Катарина - Кристина Вуд
Из-за резкого сброса веса, постоянного напряжения и недостаточного питания, волосы выпадали с неимоверной скоростью, ногти ломались и страшно слоились, практически все девушки столкнулись с проблемами по-женски, и я молилась, чтобы хотя бы зубы не крошились и не выпадали наравне с волосами.
Я шла по длинному и мало освещенному коридору второго этажа. Половицы измученно поскрипывали под ногами, вокруг раздавалась оглушающая тишина, время от времени прерываемая стрекотанием сверчков с улицы, и только из самой дальней комнаты доносилось знакомое шушуканье.
— Тьфу, Катруся! — испуганно шепнула Оля, когда я вошла в спальню для горничных. — Ти що так пугаешь! Мы думали це фрау нам выговор влепить хотела за громкие разговоры!
Девушки лежали в кроватях в кромешной темноте, натянув тонкие одеяла до подбородка.
— Аси еще нет? — удивилась я, укладываясь в холодную кровать. — Зачем ее вызвала фройляйн Шульц?
— А нам почем знать? — тут же отозвалась Оля. — Сами лежим и гадаем.
— Может быть, фройляйн ей что-то объясняет на немецком? С нами такой возможности не было, — предположила Тата.
Я громко вздохнула, повернулась на бок и натянула одеяло до самой шеи, чтобы не продрогнуть. Весь день в голове вертелся бесконечный рой мыслей о том, как спасти Аньку. Как связаться с ней, как разузнать, куда она попала и как ее оттуда вытащить…
— Девочки, расскажите сколько вам платит фрау и когда разрешается выходить в город.
В полутьме раздалась короткая усмешка Ольги.
— Никогда. За все три месяца нас не выпускали отсюда. Если тильки при острой необходимости можно выйти в город с сопровождением фрау, но зачастую полиции, — рассказала девушка. — И обязательно с унизительной нашивкой «OST», чтобы каждый немец презирал тебя, а озлобленные немецкие подростки бросали в тебя камни и выкрикивали парочку неприличных ругательств.
— Не нагнетай, Лëлька! — укоризненно прошептала Тата. — Не все немцы такие жестокие, как в твоих рассказах.
— Тю, а що не так? Коли Кольку в больницу вели, в него разве не бросали камни эти ироды? — возмутилась Оля. — Говорят, эти изверги были из Гитлер… це як называется… Гитлерюгенда кажется. Це як у нас пионеры и комсомольцы… тильки у нас не воспитывают таких тварюк жорстоких.
— Платят нам по десять марок, но из них вычитается за проживание и питание. Поэтому до нас доходят лишь пять марок, а если провинимся, то иногда и три… — признается Татьяна, понижая голос с каждым словом.
— Марки? — удивилась я. — В Германии платят почтовыми марками?
— Нет, дурочка! — усмехнулась Лëля. — Деньги у них так называются. У нас рубли, а у них немецкие марки.
— Много это, пять марок? По сравнению с жалованием немцев, — поинтересовалась я.
— Не знаем, но судя по словам Кольки, в ихних магазинах цены далеко не для наших зарплат, — сообщила Таня, выдохнув с сожалением. — Дай боже, на буханку хлеба и зубную щетку хватает. Хлопцы умудряются еще и сигареты скупать.
— А ти що, уже мысленно тратишь обещанное фрау повышенное жалование? — с усмешкой произнесла Ольга, вероятно, намереваясь как-то поддеть меня. — Делишь шкуру неубитого медведя?
— Спокойной ночи, девочки… — ответила я, громко выдохнув.
— Ну що, Катруся, на новом месте приснись жених невесте? — хихикнула Оля.
Я закрыла глаза, но знала, что не засну. Девушки обмолвились парочкой слов и утихли, а я еще с час ворочалась в постели, обдумывая дальнейшую жизнь. Война, смерть мамы, долгий, тяжкий, а главное принудительный переезд во враждебную страну, где вокруг незнакомая местность и люди, которым я не нужна — все это наложило определенный опечаток как на сознание, так и здоровье. Казалось, я разучилась спать. Порою мне кусок в горло не лез, а иногда пару дней подряд я ощущала голод каждую минуту. Порою глаз не могла сомкнуть несколько ночей, а бывало, что следующие пару дней меня ужасно клонило в сон на каждом шагу.
Казалось, будто организм мой сломался и отказывался функционировать в подобных ужасных условиях.
Глава 5
Перед глазами мелькало белое платьице из кружева, светлые волнистые пряди, спадающие из высокого пучка сестры, и ее заливистый смех. Я бежала за ней по чистому полю, усеянному нежными ромашками с белоснежными лучиками, пытаясь поймать за ее плечо, но она не поддавалась. В глаза ударяло яркое солнце, приятная голубая гладь невольно поднимала настроение, а высоко парящие птицы придавали уверенности и воли.
— Догони меня, Катька! — выкрикивала она, придерживая подол длинного платья, и звонко смеялась. — Я знаю, ты можешь! Ну же!
Пальцы рассекали воздух каждый раз, как только я пыталась ухватиться за края ее красивого платья, которое плавно развивалось на ветру. В ушах раздавался лишь ее голосистый девичий смех вперемешку со странным остаточным эхом.
— Я здесь! Ну же, догони! — она часто оборачивалась с широкой и озорной улыбкой. — Я верю в тебя!
Почему я приближалась к ней, но она все равно ускользала?
В какой-то момент я осознала, что топталась на месте и изо всех сил попыталась сдвинуться, но вместо этого из меня вышел лишь измученный выдох. Анька все бежала и оглядывалась, ускользая от меня с каждой секундой, и я с ужасом обнаружила, что направляется она в лапы Мюллера во враждебном офицерском кителе. Он стоял посреди поля с кровожадной улыбкой на устах, в одной руке удерживая пистолет со смертельными пулями.
Я пыталась кричать, чтобы она остановилась, но вместо крика из легких вышел весь воздух. Я пыталась махать руками, прыгать и изо всех сил топать ногами, но вместо этого продолжала стоять на мечте, как ни в чем не бывало, и просто наблюдала. Наблюдала, как родная сестра попала в лапы к зверю в немецкой форме. Одним легким движением руки он схватил ее в удушающем захвате и резко прижал к себе, приставив пистолет к виску. Я хотела сорваться к ней, я хотела спасти ее, я хотела принять пулю на себя… но какая-то неведомая сила продолжала удерживать меня на месте, не давая ни единого шанса пошевелиться.
— Катька! Спаси меня! Катька, Катя! — испуганно закричала Аня. В голубых глазах, до боли родных, скопился страх от неминуемой смерти, вперемешку с горькими слезами.
— Ты не успеешь…
Я оцепенела от его слов. Русских слов. Они были произнесены уверенно, властно, внезапно и прогремели как гром среди ясного неба. Также быстро и беспощадно, оставив после себя ледяные мурашки на коже, и неизвестность, которая
