Владислав Бахревский - Столп. Артамон Матвеев
— Ох, Господи! — вырвалось у Натальи Кирилловны. — Ваня-то заступником нашим себя почитает. Всюду ему враги чудятся.
— Они не чудятся, они есть. Оттого и голову надо иметь на плечах! Друзей надобно по крохам собирать. Ножки-то у трона Петра Алексеевича шатучие... Чего ради поспешили отставить от двора Языковых, Лихачёвых? У них столько друзей среди генералов, полковников...
— Когда Петра Алексеевича избирали, Иван Максимович да Александр Тимофеевич как воды в рот набрали. Наше, мол, дело — сторона.
— Им и нельзя было выпячиваться. Люди не родовитые. Держали бы нашу сторону, а теперь — враги Нарышкиных.
Наталья Кирилловна всплеснула руками, слёзы снова навернулись на чёрных её ресницах.
— Артамон Сергеевич, ты уж постарайся! Не убыли мои страхи. Не убыли.
В комнату почти вбежал Афанасий, царицын брат, второй после Ивана.
— Великая государыня, кто тебя обидел?! — на Матвеева глянул пронзительно, лицо злое.
Наталья Кирилловна показала на лужу:
— Се не мои слёзки — Хомяк лужу налил!
Афанасий ничего не понял, но шагнул к карле, схватил, раскачал и кинул, как куклу, вверх перед собой. Карлик ловко перекрутился в воздухе через голову, но лужа подвела. Ноги поехали, шмякнулся задом о мокрое место да ещё и трыкнул.
Афанасий захохотал, Наталья Кирилловна в кулачок прыснула.
— Штаны лопнули! Штаны! — закричал карла рассерженно. Вскочил, показывая огромную прореху.
Тут уж и Артамон Сергеевич засмеялся, а перед глазами-то свой карла встал — Захарка. Насмешил аж до Пустозерска.
Артамон Сергеевич откланялся:
— Великая государыня, поспешу к делам. Много чего неотложного.
— Артамон Сергеевич! — Царица благодарно прикрыла глаза веками. И тотчас глянула на Афанасия. — Ты, Артамон Сергеевич, с ними построже будь, с братьями. К делу их приставь!
— Государыня, моя наука стара как мир. Внуши братцам: боярство — не сладкий звук, не питие медов, но мёд великой службы.
Ещё раз откланялся, поспешил в Посольский приказ.
Подьячие при виде своего прежнего начальника уж так улыбались, будто по пяти рублей прибавки получили.
Артамон Сергеевич со всеми учинил троекратное целование, каждому, лаская, руку клал на плечо, а то и обнимал, но для дел пригласил одного Лариона Иванова, главного дьяка.
— Кто подначивает стрельцов на бунт — не спрашиваю, но много ли ведомо о заговоре?
Думный дьяк развёл руками:
— Народ в приказе тот же, что был при вас, да служить-то разленились, разучились.
— Неужто и за Иваном Михайловичем Милославским пригляда нет?! — удивился Матвеев.
— Иван Михайлович болеет, из дому ни на шаг, да, знать, здоровье по ночам к нему возвращается. Ездят к боярину стольники Толстые, братья Иван да Пётр Алексеевичи. Из стрельцов замечены подполковники Иван Цыклер, Иван Озеров, от простых стрельцов выборные — Абросим Петров, Борис Одинцов, Кузька Чермный.
— Многих ли царевна Софья успела озолотить?
— Её постельница Фёдора Семёновна во всех полках побывала.
— А сколько теперь полков в Москве?
— Девятнадцать.
— Все против Нарышкиных?
Ларионов не выдержал взгляда Матвеева, опустил глаза:
— Один полк Фёдору Родимицу погнал от себя. Сухаревский. Там полковником Бурмистров.
Артамон Сергеевич призадумался.
— И что же, на избрании всё было спокойно?
— Обошлось. — Ларион оправил волосы на голове. — Вот, обросли теперь все. Фёдор Алексеевич волосатых жаловал... А на избраньи-то дядька царевича Петра князь Борис Алексеевич Голицын и все Долгорукие под платье панцири поддевали.
Артамон Сергеевич взял писчее перо, потрогал пальцем отточенный кончик.
— Верные люди в приказе есть?
— Государю все готовы служить.
— А Милославским?
— Знаю троих.
Артамон Сергеевич подал перо Лариону.
— От нас с тобой зависит, о каком царстве напишут Несторы, о великом али о подлом. — Придвинулся ближе. — Отчего Василий Голицын взял сторону Софьи? Откуда в ней прыть такая?
— Князь Василий в любовниках у царевны, — просто сказал Ларион.
— В любовниках?! — изумился Матвеев.
— При Фёдоре Алексеевиче Терему была большая воля дана. У доброй половины царевен завелись любовники... Царевна Софья себе на уме. Когда царь Фёдор Алексеевич плох стал, днями и ночами при постели его сиживала. На похоронах голосила громче плакальщиц, а гроб-то стали закрывать — вскричала, аки раненая львица... из собора шла, кланялась народу, да с причитаниями: отравили-де брата моего враги зложелательные. Свели со света белого! Люди, братья и сёстры! Умилосердьтесь над нами, сиротами! Нет у нас ни батюшки, ни матушки. Брата старшего в цари не выбрали. Люди! Люди! Ежели мы перед вами виноваты али перед боярами, отпустите нас живых в чужие края, к королям христианским... И всё этак. Народ плакал.
— Ай да Софья! — Матвеев подошёл к Лариону, обнял. — Вот что, друг мой сердечный. Поезжай тотчас к Ивану Михайловичу Милославскому, передай ему нижайшую просьбу мою: хочу видеть его, поклониться ему. Я Ивану Михайловичу из Пустозерска челобитье писал, ответное-то письмо, должно быть, затерялось — край дальний, а спасибо всё равно есть за что сказать — недолго я в Пустозерске жил, в Мезень перевели, в Лух...
Артамон Сергеевич остался ждать думного дьяка в приказе. Ожидая, беседовал с подьячими. И всё с глазу на глаз.
Картина стрелецких беспорядков нарисовалась самая ужасная. Войско было в разброде, вместо сотен сбивалось в разбойные шайки. Над своими ближними начальниками, пятидесятниками, десятниками, стрельцы, мстя за давние обиды, за воинские строгости, прямо-таки глумились. Одних ставили к стене и побивали камнями, кого-то лупили палками, кого-то пороли батогами. Смелых, пытавшихся обуздать своеволие, затаскивали на каланчи, на колокольни и сбрасывали под радостные клики:
— Любо! Любо!
Тут и вспомнилось Артамону Сергеевичу! Сам Алексею Михайловичу присоветовал, как поскорее разинщину искоренить. Астраханских стрельцов, сподвижников Степана Тимофеевича, не на колы попересажали, но перевели на службу в русские города, и многих — в Москву.
Скалит зубы череп Разина!
Ларион Иванов вернулся от Милославского быстро: даже во двор не пустили — боярин болен.
— Далеко дело зашло! — Артамон Сергеевич тотчас поехал к начальнику Стрелецкого приказа, к боярину князю Юрию Алексеевичу Долгорукому.
Юрий Алексеевич Матвееву обрадовался:
— Слава Богу, ты в Москве! Власть, будто шкуру неубитого медведя, делят. Боюсь, Артамон, как бы сей медведь на дыбы не встал. Начнёт лапами махать — посшибает головушки. Я-то, видишь, каков? — показал трясущиеся руки. — Восемьдесят стукнуло!
— Время ли о старом говорить? — Артамон Сергеевич даже привскочил. — Для стрельцов воевода Юрья Алексеевич — орёл!
— Орел, влачащий крылья по земле... Гляди-ка, чего нам с тобой уготовано. — Князь открыл ларец для бумаг, достал замызганный лист.
Это был список имён. Первым в списке стоял Юрий Алексеевич Долгорукий. За ним князь Григорий Григорьевич Ромодановский, сын Юрия Алексеевича Михаил — товарищ по управлению Стрелецким приказом, Кирилла Полуэктович Нарышкин, далее Артамон Сергеевич Матвеев, Иван Максимович Языков, оружейничий Иван Кириллович Нарышкин, постельничий Алексей Тимофеевич Лихачёв, брат его, казначей Михаил, чашник Семён Иванович Языков, думные дьяки Ларион Иванов, Данила Полянский, Григорий Богданов, Алексей Кириллов, спальники царя Афанасий, Лев, Мартемьян, Фёдор, Василий, Пётр Нарышкины.
— На каком ты месте? — спросил Юрий Алексеевич.
— На пятом.
— Занесены мы в сей список не ради служб наших великим государям... Убить нас хотят.
— Князь Михаил Юрьевич Долгорукий своих людей в полки посылал?
— И поит и кормит всю эту сволочь.
— Пусть патриарх в стрелецкие слободы едет, в стрелецких церквях служит.
— Они его в бочку с дёгтем закатают. Гнездо раскола в стрелецких слободах. Там они, приверженцы Аввакума, а пустозерских сидельцев Фёдор Алексеевич к сожалению приговорил.
— Остаётся одно: выпроводить стрельцов из Москвы. Да поскорее. Я в дела-то ещё не вошёл. Что в Малороссии-то у нас?
— В Малороссии, слава Богу, затишье. Башкирцы бунтуют.
— Вот! — обрадовался Артамон Сергеевич. — Всех буянов в Казань, а полки иноземного строя, малыми отрядами, — в Кремль.
— За иноземцами следят неотступно. Если стрельцы увидят, что Кремль к осаде приготовляют, в набат ударят.
Уехал Артамон Сергеевич от Долгоруких в большой тревоге: заговорщики даром время не проводят, а вот начальнику Стрелецкого приказа от беды даже защититься страшно.
