Ной Гордон - Лекарь. Ученик Авиценны
— Что это вы тут, к чертям собачьим, делаете и что вы себе думаете?
Роб поднял голову и с трудом сумел сохранить спокойствие на лице: рядом с ним стоял не кто иной, как человек, которого не столь уж давно он видел в Персии, в домике Иессея бен Беньямина.
— Лечу человека.
— Но ведь мне сказали, что вы лекарь!
— Вам правильно сказали.
— Я Чарльз Босток, купец, ведущий заморскую торговлю, хозяин этого склада и всего причала. И уж поверьте, я вовсе не такой непроходимый дурак, чтобы для раба нанимать лекаря!
Роб только пожал плечами. Его набор инструментов принесли, и он уже был готов к операции. Взял пилу для костей, отделил покалеченную ступню и зашил клапан кожи вокруг культи, из которой сочилась кровь, так аккуратно, что сам аль-Джузджани не нашел бы, к чему придраться.
— Я свою мысль выразил предельно ясно, — обратился к нему остававшийся поблизости Босток. — Платить вам я не собираюсь. От меня вы и полпенни не получите.
Роб кивнул. Он осторожно похлопал раненого двумя пальцами по щекам, тот застонал.
— Так вы кто?
— Роберт Коль, лекарь с улицы Темзы.
— Мы не знакомы с вами, мастер?
— Насколько я понимаю, нет, мастер купец.
Роб собрал инструменты и откланялся. В конце пристани он рискнул оглянуться на купца. Босток стоял то ли остолбенев, то ли в чем-то сильно сомневаясь и не сводил глаз с удалявшегося Роба.
* * *Он убеждал себя, что в Исфагане Босток видел перед собой еврея в персидском наряде, в тюрбане, с кустистой бородой — экзотического восточного еврея Иессея бен Беньямина. А на причале купец говорил с Робертом Джереми Колем, свободным лондонским горожанином в простой английской одежде, а лицо, как хотелось надеяться, изменила коротко подстриженная бородка.
Вполне вероятно, Босток так его и не вспомнит. Но и что вспомнит, тоже вероятно.
Роб не мог оставить этот вопрос, как собака — кость. Он не так сильно боялся за себя (хотя он таки боялся), как тревожился о том, что станет с его женой и сыновьями, если его постигнет беда.
Поэтому, когда Мэри в тот вечер снова завела речь о Килмарноке, Роб слушал ее и начинал соображать, что необходимо сделать.
— Как бы мне хотелось, чтобы мы переехали туда, — говорила ему Мэри. — Как сильно мне хочется пройтись по той земле, которая принадлежит мне, и снова оказаться среди своих родственников и вообще шотландцев!
— Мне необходимо кое-что сделать здесь, — медленно проговорил Роб. Взял жену за руки. — Но тебе с малышами лучше уехать в Килмарнок, без меня.
— Без тебя?!
— Без меня.
Мэри застыла на стуле, как изваяние. Лицо так побелело, что скулы, казалось, выступили еще сильнее и по-новому оттеняют ее тонкое лицо. Она всматривалась в мужа расширившимися глазами. Уголки рта, всегда безошибочно выдававшие все ее чувства, говорили о том, как не нравится ей это предложение.
— Если ты так желаешь, то мы поедем, — ответила она ровным голосом.
В следующие несколько дней Роб несколько раз передумывал, снова решал и снова передумывал. Никто не поднял шума, не было никаких оснований для тревоги. За ним не пришли вооруженные стражники. Становилось ясно: хотя лицо его показалось Бостоку знакомым, купец не смог опознать в нем Иессея бен Беньямина.
Ему хотелось сказать жене, что уезжать никуда не надо.
Несколько раз он чуть было не сказал так, но что-то все время не давало ему произнести эти слова. Глубоко в душе у него поселился темный страх, а значит, не будет ничего плохого, если Мэри с мальчиками на время окажется подальше, в безопасности.
Они снова обсудили это дело вдвоем.
— Если бы ты мог отправить нас до порта Данбар… — сказала Мэри.
— А что там, в Данбаре?
— Там семья Макфи. Родственники Калленов. А уж они позаботятся о том, чтобы мы благополучно попали в Килмарнок.
Попасть в Данбар оказалось совсем не трудно. Близился конец лета, и корабли отчаливали от лондонских пристаней один за другим: купцы торопились побыстрее совершить последнее короткое путешествие, пока не начнутся бури и не закроют Северное море до новой весны. В «Лисе» Роб узнал, что есть один пакетбот, который заходит и в Данбар. Назывался он «Эльфгифу» — в честь матушки Гарольда Заячьей лапы, а капитаном на нем был седой датчанин. Капитан весьма обрадовался трем пассажирам, которые деньги платят, а едят не много.
«Эльфгифу» отплывала меньше чем через две недели, поэтому готовиться к отъезду надо было сразу: чинить платье, решать, какие вещи Мэри возьмет с собой, а какие нет.
И вдруг оказалось, что до отплытия остается два-три дня.
— Я приеду за тобой в Килмарнок, как только смогу.
— Точно приедешь?
— Конечно!
Ночью, накануне отплытия, она сказала мужу:
— Если ты не сможешь приехать…
— Я непременно приеду.
— Ну… если не сможешь. Если так или иначе мы окажемся вдали друг от друга, ты должен знать: мои родичи воспитают мальчиков настоящими мужчинами.
Эти слова не столько успокоили Роба, сколько растревожили, и он пожалел о том, что сам предложил расстаться.
Они жадно обнимали и ласкали друг друга, не пропуская ни одного хорошо изученного уголка, подобно слепым, которые хотят сохранить память о прикосновениях. Они предавались любви как-то печально, словно знали, что это в последний раз. Когда все было позади, Мэри беззвучно заплакала, и Роб молча продолжал держать ее в нежных объятиях. Каждому из них было что сказать другому, но слова не шли с языка.
На рассвете Роб проводил их на борт «Эльфгифу». Корабль был построен по образу и подобию прочных ладей викингов, но в длину имел всего шагов тридцать, с открытым настилом вместо палубы. Одна мачта, в четыре человеческих роста, с большим квадратным парусом, корпус сбит из толстых дубовых досок внахлестку. Черные королевские корабли не подпустят морских пиратов к берегу, а «Эльфгифу» станет причаливать к берегу всякий раз, когда нужно доставить почту, взять небольшой груз, а также при первых признаках приближающейся бури. На таком корабле путешествовать безопаснее всего.
Роб стоял на причале. Лицо Мэри стало непроницаемым — эту броню, помогавшую ей противостоять опасностям окружающего мира, она всегда надевала в трудные минуты. Кораблик только слегка покачивался на речных волнах, но несчастный Там уже позеленел и выглядел очень невеселым.
— Надо разрабатывать ему ногу постоянно, — прокричал Роб жене и руками показал, как делают массаж. Мэри кивнула в знак того, что поняла. Матрос выбрал швартовы, и корабль очутился на свободе. Двадцать гребцов налегли разом на весла, сильный отлив тут же подхватил судно. Мэри как заботливая мать усадила сыновей на тюки груза в самой середине ко-рабля — там, где невозможно упасть за борт. Потом перегнулась через борт и что-то прокричала Робу, пока ставили парус.
— Счастливо оставаться, папочка! — тут же отчетливо расслышал он послушные тоненькие голоса.
— С Богом! — напутствовал их Роб.
Очень скоро они скрылись из виду, хотя Роб стоял все на том же месте и напрягал глаза, вглядываясь в отплывших. Ему даже не хотелось уходить с причала — так поразила его внезапная мысль, что он снова оказался в том же положении, что и девятилетний мальчик, не имеющий в Лондоне ни семьи, ни друзей.
76
Лондонский Лицей
В том году, в девятый день ноября, весь Лондон только и говорил, что о женщине по имени Джулия Свейн — ее схватили по обвинению в ведовстве. Обвинители утверждали, что она превращала свою дочь Глинну, шестнадцати лет, в летучую лошадь и так безжалостно ее гоняла, что девушка потом лежала без сил.
— Если правду люди говорят, — сказал Робу хозяин дома, — то как это гнусно и отвратительно — так поступать с собственным ребенком!
А Роб страшно скучал по своим детям и их матери. Первый шторм разыгрался на море через четыре с лишним недели после их отплытия, когда они уж точно должны были высадиться в Данбаре, но Роб молился: где бы они ни были, пусть пережидают всякую бурю в безопасных местах.
Сам же он снова бродил в одиночестве, посетил все знакомые с детства места Лондона, не оставил вниманием и новые кварталы, возникшие с тех пор, как он мальчишкой покинул этот город. Стоял перед Домом короля, когда-то казавшимся ему воплощением царственного величия, и дивился разительному отличию европейской незатейливости от изысканного великолепия Райского дворца. Король Эдуард почти все время проводил в своем замке в Винчестере, но как-то утром Роб, наблюдая из-за ворот дворца, увидел его молча прогуливающимся в сопровождении приближенных и воинов охраны. Король был глубоко погружен в собственные мысли. Выглядел он старше своих сорока с небольшим лет. Поседел он, как говорили, еще в ранней молодости, когда узнал о том, что Гарольд Заячья лапа сделал с его братом Альфредом. Робу Эдуард показался далеко не таким царственным повелителем, каким был Ала-шах, однако — напомнил себе Роб — Ала-шаха давно нет, а Эдуард пребывает в живых.
