Колин Маккалоу - Антоний и Клеопатра
— Да, она высосала силу из Антония и стала как слон.
— Какое интересное сравнение!
Потом началась работа — самое любимое занятие Октавиана. Он выехал из Египта, имея семьдесят легионов — астрономическое количество, и только золото из сокровищ Птолемеев помогло им без особых трудностей покинуть эту страну. После тщательного обдумывания Октавиан решил, что в будущем Риму понадобится не более двадцати шести легионов. Ни одного легиона не будет в Италии или Италийской Галлии, а это значит, что ни один амбициозный сенатор, вознамерившийся занять его место, не будет иметь войска под рукой. И наконец, эти двадцать шесть легионов составят постоянную армию, которая будет служить под орлами шестнадцать лет и под флагами еще четыре года. Остальные сорок четыре легиона он расформировал и рассеял по всему периметру Нашего моря, на землях, конфискованных у городов, которые поддерживали Антония. Эти ветераны никогда не будут жить в Италии.
Сам Рим приступил к преобразованиям, обещанным Октавианом: от кирпича к мрамору. Каждый храм был заново покрашен в свои цвета, площади и сады сделались еще красивее, а все привезенное с Востока — дивные статуи и картины, потрясающая египетская мебель — пошло на украшение храмов, форумов, цирков, рыночных площадей. Миллион свитков поступил в общественную библиотеку.
Естественно, сенат проголосовал за все виды почестей для Октавиана. Он принял немногие, и ему не понравилось, когда палата настаивала на том, чтобы называть его dux — вождь. Тайные желания у него были, но не столь вопиющие. Меньше всего он хотел выглядеть явным деспотом. Поэтому он жил так, как подобает сенатору его ранга, но без чрезмерной пышности. Он знал, что не сможет править без молчаливого согласия сената, но он определенно должен был как-то получить эту помощь, чтобы контролировать казну и армию — две силы, от которых он не хотел отказываться, но которые не давали ему личной неприкосновенности. Для этого ему нужны были полномочия плебейского трибуна, и не на год или десятилетие, но пожизненно. Чтобы получить это, он должен работать, постепенно набирая права, пока наконец он не получит самое важное право — право вето. Он, самый немузыкальный из всех, должен убаюкать сенат пением сирены, чтобы они навсегда уснули на своих веслах.
Когда Марцелле исполнилось восемнадцать лет, она вышла замуж за Марка Агриппу, консула во второй раз. Она не разлюбила своего угрюмого, необщительного героя и вступила в союз, убежденная, что покорит его.
Казалось, детская Октавии никогда не уменьшится в размере, несмотря на уход Марцеллы и Марцелла, двоих ее старших детей. У нее оставались еще Иулл, Тиберий и Марция — все четырнадцати лет; Целлина, Селена, брат-близнец Селены под новым именем Гай Антоний и Друз — все двенадцати лет; Антония и Юлия — одиннадцати лет; Тонилла — девяти лет; переименованный Луций Антоний — семи лет, и Випсания — шести лет. Всего двенадцать детей.
— Мне жаль, что Марцелл ушел, — сказала Октавия Гаю Фонтею, — но у него есть свой дом, и он должен жить там. На будущий год он будет служить как контубернал у Агриппы.
— А что теперь будет с Випсанией, после того как Агриппа женился?
— Она останется со мной. Я думаю, это мудрое решение. Марцелла не захочет, чтобы ей постоянно напоминали о ее пребывании в детской последние несколько лет, а Випсания будет напоминать ей об этом. Кроме того, Тиберию будет одиноко.
— Как чувствуют себя дети Клеопатры? — спросил Фонтей.
— Намного лучше!
— Значит, Гай и Луций Антонии наконец устали драться с Тиберием, Иуллом и Друзом?
— Когда я перестала обращать на это внимание, да. Это был хороший совет, Фонтей, хотя в то время он мне не понравился. Теперь мне надо только убедить Гая Антония не переедать. Он такой обжора!
— Во многих отношениях таким был и его отец.
Фонтей прислонился к колонне в новом, изысканном саду, который Ливия Друзилла устроила вокруг карповых прудов старика Гортензия, и скрестил руки на груди, как бы обороняясь. Теперь, когда Марк Антоний был мертв и гробница в Александрии запечатана навсегда, он решил попытаться поговорить с Октавией, уже много лет оплакивавшей своего последнего мужа. В сорок лет, вероятно, она уже не может родить, и в детской больше не будет пополнений, если, конечно, там не появятся внуки. Почему не попытаться? Они стали очень хорошими друзьями, и вряд ли она отвернется от него ради памяти об Антонии.
«Такой красивый мужчина!» — думала Октавия, глядя на него. Она чувствовала, что у него есть что-то на уме.
— Октавия… — начал он и замолчал.
— Да? — помогла она ему, испытывая любопытство. — Ну, говори же!
— Ты должна знать, как сильно я люблю тебя. Ты выйдешь за меня замуж?
От изумления зрачки ее расширились, тело напряглось. Она вздохнула и покачала головой.
— Я благодарю тебя за предложение, Гай Фонтей, и прежде всего за любовь. Но я не могу.
— Ты не любишь меня?
— Люблю. Любовь росла во мне от года к году, а ты был так терпелив. Но я не могу выйти замуж ни за тебя, ни за кого другого.
— Император Цезарь, — сквозь зубы произнес он.
— Да, император Цезарь. Он возвысил меня перед всем миром как воплощение преданной жены и материнской заботы. И я хорошо помню, как он отреагировал, когда наша мать согрешила! Если я снова выйду замуж, Рим разочаруется во мне.
— Но возможно, мы попробуем быть любовниками?
Она подумала, улыбнулась.
— Я спрошу у него, Гай, но его ответ будет «нет».
— Тем не менее спроси у него! — Он прошел и сел на край пруда, его красивые глаза светились, он улыбался ей. — Мне нужен ответ, Октавия, даже если это будет «нет». Спроси у него сейчас же!
Ее брат работал за столом — а когда он не работал? Он поднял голову и удивился, увидев Октавию.
— Можно мне поговорить с тобой наедине, Цезарь?
— Конечно. — Он жестом приказал клеркам выйти. — Ну?
— Мне сделали предложение.
Октавиан недовольно нахмурился.
— Кто?
— Гай Фонтей.
— А-а! — Он сделал пирамидку из пальцев. — Хороший человек, один из самых верных моих сторонников. Ты хочешь выйти за него замуж?
— Да, но только с твоего согласия, брат.
— Я не могу согласиться.
— Но почему?
— Октавия, ты же сама знаешь. Не потому, что этот брак сильно возвысит его, а потому, что он сильно унизит тебя.
Октавия сникла. Она села в кресло, опустила голову.
— Да, я это понимаю. Но это жестоко, маленький Гай.
Детское имя вызвало у него слезы. Он сморгнул их и спросил:
— Почему жестоко?
— Я очень хочу выйти замуж. Я отдала тебе много лет своей жизни, Цезарь, не жалуясь и не ожидая награды. — Она подняла голову. — Я — не ты, Цезарь. Я не хочу быть выше других. Я хочу снова почувствовать руки мужчины на себе. Я хочу быть желанной, нужной не только детям.
— Это невозможно, — произнес он сквозь зубы.
— А если нам быть любовниками? Никто не узнает, мы будем очень осторожны. Дай мне хотя бы это!
— Я бы хотел, Октавия, но мы живем словно в прозрачном пруду. Слуги сплетничают, мои агенты разносят слухи. Этого нельзя допустить.
— Нет, можно! Сплетни о нас ходят постоянно — о твоих любовницах, о моих любовниках. Рим гудит! Ты думаешь, что Рим еще не считает Фонтея моим любовником, после того как мы столько времени провели вместе? Что изменится, кроме того, что вымысел станет фактом? Это уже старо, Цезарь, настолько старо, что вряд ли стоит обращать внимание.
Октавиан слушал с непроницаемым лицом, прикрыв глаза. Потом взглянул на нее и улыбнулся самой очаровательной улыбкой маленького Гая.
— Хорошо. Пусть Гай Фонтей будет твоим любовником. Но никто другой, и никогда публично — ни взглядом, ни жестом, ни словом. Мне это не нравится, но ты не страдаешь неразборчивостью. — Он хлопнул себя по коленям. — Я привлеку Ливию Друзиллу. Ее помощь будет бесценна.
Октавия вся сжалась.
— Цезарь, нет! Она не одобрит!
— Одобрит. Ливия Друзилла никогда не забывает, что в нашей семье есть только одна мать.
Конец того года был ознаменован кризисами, каких не предвидели ни Октавиан, ни Агриппа. Как всегда, источником была одна известная фамилия. На сей раз это были Лицинии Крассы, клан столь же древний, как Республика, и его теперешний глава так умно стал претендовать на власть, что не сразу сумел понять, почему же он терпит неудачу. Но этот выскочка, этот мошенник Октавиан блестяще справился с ним — и конституционно, и через сенат, на поддержку которого Марк Лициний так надеялся и который его не поддержал.
Сестра Красса, Лициния, была женой Корнелия Галла, и таким образом он оказался вовлечен в эти события. Будучи губернатором Египта, он много сделал как исследователь. Его успех так вскружил ему голову, что он написал об этом на пирамидах, в храмах Исиды и Хатор и на разных памятниках в Александрии. Он воздвиг гигантские статуи себе везде, а это запрещалось всем римлянам, чьи статуи не должны были превышать рост человека. Даже Октавиан тщательно соблюдал это правило. То, что его друг и сторонник Галл пренебрег этим, стало скандалом. Вызванные в Рим ответить за свое высокомерие, Корнелий Галл и его жена покончили с собой во время суда за измену перед сенатом.
