь из Магдалы, я всегда расспрашивала о тебе, всегда изо всех сил пыталась быть в курсе того, что с тобой происходит. Так я узнала и о твоем браке с Иорамом, главой иудейской общины Тивериады. А вот весть о его кончине до меня не дошла, и теперь я прошу принять мои глубокие и искренние соболезнования, тем более искренние, что мне ведомо, что значит быть вдовой. Ничего не слышала я и о твоих детях, даже о том, были ли они у тебя; все сведения о тебе очень скудные и собраны по крупицам. Но я была благодарна и за то немногое, что удавалось разузнать.
Однако былое миновало, и, что бы ни происходило прежде, все это и осталось там, в прошлом. События, люди, все то, что делало нас чужими, прекратило существовать. Ты уже более не дитя, зависящее от взрослых в том, читать или не читать, передавать или нет письмо. Я, со своей стороны, уже давно не скитаюсь с бродячими проповедниками, а прочно осела в Эфесе. И даже стала уважаемой особой. Да, представь себе, я являюсь признанным главой общины наших единоверцев, личностью влиятельной и почитаемой. Наша «секта еретиков» уже снискала признание как особая религия, имеющая тысячи последователей и распространяющаяся ныне по всему миру, от Испании до Вавилона. Мы начинали как кучка дрожащих, растерянных людей, до смерти напуганных свершившейся Иерусалиме казнью нашего учителя, теперь же наши есть повсюду, по всему свету. Таким образом, позорное клеймо принадлежности к неведомой никому ереси уже сведено и сведено навеки. Никто не в силах остановить распространение нашего учения, ибо принимающие его следуют зову своих сердец.
Я с пониманием и уважением отношусь к чувствам, побудившим тебя ответить мне через посредника, сохраняя дистанцию, но снова молю тебя смягчиться. В конце концов, разве уже одно то, что ты все-таки ответила на мое предыдущее письмо, не явилось откликом на мои прежние молитвы?
По настоятельным просьбам здешней эфесской общины наших единоверцев я продолжаю писать историю деяний Иисуса и его первых учеников, правдивую историю того, что мне посчастливилось лицезреть воочию, и по мере написания буду отсылать тебе следующие главы этого свидетельства. Я хочу, чтобы они у тебя были. Даже если ты уничтожишь их не читая, они принадлежат тебе.
Твоя любящая мать
Мария из Магдалы, ныне из Эфеса.Глава 61
Свидетельство Марии, прозванной Магдалиной (продолжение)Как я уже рассказывала, в ранние дни существования нашей общины с моими братьями и сестрами по вере происходило одно удивительное событие за другим. Признаюсь, в своих воспоминаниях мы любим возвращаться в те дни, ибо, оглядываясь назад, можно сказать, что это походило на первые дни после свадьбы, когда жених и невеста всецело поглощены друг другом и не видят ничего вокруг, поскольку все время проводят в спальне новобрачных, отгородившись от прочего мира. Мы в какой-то степени тоже чувствовали себя новобрачными, ибо были избраны Иисусом, чтобы сопутствовать ему в вечности — теперь мы знали это точно— и не просто сопутствовать, но и разделить с ним самый его Дух.
Ибо мы менялись. Я отчетливо видела перемены в других; в Петре вдруг обнаружилась непререкаемая властность, в Иоанне — способность к глубочайшему пониманию вещей, в старшей Марии — благостное смирение, и даже суровый Иаков, отбросив былое презрение, стал ревностным почитателем своего брата.
Но вот какие перемены происходили со мной, я видеть не могла.
Прошло не так уж много времени, и наша деятельность привлекла к себе внимание тех самых гонителей Иисуса, которые обрекли его на казнь и, как они надеялись, положили этим конец его учению. Как-то раз Петр с Иоанном по своему обыкновению отправились на молитву в храм, и когда поднимались по ступеням, им встретился увечный попрошайка. тянувший руку за подаянием. К его удивлению — и не меньшему удивлению окружающих— Петр вдруг вскричал:
— Серебра и золота нет у меня, а что имею, то даю тебе!
Он наклонился, простер к калеке руку и со словами «Во имя Иисуса Христа из Назарета, встань и иди!» потянул его за правое запястье и поднял на ноги. И человек этот мало того что устоял, но, дав уняться дрожи в коленях и лодыжках, сделал неуверенный шаг, потом другой— и громогласно восславил Господа.
Разумеется, это не могло пройти незамеченным, тем более что нищий издавна побирался у Прекрасных ворот храма и многие молящиеся хорошо его знали. Вокруг него, Петра и Иоанна тут же собралась толпа, и Петр, как обычно, стал проповедовать учение Иисуса.
Через некоторое время в сопровождении двоих жрецов-саддукеев появился начальник храмовой стражи. Петр, который уже успел немало поведать людям об Иисусе, так что иные из внимавших в сердцах своих уже приняли Христово учение, был схвачен. Вместе с ним заточили в темницу и Иоанна, и исцеленного нищего. Всем им предстояло оставаться там до суда, назначенного на следующий день. Петра и Иоанна забрали у меня на глазах, точно так же, как по распоряжению этих же властей уводили Иисуса.
Но в отличие от Иисуса их освободили. Они вернулись и рассказали о допросе, которому их подвергли.
— И допрашивали нас те же самые люди, — заключил Иоанн. — Мы были удостоены чести предстать перед первосвященниками Анной и Каиафой.
Именно тогда меня словно кольнуло, я ощутила первый намек на то, что благодаря нисхождению Святого Духа тоже изменилась. До сих пор при звуках имени Каиафа я представляла себе, как прыгну на этого негодяя и выцарапаю ему глаза, и даже хотела раздобыть кинжал зилотов, чтобы вспороть живот Анне. Сейчас же, услышав о них, я ощутила лишь печаль и даже сострадание к этим людям, к их невежеству, слепоте и порожденной этим жестокости.
Моя же собственная озлобленность сошла на нет, хотя я чувствовала себя при этом странно, так, словно у меня отняли какую-то часть тела. «Но ведь они злодеи! — подумала я. — Они достойны кары!»
Однако неизвестно почему давно лелеемый мысленный образ справедливого мщения вдруг утратил всю свою остроту.
