Лабиринт - Яэко Ногами
Кидзу, уже собиравшийся сесть за столик, повернулся к Мидзобэ и сразу перевел взгляд на Тацуэ. Изобразив на лице приятное удивление, он выпрямился и подошел к ним
— Господин Кпдзу из «Токио ниппо»,— представил его Мидзобэ.— Что? Вы уже знакомы?
— С господином Кидзу из «Токио ниппо» я еще не знакома,— улыбаясь, сказала Тацуэ.— Давно вы в этом амплуа?
— Нет. Я еще там новичок,-— ответил Кидзу, блеснув своими безукоризненно ровными и белыми зубами, которые особенно выделялись на его смуглом лице.
Тацуэ вспомнилось время, когда он с Канно часто приходил к ним играть в теннис. Тогда Кидзу был веселым, беспечным студентом и казался совершенно равнодушным ко всяким идейным спорам. Любопытной фигурой был этот Кидзу — всегда в затрепанной студенческой куртке, с полотенчиком через плечо, изящный, худощавый, с гладкой тугой кожей на лице, быстрым, острым взглядом и энергичной, решительной речью. Он и сейчас, кажется, не переменился.
С места в карьер Кидзу сообщил о блестящих отзывах, полученных на рисунки Мидзобэ, и о намерении редакции командировать его куда-то с одним из репортеров для зарисовок с натуры. Все это он проговорил быстро, четко. В нем чувствовалась не только расторопность, обязательная для всякого молодого журналиста, но и какая-то врожденная ловкость и находчивость.
— Кстати,— обратился он к Тацуэ,— в прошлом месяце я заходил к вам. Но дальше вестибюля меня не пустили.— И он рассказал, что бой, которому он вручил свою визитную карточку корреспондента газеты, даже не пошел о нем докладывать, а ответил, что госпожа Тацуэ в отъезде.
— А вы приезжайте не для интервью, а в гости, и вас всегда любезно примут,— с шутливой важностью заявила Тацуэ. И уже по-дружески, но не без тайного смысла добавила:— А вы, Кидзу-сан, тоже изменились.
— Вы находите?—снова улыбнулся Кидзу, делая вид, что он не понял намека.— Надеюсь, не так сильно, как Канно-сан?
— Возможно. Но у Канно сейчас такая нудная и нелепая работа, от которой действительно можно зачахнуть. Вы с ним виделись?
— Встретился на днях. После того как он уехал к себе на родину, о нем не было ни слуху ни духу. Если бы не Ода, я бы так и не узнал, что он вернулся.
-— Это с вами Ода? — Краешком глаза Тацуэ посмотрела на столик, за которым в одиночестве пребывал спутник Кидзу.— Почему вы его не привели с собой? Пригласите его к нам. Что он там один скучает! — сказала она.
— А ведь в самом деле! — засмеялся Кидзу и подал знак приятелю.
Ода перешел за их столик. Тацуэ сказала ему, что видела его в день открытых дверей в университете.
— О! А я вас и не заметил! — простодушно удивился Ода. Его непосредственность, близорукие глаза, внимательно смотревшие сквозь толстые стекла очков, короткий, сдержанный смех и вся его манера держаться сразу вызвали у Тацуэ симпатию.
— Что ж тут удивительного! — подхватил Кидзу.— Ведь Ода совершенно не замечает людей. Кроме вредителей риса, он ни на кого не обращает внимания. Вернее, всех, кого он видит, он принимает за вредителей рисовых полей.
— Ну, уж будет тебе!—добродушно остановил его Ода.
Но Тацуэ и Мидзобэ просили разъяснить, что это значит, и Кидзу пришлось рассказать им об экспериментальных работах своего друга.
В связи с этим Мидзобэ рассказал о затруднениях, которые испытывают художники, рисуя натюрморты. Начнешь рисовать яблоки или помидоры — глядь, на другой день они выглядят уже иначе. Совсем как живые существа, у которых меняется выражение лица.
— Где граница между животным и растительным миром — это, по-видимому, сложный вопрос,— заметил Кидзу.—Верно, Ода?
— Скорее всего, абсолютного различия не существует,— ответил Ода.
Тацуэ сказала, что ее это тоже всегда занимало. В прошлое воскресенье она с младшей сестрой смотрела научно-популярный фильм.
— Мы были поражены,— с детским воодушевлением рассказывала Тацуэ.— Представьте себе широкое поле, озаренное лучами весеннего солнца. И вот почва начинает вдруг чуть заметно морщиться, точно вся она подернулась рябью. Потом морщины становятся все крупнее и крупнее. Наконец перед вами только одна складка земли, похожая на огромный разбухший рубец. И вот из нее, словно сонм лилипутиков, которые только что проснулись и высовывают головки, собираясь выбраться из-под одеяла, показываются маленькие пучки травы. И вдруг — паф!—они начинают быстро расти у вас на глазах, они выбрасывают стебельки, веточки, листочки, они вытягиваются во весь рост и, словно руками и ногами, шевелят, двигают своими гибкими побегами, и вот уже все поле колышется, и растения будто пляшут на весеннем ветру! Кажется, что еще немного — и вы услышите их смех!
— Да! Такое же сильное впечатление производит и момент, когда растения сбрасывают с себя стекло! — добавил Ода.
— Вы тоже видели этот фильм, Ода-сан?
— Разумеется.
Кидзу и Мидзобэ не видели фильма, и Ода рассказал им о следующем эпизоде. Небольшой цветочный горшок, в котором были посажены семена ландыша, накрыли стек-лом. Семена дали всходы, ростки превратились в стебельки, на каждом из них появилось по нескольку десятков почек, и они начали понемногу сдвигать и наконец сбросили стекло с горшка. Как будто ватага малышей, соединив свои слабые ручонки, стала открывать дверь. Вот они дружно наваливаются на нее, все больше напрягают силенки, и вот уже дверь подается, отодвигается — сначала на пять, потом на десять, на пятнадцать сантиметров, наконец распахнулась, и малютки с криком «эх!» вырываются наружу. На глазах у зрителей стекло задвигалось, задвигалось и потом —-дзинь! — со звоном упало на пол.
— Великолепная картина!—отозвался Кидзу.— Ну и силища! Как у Кинтаро, который медведя свалил. Особенно здорово у тебя получилось это «эх!» — подшучивал он над приятелем.
— Нет, право, это производит очень сильное впечатление,— оправдывался простодушный Ода.
Наслаждаясь смущением приятеля, Кидзу улыбнулся, сверкнув своей белозубой улыбкой, но она тут же погасла. Красиво очерченные губы его плотно сжались, под смуглой кожей на скулах вздулись желваки, и он сразу помрачнел. «Это растение благороднее молчащих людей.
Кинтаро — герой одноименной японской сказки о мальчике-силаче, ставшем впоследствии знаменитым воином.
Во всяком случае, оно лучше того жалкого камыша, который ныне торчит и не шелохнется, не зашуршит». Возможно18 , у Кидзу готовы были вырваться именно эти слова, но он проглотил их вместе с остатками своего остывшего кофе. Сладковато-горькая жидкость как будто успокаивающе подействовала на
