Валерий Язвицкий - Вольное царство. Государь всея Руси
– Все добре, – сказал государь, – а вборзе и мы с тобой и прочими воеводами выступим к Новугороду. Днесь же прикажи всем полкам, дабы они, уходя к месту, наидобре вестовой гон нарядили: для вестников – сменных коней на станах, а для передачи наиборзых грамот – сменных гонцов.
Первого сентября тысяча четыреста девяносто шестого года прискакал первый сменный гонец с грамотой от воеводы большого полка князя Щени. С тревогой он сообщал, что ходят недобрые слухи вблизи рубежей русских через местных мелких торговцев и мытников. «Бают, все пути движения московских войск шведам откуда-то ведомы. Сие не дает мне, – пишет воевода, – впадать нечаянно во вражеские земли. Ты, великий государь, разумеешь добре, каков мне от сего вред и урон».
Иван Васильевич, подчеркнув это место ногтем, указал князю Ивану Юрьевичу. Тот изменился в лице и сказал тихо:
– Видать, свейские немцы у нас доброхотов нашли.
– Вестимо, – согласился государь и добавил: – Мыслю, когда в докончанье с королем данемаркским Гансом тайные статьи писали, про них свеи-то и сведали.
Сидевший за столом в малой думе дьяк Иван Васильевич Волк-Курицын заволновался и проговорил:
– Докончание было писано по-латыни, а толмачил со свейского на латыньский наш книгопечатник из ганзейского города Любека Варфоломей Готан, тот самый, которому ты, государь, переслал через меня подарки и свою охранную грамоту с большой золотой печатью.
Иван Васильевич задумался, а дьяк Федор Васильевич, усмехнувшись, молвил:
– Они, иноземцы-то, все единым миром мазаны: Иван Фрязин, Абляз-Бакшей и сей Варфоломей… Помнится мне его печатная книга «Святая Бригитта», которую мне дядя великой княгини, князь Раль-Палеолог, привез в позапрошлом году из Данемаркии. В сей книге Варфоломей в конце от себя припечатал по-латыни стих, который по-русски означает: «Хвала Богу, а гривны золотые Варфоломею…»
Иван Васильевич нахмурился.
– Надоть о сем, – молвил он, – боярина Товаркова уведомить.
– Дай Бог, – произнес дьяк Курицын, – скорей бы у нас все послы и толмачи из русских были.
– Брате Иване, – сказал князь Патрикеев, все еще держа в руках грамоту воеводы, – ниже-то князь Щеня пишет: «Наши лазутчики уже много разведали о Выборге. Во граде сем застава вельми увеличена, а все ветхие стены и башни, которые нам были ведомы, ныне укреплены заново, а перед всеми воротами града и у стрельниц, которые к приступу были намечены, вырыты ямы и рвы, и сажен на сто пятьдесят вперед насыпаны земляные валы, а на них поставлены пушки…
– Н-да! – произнес Иван Васильевич. – От сих валов и осадные пушки до стен не добьют, не достигнут до града Выборга… – Помолчав, государь сурово сказал князю Патрикееву: – Отпиши князю Щене, дабы шел так же, как ему было приказано, но, осадив Выборг, приступал бы не в намеченных местах, а в новых, как сам он с воеводами лучше решит.
Выезжая в Новгород государь оставил «собя вместо» на Москве старшего сына Василия, вызванного из Твери, княгиню свою Софью, митрополита Симона и князя Василия Ивановича Косого-Патрикеева. В помощь им дьяков – Андрея Майко, Василия Далматова и Федора Стромилова. Из воевод – князя Хруль-Палецкого Ивана Ивановича, а из бояр – воевод Сверчка-Сабурова, Истому-Пушкина, Афанасия Яропкина и Щавья-Травина.
Это было двадцатого октября тысяча четыреста девяносто шестого года, когда государь нашел нужным выступить со своими войсками в Новгород, где наметил свой главный стан для руководства всеми военными действиями против шведов и против ливонских немцев на случай, если война будет и с ними.
С собой государь взял сына, Юрия Ивановича, и внука Димитрия, а также всех своих старейших сподвижников: Федора Васильевича Курицына, брата его, дьяка Ивана Волка-Курицына, а кроме них – дьяков Кулешина, Жука, Киприянова и Алексеева; окольничих – боярина Петра Плещеева, князя Ивана Звенца-Звенигородского и боярина Петра Заболотского; из воевод – князя Данилу Дмитриевича Холмского, князя Ивана Юрьевича Патрикеева, князя Александра Васильевича Оболенского и князя Семена Ивановича Ряполовского.
В Новгороде государь приказал быть наместникам – князьям Даниле Пенко-Ярославскому и Ивану Лыко-Оболенскому. Дворецким себе в пути в Новгород назначил быть князю Василию Михайловичу Волынскому, постельничими – Василию Санину и Ивану Ершу и при них пятьдесят пять постельников; ясельничими – Федора Викентьева и Давыда Лихорева.
Всего в поезде государя московского князей и детей боярских было восемьдесят шесть человек, из Твери – трое, а из Мурома – всего один, и все они были со своими полками и холопами.
Впереди этого огромного поезда шли боевые полки, самого же государя сопровождала его тысяча. Кроме того, шли слуги государя в обозах, а также слуги всех сопровождавших его князей, бояр и детей боярских.
Поезд двигался без всякой поспешности. Иван Васильевич принимал донесения ото всех своих ратей, вступивших в финские земли, и всякие вести из Москвы через послов из чужеземных доброхотов, через вестников, прибывавших вестовым гоном, и через верховых сменных гонцов, передававших борзые грамоты из рук в руки.
В пути он часто созывал малую думу, думал о многом, изменяя по ходу военных действий первоначальные свои замыслы, но уже в пути понял, что многого исправить нельзя.
Несмотря на то что огромный государев поезд шел медленно и сам государь Иван Васильевич не спешил, стараясь собрать больше вестей о неприятеле, и часто думал со своей малой думой, но довольно быстро приближался к Новгороду.
Осенняя распутица не приносила особых затруднений даже полкам пушечников и пищальников со всей их приправой.
Десятого же ноября, на Ераста, про которого народ говорит: «Наш Ераст на все горазд: и на холод, и на голод, и на бездорожную метелицу», поезд государя подходил к новгородскому пригороду, к Крестцам, когда наступила самая распутица. А семнадцатого ноября, в день «Гурья на пегой кобыле», такого же озорного святого, как и Ераст, государевы войска, передвигаясь по грязи и зажорам из снега, уже подходили к Новгороду, где государя и всех его ближних князей и воевод торжественно встречал архиепископ новгородский Геннадий с крестным ходом, с иконами, крестами, кадилами, с архимандритами, игуменами и со всем священным собором, а вслед за ними встречали государя жители всех пяти новгородских концов во главе с кончанскими старостами.
После торжественной встречи государь по приглашению архиепископа проследовал со всеми московскими и новгородскими именитыми людьми в собор Святой Софии, где отслушал обедню, а после слушал торжественный молебен о даровании победы над супостатами – свеями, литовцами и прочими, а затем поехал на обед к архиепископу Геннадию.
Иван Васильевич ехал верхом за санями владыки в сопровождении Патрикеева, сына своего Юрия и внука Димитрия, в окружении своей почетной охраны.
Великий князь ехал с застывшим лицом, с узко сощуренными глазами, из-под опущенных ресниц вырывались иногда быстрые взгляды, то злые, то веселые. Никто не мог угадать, в духе или не в духе государь.
Да и сам Иван Васильевич не мог разобраться в своих мыслях и чувствах. Это раздражало его и томило досадой. В голове мелькали отрывки разных донесений о неудачах из-под Выборга, сведения из Москвы о короле Гансе, о военных набегах Стен Стура, и ему становилось яснее, что общая обстановка военных действий складывается все сложнее и подсказывает какое-то предательство.
– Неужто Готан и греки? – произнес государь вполголоса и закончил про себя: – Неужто начать без милости казнить всех смертью?
Здесь, на севере, в Новгороде, с его болотисто-лесными просторами, часто дул пронзительно-острый, леденящий сиверко. Ноябрь здесь всегда темный и тяжелый месяц.
– Тут токмо и жить чухне, – ворчал дьяк Курицын, – вроде тех рыбаков с озера Улео, которые тобе челом били.
– Да русским, – усмехаясь, добавил Иван Васильевич. – Русский-то человек и на голом льду, и на камне горючем проживет.
– А мне досадно то, государь, – с горечью молвил дьяк, – что он, русский-то, мало собя ценит, со всякой нуждой и обидой мирится.
– До поры до времени, Феденька, – возразил сурово Иван Васильевич. – Вот своей веры греческой никому он не отдал, ни за какую цену не продал. О сем ведать нам крепко надлежит.
– Попы на сем собе крепкий мост построили.
– Верно, Феденька, – прервал дьяка Иван Васильевич, – верно сие! На добро ли, на зло ли нам народное опираться, а токмо без народной поддержки ни у кого ништо не выйдет.
Нахмурив брови, государь глубоко задумался.
Постучав в дверь, вошел, низко кланяясь, новый дворецкий, князь Волынский, из бывших литовских православных князей, очень ловкий и обходительный.
