Ведуньи из Житковой - Катержина Тучкова
Доцент Линднер, ее научный руководитель, после того как она, утонувшая в подушках низкого кресла в его кабинете, в начале последнего курса рассказала ему о замысле своего исследования, долго молча смотрел на нее. В конце концов она не выдержала его взгляда и потупилась. Глаза она подняла, только услышав треск суставов его пальцев — это он, сцепив руки, со вздохом вытянул их над головой. А потом строгое:
— Пишите! Прокофьев, «О науке и религии», тысяча девятьсот пятьдесят второй. На-годил и Робек, «Чешские народные суеверия», тысяча девятьсот пятьдесят девятый. Рязанцев, «Существует ли судьба», тысяча девятьсот пятьдесят девятый. Билек, «Медиумы, телепаты и ясновидящие без прикрао, тысяча девятьсот шестьдесят первый. Прокоп, «Медицинская наука против предрассудков и шарлатанства», тысяча девятьсот восемьдесят четвертый. Также предлагаю освежить в памяти глобальную цель научного направления, которым вы решили заняться. Рекомендую статью Ганы Гинковой «О политической и идеологической функции этнографии». Обращаю ваше внимание, что вышла она не очень давно и позиции, в ней изложенные, нашей кафедрой одобряются и разделяются. Надеюсь, — сказал он, насмешливо фыркнув, — вы не увлечетесь выводами всяких сомнительных конференций по психотронике, которых сейчас пруд пруди, или идеями о паранормальных способностях тех или иных личностей. Этнография — наука фактографическая и описательная и призвана фиксировать важные моменты нашей народной культуры, предпочтительно с упором на то, как это может помочь решению актуальных задач. Так что вы ни в коем случае не должны поддаваться влиянию всех этих псевдонаучных трендов. Хотя мне, разумеется, известно о международных братиславских симпозиумах и о заигрывании со сверхъестественным, происходящим сейчас в отдельных советских лабораториях, я тем не менее полагаю, что для выпускной квалификационной работы подобная тематика, если можно так выразиться, слишком свежа. Кроме того, для меня загадка, где именно найдется для вас с вашим дипломом место в рамках рекомендованных научных задач, в решении которых должно принимать участие и наше учебное заведение.
Этого Дора и впрямь не знала. Когда чуть позднее она снова перечитала список предпочтительных категорий исследований в поисках той, куда она могла бы включить свою работу, она выяснила, что в категорию «Культура и образ жизни чешского рабочего класса», или «Народная культура национального возрождения», или «Библиография чешской и словацкой этнографии» ей никак не втиснуться. Разве что в «Стиль жизни социалистической деревни», но после консультации с Линднером она и в этом засомневалась.
— Настоятельно советую ограничить проблематику житковских ведуний сбором исторического и этнографического материала, — продолжал Линднер. — Если вы ограничитесь эпохой до начала двадцатого века, то мы можем, к примеру, попытаться включить вас в категорию «Этнография славян».
Следующие несколько недель Дора озадаченно изучала литературу, которую он ей рекомендовал, в надежде все же приткнуться куда-то со своей темой. В конце семестра она разочарованно закрыла последнюю книгу из списка — ту, которую увенчивала цитата из Дидро: «Вы верите, что человек может прожить без суеверий? Нет, если он несознателен и труслив». Профессор Любомир Гобек, кандидат наук, триумфально завершал ею приговор, вынесенный им народным верованиям и магии, желая подчеркнуть, что существует лишь одна истинная культура — национальная по форме и социалистическая по содержанию.
Подобное обличение казалось Доре, при всех ее прежних протестах против предрассудков, слишком суровым. Все словно хотели выплеснуть из ванночки вместе с водой и ребенка — что же это за народная культура без присущих ей особенностей? Пускай даже непрогрессивных? Да вот именно такая, как сегодня. Дора представила себе грандиозные фольклорные праздники, которые служат витриной деревенской социалистической культуры, народные фестивали в бетонных домах культуры, что торчат посреди некогда живописных площадей и напоминают обывателям о достижениях пролетарского рая, и ее передернуло. Это и есть итог ученых изысканий и эстетических представлений профессора и кандидата наук Любомира Гобека.
Ей только и оставалось, что либо отказаться выполнять требования Линднера, либо избрать строго описательный подход, ограничившись рассмотрением вопроса в исторической перспективе. Она выбрала второе. И с тех пор ее не покидает чувство вины. Чувство, будто своими лицемерными и нерешительными попытками установить с режимом дружелюбные отношения она предала Сурме-ну и ее наследие. Но что ей было делать? Навсегда остаться в униформе продавщицы за прилавком гастронома? Ждать редких минут, что она проводила с Якубеком в те выходные, когда ей не надо было заступать на смену? Или все же окончить вечернее отделение вуза и попробовать связать свое будущее с тем, чем она была одержима, — с житковскими ведуньями.
Дора устало и с горечью перескочила через несколько абзацев. Пробежала слипающимися глазами последние строчки первой главы.
Мне удалось проследить изучаемое явление до середины XVII века, и есть основания полагать, что традиция, по которой ее носительницы передавали свои знания, уходит своими корнями еще глубже. Однако о ее происхождении можно лишь строить догадки.
Зато доказанным фактом является то, что данный феномен существовал до второй половины XX века, в настоящее же время автохтонная форма этой традиции находится на грани исчезновения.
В связи с исторической направленностью моего исследования, а также с доступностью письменных материалов и архивных документов я выбрала для своей работы временной отрезок между 1630 годом, к которому относится первое упоминание о деятельности житковских ведуний («Подноготная книга городка Бойковице»), и 1925 годом, когда в целом заканчивается эпоха их активной деятельности…
КАТЕРЖИНА СГАНЕЛКА
Она видела ее совершенно отчетливо, как если бы женщина стояла у нее перед глазами. Высокая, стройная, однако же иссохшая до костей. Кожа на прежде крепких сильных руках обвисла, ноги подкашивались. От пышных темных кудрей осталось только несколько прядей, во рту, который что-то бормотал, не хватало большинства зубов. Дора не разбирала слов, не слышала ее. Но это было не важно: она и так знала, что хочет сказать женщина, чья история известна ей в мельчайших подробностях.
Надо было вернуться в Житковую, где жила еще ее мать, сожалела сейчас о своем давнем неверном решении Сганелка. Или перебраться в Брод, к сестре Куне. Зря она осталась одна в доме, и уж тем более в городе, где никого толком не знала, даже родню покойного Михала, который и привел ее сюда из Копаниц. Все от нее отвернулись, никто словечка доброго про нее не проронил. Не говоря уже о том, чтобы свидетельствовать в ее пользу. А ведь таких добрых душ должно было сыскаться целых шесть. Ее здесь не знали и боялись, потому что ходили толки, будто
