Катарина - Кристина Вуд
— В Пскове оно есть уже давно, а вот в деревнях и селах… не провели еще, — тут же ответила я, удерживая в руках чашку горячего чая.
— Ася, фройляйн Шульц послала за вами, — вдруг позади раздался суровый голос офицера Мюллера.
Я вздрогнула то ли от неожиданности, то ли от испуга, когда услышала его речь. Честно признаться, я думала офицер уже уехал. Но он стоял у дверей, удерживая в руках офицерскую фуражку. Лицо его было непроницаемым, а синие глаза казались темными. При этом он будто не решался проходить вглубь кухни… или господину с подобным званием заходить в помещение рабов было столь омерзительно…
— Я? А, хорошо, я… я сейчас подойду… — прощебетала Ася растерянным голосом. От испуга она мгновенно подорвалась со скамьи и случайно задела локтем тарелку, отчего в помещении раздался грохот посуды.
Подруга залпом допила чай и рванула в сторону лестницы мимо мужчины в погонах. Он проводил ее отстраненным взглядом, затем надел серую фуражку с вражеским орлом и мельком оглядел оставшихся горничных. В тусклом свете лампы, висящей над обеденным столом, его глаза казались какого-то черного, кровожадного оттенка, отчего по спине пробежались неприятные мурашки. От его хищного взгляда все внутренности сжались до размеров изюма, и я тут же отвела глаза в сторону.
— Гуте нахт, офицер Мюллер, — бархатистым голосом пропела Ольга, когда мужчина уже развернулся в сторону лестницы.
Он остановился спиной к нам, оглянулся через плечо и произнес тихим хрипловатым голосом:
— Доброй ночи, Хельга.
Девушка воодушевленно просияла и смущенно прикрыла лицо ладонями с иссохшей от долгой работы кожей.
— Вы слыхали? Слыхали, як он произнес мое имя? — восторженно воскликнула Оля, с мечтательным взглядом накручивая кончик рыжеватой косы. — Хельга, — она в шутливой форме попыталась изобразить офицера, понизив голос на два тона.
— Господи, Лëль, ну, когда ти уже поймешь, що не нужна ти ему! — с ноткой раздражения сказала Таня, закатив глаза. Я собрала все остатки посуды с деревянного стола и подоспела к ней на помощь, вытирая чистые тарелки сухим полотенцем. — Та ти пойми, не будет он на остарбайтерше жениться, дурья твоя голова! К тому же, судя по его повадкам, он не из простых крестьян!
— Та ти що? — возмущенно пропела Оля, упирая кулаки в бока. — А я докажу тебе обратное! Вот увидишь…
— Ага… ага… — с недоверием произнесла Тата, подавив смешок. — Ну, посмотрим.
— Та ти просто завидуешь мне, ага!.. — мысленно сделав только ей известные выводы, вдруг изрекла Ольга, а подруга ее тут же рассмеялась в ответ, на мгновение запрокинув голову. — Да… он же смотрит на меня по-другому! Не так як на тебя… и даже не так як на фройляйн Шульц! Слыхала? Даже доброй ночи мне желает!
Я испустила короткий смешок.
— Боюсь огорчить тебя, но, по-моему, он на всех смотрит одинаково безразлично.
— Вот-вот, — кивнула в ответ Тата.
— Ой, та що ти знаешь, Катруся? — махнула рукой Ольга. — Ти здесь всего-ничего, а мы-то уже як три месяца! А що вы тут осуждать меня вздумали, а? Я посмотрю на вас, когда вы влюбитесь без памяти… и не посмотрите кто це будет Федька с соседней фермы или фриц в погонах!
— Лично я ни за что даже смотреть не стану в сторону немцев, тем более солдат и офицеров! — я обернулась к Ольге с полотенцем в руках. — Ни за что и никогда! Они людей наших убивают, родителей, братьев, сестер!
— Ох, не зарекайся, Катька! — Оля укоризненно потрясла указательным пальцем перед моим носом, сверкнув глазами янтарного оттенка. — Война неизвестно, когда кончится, а ти находишься у чужий краини, где тебе придется выживать в послевоенное время. Думаешь, тебя на батькивщини будут с распростертыми объятиями встречать?! Шиш! — девушка показала фигу. — Для коммунистов ти теперь враг народа, предатель батькивщини и немецкая подстилка! Думаешь, им будет дело до тех, кого насильно угнали в Германию? Тех, кто всю войну работал на немца и жил среди немцев?! Если ти и вправду так думаешь, то мне тебя жаль. Многого ти не знаешь, Катруся!
— А ты за себя говори! — возмущенно воскликнула я ей в лицо. — Не я родину предала и добровольно поехала в Германию в числе первых! Мне нечего скрывать и стыдиться!
— Если ти так любишь родину, що же тогда не сбежала от немцев? Що же ти тогда не утопилась и не застрелилась, лишь бы не поехать во вражескую страну, а?!
Я сжала кулаки, ощутив, как кровь закипала в жилах от злости, раздражения и ее слов.
— Довольно! — громко крикнула Татьяна, встав между нами двумя. — Лëлька, а ну быстро похлебку накладывай для хлопцев, нечего нападать на Катрусю в первый же день! А ты, Катька, приступи освободившиеся кастрюли с половниками мыть. Ишь чего, устроили тут! Хотите, чтобы наша фрау услышала вас и лишний раз разволновалась?
После командного тона Таньки, мы проглотили внутреннее раздражение и молча приступили к работе, но в воздухе по-прежнему сгущалось электрическое напряжение. Когда все грязные кастрюли превратились в чистые, Таня выдала мне кусок мыла и белое как снег мягкое полотенце, и я мигом поспешила смыть с себя всю накопившуюся грязь.
Ванная комната на первом этаже, предназначенная для прислуги, встретила холодным ночным воздухом. Меня удивило, что там была небольшая высокая форточка, и мне пришлось приложить усилия, чтобы дотянуться до нее и захлопнуть. Для меня как для человека, который все восемнадцать лет прожил в сельской местности, было дико смотреть на унитаз и глубокую белоснежную ванну в одном помещении.
После быстрого принятия душа со странной лейкой, который ни в коем разе не сравнится с привычной баней, я протерла запотевшее зеркало. А затем распустила влажные светло-русые волосы, распластавшиеся по всей спине, со спадающими прохладными каплями на концах. Сквозь запотевшее влажное зеркало я уловила свое захудалое лицо: вместо румяных круглых щечек появились заостренные скулы, в светло-голубых глазах уже давно погас огонек надежды, оставив после себя болезненные синяки под глазами и безжизненный взгляд. Казалось, исхудал даже курносый нос, кончик которого стал заостренным, а тонкие губы, которые еще до этого не красовались своей припухлостью и ярким цветом, стали еще более иссохшими и бледными.
Я смотрела на отражение в зеркале и не верила глазам. Я не верила, что все это со мной сотворили ужасы войны. Во время оккупации мы перестали есть как раньше, но все же не голодали и не сидели
