И на дерзкий побег - Валерий Николаевич Ковалев
Доставив в камеру, вызвали очередного по списку, за ним лязгнул дверной засов.
— Сколько дали? — когда Николай присел на лавку, участливо спросил сосед.
— Восемь.
— Лютуют, суки, — сказал кто-то.
Остальные молчали, каждый думал о своём. В полдень всех покормили, выдав по открытой банке консервов и ломтю хлеба. Запили теплой водой из жестяной кружки, прикованной цепью к бачку.
Трибунал ударно трудился весь день. Когда последний подсудимый получил срок (оправданий не было) в решетке окна заблестела первая звезда. Спустя ещё час снова загремела дверь.
— Всем на выход с вещами! — приказал старший конвоя.
Вышли в ночную прохладу, с тощими вещмешками у кого были, погрузились в тот же фургон. Урча двигателем и переваливаясь на ухабах, он выехал со двора на улицу. Спустя полчаса, поколесив по городу, автомашина встала. Донёсся скрежет открываемых ворот, проехали ещё немного. Скрипнули тормоза. Распахнулась задняя дверь, последовала команда выгружаться. Попрыгали на землю, выстроились у борта. Мутный свет фонарей на высоких стенах высветил обширную территорию с кирпичным, в четыре этажа зданием, ещё какими-то строениями и высокой, наполовину разрушенной трубой.
Доставивший конвой по списку передал осужденных новому. Конвоиры с автоматами наизготовку погнали осужденных к входу.
Внутри оказалась настоящая тюрьма: с решетчатыми дверьми меж переходами, глухими — вдоль длинного ряда камер и стальной сеткой, разделяющей этажи. Пахло карболкой, тухлой капустой и безысходностью.
Осужденных подвели к одной из камер с намалеванным белой краской номером «15» на железной двери. Поставили лицом к стене. Внутренний охранник провернул ключ в замке и отодвинул засов: «Пошёл по одному!»
Лосев шагнул за порог первым. Сделав несколько шагов, осмотрелся. Камера с серыми стенами и потолком, освещенная двумя лампами, забранными ржавой сеткой, уходила вдаль. По сторонам в два яруса высились нары, оттуда доносились голоса.
— Майор! Вот так встреча! — раздалось с ближних нар, и в проход спрыгнул Трибой. Обнялись. — Не оправдали? — отстранился.
— Куда там, — махнул рукой Лосев. — Дали восемь лет, попёрли из партии и лишили звания с наградами.
— М-да, — почесал затылок танкист — Но ты не бери в голову. Я получил десять.
— Что-то больно много.
— Да понимаешь, в одной из раздавленных машин дрых часовой. Его тоже всмятку. Так что кроме уничтожения военного имущества добавили неумышленное убийство. Ладно, Никола, давай со мной. У нас тут своя компания.
Влезли на второй ярус.
Скрестив босые ноги, там сидел скуластый азиат с рысьими глазами и в выцветшем х/б[34], примерно ровесник Лосева, рядом лежал, закинув руки за голову, здоровенный моряк в тельняшке, этот был чуть постарше. Позади висела черная фуражка с кителем и ещё что-то.
— Знакомьтесь, ребята, мой приятель. Сидели в одной камере на следствии, — похлопал Лосева по плечу Трибой.
— Моя Василий, — протянул азиат жесткую ладонь.
— Николай, — пожал её Лосев.
— Алексей, — приподнялся моряк. — Держи краба.
Положив у стенки вещмешок, Лосев уселся на доски. Разговорились.
Как оказалось, моряк был мичманом (фамилия Громов), командовал бронекатером. При штурме Бреслау они высаживали десант и поддерживали его огнем с Одера. Когда же крепость пала, загуляли и устроили речной круиз. В результате катер налетел на бетонную опору моста и затонул вместе с мотористом.
— Ну, мне и впаяли семерик. Чтоб служба раем не казалась, — закончил свой рассказ Громов.
— Водка надо пить меньше, — назидательно изрек Василий, прихлопнув ползущую по доске вошь.
— А у тебя что за история? — спросил у него Лосев. — Ты вроде казах?
— Зачем казах? — сделал тот обиженное лицо. — Я удэге[35] с Амура. Слыхал про такой?
— Как же. Доводилось.
— Был охотник-промысловик, жил в тайге. Потом вызвали в район. Начальник сказал, иди на войну. Пошел. Служил снайпером, убил много немцев.
— Так уж и много? — незаметно толкнул Лосева ногой Трибой.
Удэгеец скосил на него глаза, расстегнул карман гимнастерки и протянул майору сложенный в несколько раз газетный лист.
Николай развернул его. На серой, вытертой по сгибам бумаге — чёткий снимок. Василию с двумя орденами на груди и винтовкой на плече жмёт руку генерал. Ниже пара строк, где сообщалось, что командующий пятой гвардейской армией генерал-полковник Жадов поздравляет лучшего снайпера, ефрейтора Василия Узалу с очередной правительственной наградой.
— Не слабо, — аккуратно сложив, вернул.
— Ты случайно не однофамилец Дереу Узалы[36] из книги?
Повесть об этом следопыте, весьма популярную до войны, Лосев читал в школе.
— Зачем однофамилец? Внук, — спрятав в карман газету, застегнул пуговицу.
— Так за что же попал сюда? — снова спросил Лосев.
— Несправедливо, — вздохнул Василий. — Тогда, — ткнул пальцем в карман, — генерал на прощание сказал: «Как только кончится война, солдат, возвращайся домой и бей соболя. Стране нужна пушнина». Я запомнил. После Победы, мал-мал погулял, а потом собрал вещмешок, взял винтовку и отправился на вокзал. Там забрался в какой-то товарняк, идущий на восток, и поехал домой. А утром, на полустанке меня сняла охрана и отвела к начальнику. «Куда едешь?» — спрашивает. «На Амур». «Предъяви документы». Даю солдатскую книжку и эту самую газету. Говорю: «Командующий разрешил». А он: «Не пойдет. Ты, ефрейтор, дезертир». «Какой дезертир? — отвечаю. — У меня три «Славы» и разрешение генерала». «Ну и дурак же ты», — говорит. Вызвал охрану, отправил назад. В части меня уже искали и посадили на губу. Дальше был трибунал, получил семь лет. Теперь вот сижу здесь, — развел руками.
— Да, дела, — сочувственно сказал Лосев.
Разговоры в камере между тем утихали, вскоре вокруг возник храп, по проходу пробежала крыса.
Лежа между сопящими носами Трибоем и моряком, Лосев глядел в темноту сверху. Не спалось. Что его судьба так круто повернётся, не ожидал и проклинал теперь свою излишнюю горячность. Прошёл всю войну, остался жив. Встретил Победу. А тут такое, как в кошмарном сне…
Утром в шесть загремел запор, дневальные унесли параши, а затем второй ходкой доставили завтрак: бачки с чаем и кашей, к ним хлебные пайки и по два куска рафинада.
— Грамм шестьсот будет, — взвесил свою пайку на руке Лосев. — Нормально.
— Семьсот, — уточнил Трибой. — Но ты губы не раскатывай, это
