Николай Задорнов - Амур-батюшка
– На прорубях. Черпаем песок и моем.
Егору стало неловко. Он решил, что следует доказать, что ничего не скрывает. Он предложил Петру Кузьмичу съездить на промывку.
– А ты не боишься, Егор Кондратьич, что каждый захочет получить от вас это золото? – спросил Барсуков по дороге на Додьгу.
Егор смолчал. На новой земле он страстно желал видеть свой род сильным и многолюдным, дать ему закалку, сноровку, достаток, призвать сюда народ со старых мест, помочь новоселам укрепиться. Пока что сделано мало. Небольшой достаток вытрудил Егор своими руками. А золото придавало народу силу, было ему подмогой на нови, там, где жизнь давалась вдесятеро трудней. Уже составилась старательская артель. Айдамбо на днях явился с женой, сказал, что «желтых соболей» пришел ловить. Парень вообще не дурак: поповской выучки.
Среди берегов с черными елями и белыми и черными березами на льду горной речки темнел бревенчатый балаган с трубой.
– Да ты, Егор Кондратьич, изобретатель! Это же целая фабрика! – воскликнул Барсуков. – Как у тебя силы хватает все сооружать?
– Кое-как все слажено. Наскоро, – уклончиво отвечал мужик.
Это все, как и мельница, и невод, и баня, сделано было не одним Егором. Кроме Кузнецовых, тут трудились Бормотовы, Силины, китайцы, гольды, Айдамбо с Дельдикой, каторжники. Но Егор не стал говорить про артель.
В балагане маленькая железная печь. В углу поленница дров. На льду, чтобы не таял, когда жарко, настил из сухой травы. Прорубь укрыта деревянной лежачей дверью.
Егор затопил печурку.
– Ребята приходят и моют. Я печь поставил.
– Чтобы не простудились?
– Нет, чтобы лоток не обмерзал. Балаган на полозьях. Вымоем место, потянем на другое.
– Коня запрягаешь?
– И сам утащу.
Егор поднял дверцу над прорубью.
– Не оступитесь!
– Да тут не глубоко.
– Утащить может, течение быстрое.
Егор взял черпак, через прорубь нагребал со дна реки песок и гальку, бросал на лоток; потом стал лить на него воду.
– Мы летом заметили, что жила идет в реку. Содержание плохое, но нам много и не надо. Как могли, гребли со дна – ноги остудили. Вода горная, ледяная. На Амуре в кетовую рыбалку теплей вода, чем здесь летом. Илья к ногам груз привязывал, чтобы водой не сбило.
– Ну хорошо, но ведь скоро речка перемерзнет, что же тогда будешь делать?
– Когда перемерзнет, можно лед вырубать и долбить пески. Да эта речка не перемерзнет совсем.
Не желая, чтобы Барсуков принял его за хищника, ищущего наживы, Егор рассказал про намерение расчистить пашню на Додьге, устроить заимку.
Барсуков задумался, глядя на черную воду, бежавшую, как в подполье.
Кузнецов промыл пески, перебрал настилку – «ветошь» – в желобах, выбрал золотые крупинки.
– Я думал, ты вечный землепашец и от земли никуда, а ты, оказывается, предприимчивый человек: не бросая земли, все время обращаешься к промыслам.
Все восхищало тут Барсукова. Во всем он видел сметку, природный ум крестьян, их способность к широкой деятельности. «Да, такой, как Егор, выйдет в люди!» Но тут ему пришло в голову, что ведь Кузнецова могут сгноить за это.
Егор заметил, что Барсуков чем-то озаботился.
– Егор Кондратьич, – спросил чиновник, – а ты моешь тут, как сказать, ну… – он замялся, не зная, как выразить свою мысль, чтобы не обидеть мужика.
Егор, до того оживленно толковавший, что он еще на Урале видел вот такое устройство промывки, теперь догадался, что расстроило Барсукова, и опешил. Он уже привык, что к незаконным его работам все относятся, как к должному. «Да ведь Петр Кузьмич не таков», – подумал он.
– Заявки я не делал, – сказал Егор. – Хотел заявку сделать, да отговорили. Против мира не пойдешь.
– А приходится подсыпать становому?
– Да нет, – ответил Егор, – я ему ничего не давал. А что моем без заявки, так греха в том не видим.
– Как люди, так и ты? – смеясь, спросил Барсуков.
– Да, верно, как люди, так и Марья крива!
– А знаешь, Егор Кондратьич, может, стоит сделать заявку? Дело, конечно, твое…
– Заявку? – встрепенулся Егор.
– Конечно! Дело тут чистое, и ты пример подашь другим. Составь артель из ваших крестьян, если один не хочешь, выберите уполномоченного и пожалуйте к нам в Николаевск. Я помогу там тебе. Вообще в случае чего приезжай прямо ко мне.
– Да я бы рискнул, Петр Кузьмич, но люди не согласятся. Говорят, хлопот не оберешься. Отводы, отмеры, платежи… Горные[76] сюда придут… Ведь все моют, никто заявок не делает.
Егор хотел сказать, что даже поп и тот не велит делать заявку.
– Ну и что ж? Надо идти на все это смело, чего же бояться? – убеждал Барсуков.
Он оживился. План действий благородных сложился в его голове. «Сегодняшняя поездка была очень кстати!» – думал он.
– Мы можем пример подать действительно. Правда, я понимаю: мыть тайно спокойнее; но в один прекрасный день у тебя могут быть неприятности. И неужели мы не преодолеем всех препятствий?
– Хуже-то, конечно, может быть…
– Да и сам посуди: действительно, все моют, то есть хищничают. Но значит ли это, что и ты должен хищничать? Подумай сам, что мы за жизнь создадим в стране, если мужик или артель крестьян, ну, словом, не капиталист, а простой человек не смеет обратиться к государству и получить позволение мыть золото, когда оно у него на огороде. Правда? Нелепость какая-то! Ведь перед законом все равны и у всех есть право. Если каждый будет таиться, зачем же тогда законы? Суди сам, Егор Кондратьич, что у нас за государство, если жить можно только крадучись, тайком. Нет, даже необходимо сделать заявку и подать пример!
Егор и сам не раз думал, что не надо бы таиться. И только его крестьянская ненависть к чиновникам и вообще ко всему казенному, его страх перед учреждениями останавливали мужика. Но не в его натуре было делать что-либо крадучись, прятаться.
– Я не прочь, – оказал Егор.
– Видишь, вот Телятев говорит, будто исправник требует снести вашу деревню. Тут дело не в деревне. Знаешь, что это за люди? Я думаю, тут дело в прииске, – нужен повод, чтобы сорвать деньги с вас.
Егор знал, что в поселье все подымутся против заявки. Но охотников на золото много. Телятев подаст пример, и скоро каждый писарь и каждый полицейский будут залезать в мужицкий карман, как в свой собственный. Кроме того, Егор хотел бы устроить на Додьге нечто вроде фабрики. У него уж придумано было целое сложное устройство, как быстрей промывать пески. А если мыть тазом – нечего и думать про заявку!
Петр Кузьмич во всем, что бы он ни делал, исходил из убеждений, которые вынес из Петербургского университета. И вот он уже мечтал, что напишет друзьям своим о новой форме общности промыслового труда, об изобретательности в горном деле простых крестьян-землепашцев и так далее и так далее. Знание простой сибирской жизни уживалось в нем с умозаключениями, сделанными еще в Петербурге, в студенческую пору. Он надеялся, что сумеет подтвердить те законы будущего развития общества, которые полагали единственно верными в либеральных кругах петербургских народолюбцев.
Узнавши, что китайцы приписались к общине Уральского, Барсуков говорил о том, что надо быть осторожней с китайцами, что их множество, они наводнят Амур. Он не советовал принимать китайцев и дозволять им приселяться.
Под вечер ехали в Уральское. Егор думал, попросит ли с него золота Барсуков. Он ожидал, что, чего доброго, Петр Кузьмич не зря ездил, не из пустого любопытства. Но Барсуков ничего не говорил.
– Взял он с тебя? – спросил у Егора Барабанов.
– Ничего не спросил.
– Завтра спросит.
– Егора опять жизнь бередит, – толковал дедушка Кондрат. – Задумываться стал: верно ли, мол, народ-то я привел? Тут, мол, то же самое…
– Это становой людям мозги ожег, – отвечала старуха.
– Нет, это вон поганец во всем виноват, – бранил дед Ваську. – Леший его дернул золото найти!
* * *На другой день Барсуков уехал в город.
Егор поговорил с народом о заявке, но почти вся артель решила, что ничего подобного делать не надо, а Тимоха и Федор корили Егора, что возил Барсукова на Додьгу. Припомнили ему и Максимова.
– Мой да молчи! До меня дошло дело, я оказал Телятеву, что мою сам, один, и я заплатил… Дал золота ему. А грех на мне на одном… Вот вы все корите меня, что, мол, Федор такой-сякой, а Федор все на себя взял, никого не выдал!
Артель покрыла Федору золото, что отдал он становому.
«Это я ловко им ввернул, что все на себя взял!» – думал Федор, переиначивая в мыслях значение своего порыва. Теперь оказалось, что он и Телятева подкупил и соседей пораскошелиться заставил. «А становой будет считать, что это все от меня одного. И своих я не выдал!»
ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ПЯТАЯ
Пал свежий снег. Айдамбо отложил евангелие, которое поп заставлял его учить, и стал собираться на охоту. Лыжи, теплые рукавицы, охотничья одежда – все готово к промыслу. Обо всем позаботилась Дельдика. В доме Бердышовых она, как в родном гнезде, здесь она провела несколько лет, тут каждый предмет знаком ей.
