Екатерина Великая. Владычица Тавриды - София Волгина
Потом приехал некто богатырь. Сей богатырь по заслугам своим и по всегдашней ласке прелестен был так, что услыша о его приезде, уже говорить стали, что ему тут поселиться, а того не знали, что мы письмецом сюда призвали неприметно его, однако же с таким внутренним намерением, чтоб не вовсе слепо по приезде его поступать, но разбирать, есть ли в нем склонность, о которой мне Брюсша сказывала, что давно многие подозревали, то есть та, которую я желаю, чтоб он имел.
Ну, Господин Богатырь, после сей исповеди, могу ли я надеяться получить отпущение грехов своих. Изволишь видеть, что не пятнадцать, но третья доля из сих: первого по неволе, да четвертого из дешперации, я думала на счет легкомыслия поставить никак не можно; о трех прочих, естьли точно разберешь, Бог видит, что не от распутства, к которому никакой склонности не имею, и естьли б я в участь получила смолоду мужа, которого бы любить могла, я бы вечно к нему не переменилась. Беда та, что сердце мое не хочет быть ни на час охотно без любви. Сказывают, такие пороки людские покрыть стараются, будто сие произходит от добросердечия, но статься может, что подобная диспозиция сердца более есть порок, нежели добродетель. Но напрасно я сие к тебе пишу, ибо после того взлюбишь или не захочешь в армию ехать, боясь, чтоб я тебя позабыла. Но, право, не думаю, чтоб такую глупость зделала, и естьли хочешь на век меня к себе привязать, то покажи мне толико же дружбы, как и любви, а наипаче люби и говори правду».
Екатерина посмотрела на листок со своими откровениями. «Да, императрица, – подумала она, – могла ли ты предположить когда-нибудь, что придется тебе писать кому-то подобное?»
Паки перечитав свою исповедь, она немедленно отправила ее по назначению через Толстяка-гофмаршала Голицина.
Записки императрицы:
В Москве вышли четыре тетради под названием “Музыкальные увеселения, помесячно издаваемые: содержащие в себе оды, песни российские… котильоны, балеты и прочие нотные штуки’’. Составитель оного – Иван Перфильевич Елагин.
Полагаю, направить генерала Григория Потемкина в совет Военной Коллегии.
* * *
Григорий Потемкин, написав императрице свои претензии по поводу ее фаворитов, боялся, что, разгневавшись, она может отослать его куда подальше, и тогда прощай карьера, а главное – его любовь – Екатерина. Допрыгается, доиграется он. Ведь бывает, что «и медведь летает, токмо не в гору, а под гору». Он любил ее и понимал, что она единственная на всей земле, коя соответствует ему, как женщина мужчине. Да, она на десять лет старше и уже не блестела красотой, но как блестели ее прекрасные глаза, как бледнели пред ней все записные красавицы двора! Понятно: она императрица! Но сие положение ее было далеко не главным в облике царицы.
На дверях ее Эрмитажа было написано: «Хозяйка этих мест не терпит принужденья», и все приближенные чувствовали себя вполне свободно, но не настолько, дабы могли чувствовать себя, как дома. Императрица умела держать дистанцию. Некоторое напряжение всегда присутствовало рядом с государыней, даже у него, того, в коего она была так влюблена. Потемкин задавался вопросом, почему так происходит, что заставляет его и других людей так воспринимать ее, и весьма скоро определил в чем дело. Было в ней нечто трудно постижимое, хотя, как ни странно, она казалась довольно откровенной во всех отношениях. Однако всегда существовала та грань, кою она сама не переходила и другим не дозволяла. Особливо, сие касалось фамильярности: ни один человек не мог себе позволить подойти к ней слишком близко в прямом и переносном смысле.
Разговаривая с ней, никто не знал, что на самом деле происходило у нее на уме и в душе. Ее сдержанность, глубокий ум, выдержка бесконечно поражали окружающих. Она на все реагировала удивительно так правильно, что и придраться было не к чему. Потемкина привлекал ее ум, манеры, любезность, мягкость, все оное необычайно сочетающиеся с твердостью ее необратимых решений. Словом, Потемкин, лишь утвердился в давней мысли: не любить ее было невозможно и осознавал: связан он с ней навек, без нее ему не интересно жить.
Григорий Александрович не стал отвечать на исповедь Екатерины запиской, сам пришел. По его виду, Екатерина сразу определила – прощена! Он явился, среди дня, когда на приеме у нее находился граф Сольмс, прусский посланник. Ей весьма хотелось избавиться от него, посему она была вдвойне рада приходу своего любимца. Сольмс, видя нетерпение императрицы, сам закруглился со своей беседой и, попрощавшись, удалился. После объятий, взаимных извинений и признаний, Екатерина и Григори договорились встретиться нынче же вечером. Весь день императрица была в счастливом ожидании. Пришел в свое обычное время ее чтец, Иван Бецкой, обожатель Орловых, и, с места в карьер, паки стал увещевать ее отправить генерала Потемкина назад в армию для всеобщего и, пуще всего, ее блага. Екатерина слушала, но молчала, зная – он высказывает мнение придворных. Она должна знать, что думают ее приближенные о ее новых отношениях, но делать будет, как посчитает нужным. А что ей надобно, даже необходимо? Без всякого сомнения, теперь ей, как воздух, нужон генерал Потемкин.
Она, выпроводила Бецкого раньше обычного, сетуя, что устала и желает пораньше лечь спать. Прислуга и прочие угомонились, как токмо она улеглась в постель. Было еще рано и, дабы поскорее встретиться с Григорием, она, быстро одевшись, пошла за ним в вифлиотеку, где он играл в бильярд с Григорием Орловым. Но заглядывать туда не решилась, надеясь, что Потемкин сам вот-вот выйдет. Сердце билось и трепетало. Каждая минута била ей в висок. Но ее «Дух» и не думал появиться. Она устала прислушиваться к глухому разговору за дверью и, разбитая, вернулась в спальню. Вестимо, князь Орлов, специально учинял все, дабы не выпустить Потемкина к ней. С трудом заснув, утром она, в исступлении, написала ему письмо:
«Благодарствую за посещение. Я не понимаю, что Вас удержало. Неужели, что мои слова подавали к тому повод? Я жаловалась, что спать хочу, единственно для того, чтоб ранее все утихло и я б Вас и ранее увидеть могла. А Вы тому испужавшись и дабы меня не найти на постели, и не пришли. Но не изволь бояться. Мы сами догадливы. Лишь токмо что легла и люди вышли, то паки встала, оделась и пошла в вивлиофику к дверям, чтоб Вас дождаться, где в сквозном ветре простояла два часа; и не прежде как уже до одиннадцатого
