И на дерзкий побег - Валерий Николаевич Ковалев

а) конвоирование лиц, содержащихся под стражей за нарушение законов Советского социалистического государства;

б) осуществление наружной охраны тюрем НКВД, перечень которых установлен Народным комиссаром внутренних дел Союза ССР.

2. Конвойные войска, выполняя поставленные задачи, обязаны обеспечить:

а) при конвоировании заключенных:

1) соблюдение социалистической законности;

2) полную изоляцию заключенных от граждан, а при наличии особых указаний, и между самими заключенными;

3) своевременную доставку заключенных по назначению;

4) пресечение попыток со стороны конвоируемых заключенных к побегу;

5) отражение и уничтожение злоумышленников в случае вооруженного их нападения на конвой.

б) при наружной охране тюрем:

1) пресечение попыток к побегу со стороны заключенных, содержащихся в тюрьмах;

2) отражение и уничтожение злоумышленников в случае вооруженного их нападения на караулы, посты или часовых.

3. Каждый военнослужащий конвойных войск НКВД должен быть безгранично предан партии Ленина-Сталина, своей Советской Родине и Рабоче-Крестьянскому Правительству

4. Военнослужащий конвойных войск обязан всегда помнить и мужественно выполнять присягу, данную им Рабоче-Крестьянскому Правительству.

5. При выполнении внутренней и караульной служб конвойные войска руководствуются соответствующими уставами Рабоче-Крестьянской Красной Армии; при выполнении конвойной службы — настоящим Уставом.

Вторые сутки состав шёл по Европе. За мутным стеклом окошка (место Шаман выбрал не случайно) мелькали леса с перелесками, поля, какие-то местечки и хутора. Ехали не быстро, пропуская встречные поезда, с частыми остановками. На них состав загоняли на запасной путь. Там выводили на оправку, потом грузили и следовали дальше. Кормить стали хуже. Пайка уменьшилась, суп сменился баландой, махорку давали раз в два дня. Так что свою заначку компания пока берегла.

В Варшаве, где стояли в каком-то тупике до ночи, в вагон догрузили десяток власовцев в грязных немецких мундирах с нашивками «РОА»[42].

— Ну что, навоевались, суки? — спрыгнули с нар сразу несколько человек.

— Да и вы вроде не похожи на победителей, — злобно оскалился один.

— Н-на! — впечатался в лицо кулак.

Власовец упал. Возникла драка.

Трибой с Громовым тоже хотели ввязаться, Лосев удержал — не надо.

Закончилось всё быстро. Окровавленных предателей запинали сапогами под нары: «Вот ваше место, гады». Так они и ехали, словно звери. Паёк жрали там.

О генерале Власове Лосев впервые услышал от бывшего капитана, начальника шифровального отдела 2-й ударной армии Волховского фронта. Власов принял её весной 42-го, уже окруженной немецкими войсками в районе Мясного бора. До этого считался одним из лучших военачальников, проявив себя в боях за Киев и обороне Москвы.

— Чтобы было понятно, в каких условиях мы там сражались, — сказал в беседе штрафник, — приведу текст последней радиограммы, что передал в штаб фронта за подписью командарма. «Войска армии три недели получают по пятьдесят граммов сухарей. Последние дни продовольствия совершенно не было. Доедаем последних лошадей. Люди до крайности истощены. Наблюдается групповая смертность от голода. Боеприпасов нет». Тем не менее, коридор для выхода армии к своим мы пробили, и часть армии успела спастись. Остальная так и погибла в окружении. Что случилось с командармом, тайна покрытая мраком.

— И за что же тебя к нам? — спросил тогда ротный.

— За утрату шифровальной станции. Вменили преступную халатность.

Спустя ещё год от знакомого «смершевца» Лосев узнал о предательстве Власова и создании так называемой РОА из советских военнопленных. На фронте власовцев он не встречал, но, как и все другие, ненавидел.

На пограничном переезде в Бресте задержались на сутки. Там сменили вагонные тележки. Начиналась территория СССР, железнодорожная колея в нём была шире.

Пейзаж за окном начал меняться. Леса стали гуще, поля меньше, то и дело попадались дотла сожжённые деревни. На обочинах дорог ржавела искорёженная техника.

— Белоруссия, — растроганно шептал мичман, не отлипая от окошка. — Наконец-то увиделись.

— Ты из этих мест? — спросил Лосев.

— Да, майор. С Полесья[43].

— А родня как? Жива?

— Нету родни. Все погибли, — сжал губы.

— Откуда знаешь? Может, живы? — участливо спросил Трибой.

— Нет, Сёма. Их убили каратели. Мне зимой сорок четвёртого соседка написала. Всю деревню. Загнали в сарай и живьем сожгли. Ей и ещё нескольким удалось спастись.

Замолчали. На стыках постукивали колеса, вагон вихляло, изредка тоскливо гудел паровоз.

Минск проехали без остановки, город бы разрушен, вскоре началась Брянщина. Кругом следы запустения и разрухи. Несколько раз видели работавших в полях женщин и подростков. Приложив к глазам ладони, они провожали состав взглядом.

— Ждут с войны своих, — сказал кто-то, глядя в окошко.

— Только не нас, — мрачно добавил второй.

Дни тянулись длинной чередой, похожие друг на друга. Их разнообразили недолгие остановки, оправка и получение пайка, а ещё разговоры. Вспоминали мирную жизнь, близких и родных. Планов никто не строил, будущее виделось туманным.

Как-то один осужденный, психованный молодой парень, стал изгаляться над власовцами. Вытащив одного из-под нар, принялся избивать.

— А-атставить! — свесился вниз Лосев.

Парень повиновался. Майора в теплушке уважали и признавали старшим. Ещё когда проезжали Польшу, конвойные, выдававшие паек, недодали два. Возник шум, фронтовики недовольно зашумели.

— В чём дело? — подошел к теплушке старший лейтенант в синей фуражке и гимнастёрке с золотыми погонами. — Прекратить бедлам!

— Твои бойцы зажилили два пайка, — вышел вперёд комбат. — Прикажи отдать.

С минуту оба сверлили друг друга взглядом, потом старлей отвел глаза, «Вернуть!» — бросил сержанту.

Ещё через день крепкий, с наглой рожей боец из секции напротив отобрал у пожилого соседа кисет с махоркой. А когда тот возмутился, хлестнул ладонью по щеке. В следующий момент Лосев спрыгнул с нар, сделав шаг вперёд, сгрёб обидчика и врезал кулаком в лоб. Тот покатился по проходу.

— Держи, отец, — поднял с пола кисет. — А вы чего молчите? — уставился на его соседей. Те потупили глаза.

— Кстати, за что сидит? — кивнул на обидчика.

— Мародер.