Виктория Холт - Исповедь королевы
Каждый день Париж заполняли возбужденные толпы. Все говорили только о предстоящем суде. Кардинал сильно изменился. Он был помещен в Бастилию в прекрасные апартаменты, резко отличающиеся от тех, в которых содержатся обычные заключенные, и там его обслуживало трое слуг. За свое помещение он платил в сутки сто двенадцать ливров, ему было позволено принимать членов своей семьи, секретарей, и, конечно, адвоката, с которым он готовил свою защиту. На протяжении всего дня подъемный мост Бастилии был опущен — так много шло посетителей, он даже устроил банкет в своих апартаментах, на котором подавали шампанское. Он продолжал заниматься своими делами в соответствии со своими должностями, словно Бастилия была еще одним из его дворцов, который ему было удобнее временно занять. Он ежедневно совершал моцион по саду начальника тюрьмы или прогуливался на площадках башен.
Поддерживаемый своим влиятельным семейством, он постепенно обретал уверенность. Когда он узнал, что Людовик назначил Бретея одним из его следователей, то немедленно заявил протест на том основании, что Бретей его враг. Людовик, стремясь быть справедливым, сразу же согласился произвести замену и назначил вместо Бретея министра иностранных дел Вержена, а в помощь ему распорядился назначить маршала де Кастри, морского министра.
В менее комфортабельном помещении Бастилии мадам де Ламот готовилась к свой защите. Богатое воображение толкало ее на придумывание множества фантастических историй для суда, но, когда были арестованы Рето и баронесса д'Олива, она, должно быть, встревожилась. Она предупреждала д'Оливу, что та может быть арестована, поскольку в интересах мадам де Ламот было, чтобы эта девица не рассказала о сцене в роще Венеры. Олива пыталась бежать вместе со своим любовником Туссеном, но их арестовали в Брюсселе. Рето де Вийета задержали в Женеве, и эта парочка, вместе с графом и графиней де Калиостро пребывала в Бастилии. Дело считалось настолько важным, что предпринимались активные попытки вернуть графа де Ламота обратно во Францию. Англия не признавала закона о выдаче преступников и ничего не предпринимала, чтобы оказать помощь, так что граф оказался умнее своих сообщников, сбежав в эту страну. Обнаружили, что он скрывается на границе между Англией и Шотландией. Был разработан план: хозяина и хозяйку гостиницы, где он скрывался, попросили подсыпать ему в вино снотворное, чтобы его можно было запрятать в мешок, доставить на борт судна, прибывшего в Ньюкасл-на-Тайне, и привезти во Францию, но он своевременно понял опасность и сбежал.
Когда начались аресты, улицы заполнились самыми нелепыми слухами. Кардинала называли крупнейшим негодяем, которого когда-либо знала Франция. Широко циркулировали сплетни об оргиях, происходивших в Саверне, каждая женщина, имя которой упоминалось в этих небылицах, обязательно была его любовницей.
Париж был против кардинала, но суд был против меня. Я неожиданно поняла это по взглядам, которые бросали на меня, и по печальным выражениям лиц своих друзей, таких, как моя дорогая Кампан и Елизавета. Габриелла занимала неопределенную позицию, она была окружена членами своей семьи, а кардинал принадлежал к одному из самых влиятельных домов Франции. В этом была вся суть дела. Арест кардинала был оскорблением для дворянства.
Постепенно до меня стало доходить, как же сильно меня ненавидят, и я стала сомневаться в чувствах этих людей, которые всегда выказывали мне такое уважение и, как я думала, расположение.
Затем неожиданно мнение общества изменилось, казалось, без всякого основания, но я считаю, что ничего без причины не бывает. Население Парижа, так быстро понявшее поворот в этом деле, теперь отдавало свои симпатии кардиналу. Он больше не был главным злодеем, а стал оклеветанным героем. Конечно, должен же быть злодей или злодейка. Графиня де Ламот? Да, она глубоко замешана в этом деле, но история приобрела бы более интригующий характер, если бы на заднем плане появилась зловещая и таинственная фигура — и этой фигурой была королева.
Если бы не королева, шептали кругом, то ничего бы не произошло.
Каждый день публиковались сообщения о ходе дела. Один издатель печатал ежедневные отчеты, и люди с нетерпением ожидали появления листков из-под пресса. Кардинал вновь стал «красавчиком-преосвященством» — такой величественный, такой красивый, и модным цветом для лент стал полукрасный-полужелтый, названный «соломенный кардинал». О нем рассказывали различные истории. Его распутное поведение стало теперь именоваться ухаживанием. Когда его арестовывали, ему удалось, притворившись, будто он застегивает ботинок, нацарапать записку своему доверенному лицу аббату Жоржелю с просьбой уничтожить определенные документы, касающиеся дела о колье, которые были в его парижском доме. Аббат повиновался, уничтожив значительную часть ценных доказательств. Об этом сейчас везде говорили, но вместо того, чтобы уличить кардинала в попытке избежать разоблачения, этот факт толковали как его желание ликвидировать доказательства причастности «определенного лица».
Я снова была беременной, меня тревожило состояние здоровья моего старшего сына; я задумалась и начала лучше понимать окружающую обстановку, и это, естественно, угнетало меня. Я все больше и больше времени проводила с семьей, но все равно не могла позабыть о деле с бриллиантовым колье. Я оказалась сильно замешанной в нем, хотя и не принимала никакого участия в мошенничестве.
У кардинала были самые лучшие парижские адвокаты — такие, как Тарже, де Боньер и Ларже-Барделе. Тарже был признанным светилом французской коллегии адвокатов. Шестидесятилетний мэтр Дойо защищал мадам де Ламот, и она так очаровала его, что он превратился просто в ее рупор, и фактически она сама защищала себя через его посредничество. Как оказалось, это не пошло на пользу заключенной, лишь повлекло самые фантастические объяснения тому, что произошло. Оливе дали молодого адвоката прямо со школьной скамьи, который сразу же был очарован ею.
Возбуждение общества возрастало. Только и было разговоров, что о деле с колье. Мадам Калиостро освободили, так как было доказано, что она не имела никакого отношения к делу. Она поселилась в гостинице на улице Сен-Кло в ожидании приговора, и, когда ее навещали самые высокопоставленные лица страны, чтобы намекнуть, что они считают ее невиновной, она каждый раз принимала их со следами слез на лице. Действительно, считалось модным нанести визит этой даме.
Все свидетельствовало о том, куда склоняются чувства широких слоев населения. Люди уже начали шептаться, что есть еще один человек, не участвующий в суде, который действительно виновен.
По обычаю, консультации между заключенными и их адвокатами широко публиковались, и их тут же расхватывали; речи защитников печатались до того, как их произносили, и поэтому люди могли следить за ходом судебного разбирательства.
Об этом деле написано так много, выдвинуто столько различных предположений, что как я могу утверждать, какое из них правильное?
Я считаю, что кардинал виновен, и не могу понять, как он позволил ввести себя в заблуждение. Но все считают его невиновным.
Мадам де Ламот делала экстраординарные заявления, но не упоминала моего имени. Когда доказывали, что очередная ее версия не соответствует действительности, она немедленно выдвигала другую. В суде, где одному обвиняемому разрешалось задавать вопросы другому, она поставила в тупик кардинала, когда тот задал ей вопрос о том, как она так быстро разбогатела. Он должен знать, последовал ответ, он был щедрым любовником, а она была его любовницей. Она упрекнула Оливу в распущенности; Калиостро привел ее в такую ярость, что она схватила подсвечник и швырнула в него.
Калиостро ответил на это бранью, большинство из присутствовавших не могло понять его слов, но всех интересовали его мистические рассуждения.
Когда на очной ставке с Олива и Рето де Вийетом Жанне пришлось выслушать их показания о сцене в роще Венеры, она пришла в ярость и раскричалась, но поскольку ничего не могла отрицать, то просто упала в обморок. Когда надзиратель попытался помочь ей, она неожиданно ожила и укусила его в шею.
Олива, родившая в Бастилии ребенка, которого ее любовник немедленно объявил своим, постоянно взывала к благородству присутствующих. Она не сделала ничего плохого. Да, правда, она выдавала себя за меня, но она не имела ни малейшего представления о том, с какой целью это делается, и, когда ее вызвали для дачи показаний, она принялась кормить новорожденного, умоляя членов парламента проявить снисходительность и подождать, пока ее маленький сыночек не кончит кушать. Все были глубоко тронуты, члены парламента терпеливо ждали, и, как сообщалось в публикациях, «закон умолк перед лицом природы». Вот какое впечатление она произвела с распущенным лифом и со спадавшими ей на плечи длинными волосами, так похожими на мои! Когда она проявляла какие-либо признаки слабости, то самый суровый из юристов был готов заключить ее в объятия. Все были убеждены, что подобное очаровательное создание служило только орудием в руках заговорщиков и полностью невиновно — впрочем, именно так и было, я в этом уверена.
