Юзеф Крашевский - Осторожнее с огнем
— C'est selon; прежде я должна знать качества моего ученика.
— Неограниченное повиновение, безусловная вера в учителя и что-то еще больше.
— Что же больше?
— Боюсь сказать.
— О, значит, вы немужественны.
— Я же признался, что боюсь некоторых обстоятельств.
— Но разве что-нибудь страшное?
— Вы догадаетесь.
— Я очень недогадлива.
Разговор этот прервала подкоморная, спросив Юлию, обратила ли она внимание на платье стряпчихи, подобранное под цвет мужниного мундира.
— А между тем стряпчиха, — прибавила она, — кружит головы всем чиновникам особых поручений.
Ян, чувствуя себя не в состоянии оставаться долее, взял фуражку и попрощался, прося Юлию извинить его перед Старостиной. Последний взор Юлии уничтожил молодого человека.
Мария не смела даже поднять глаз на него.
Вскоре раздался топот лошади. Председатель, ходивший недалеко, показался из-за деревьев и поспешил на балкон. Здесь он сел возле Юлии, налил себе чаю и, обводя вокруг гневными взорами, молча ел и пил с жадностью.
Окончив это занятие, он посмотрел на часы и сделал гримасу.
— А Старостина? — спросил он.
— Отдыхает, немного нездорова.
— Мне надо с ней видеться.
— Сомневаюсь, чтобы теперь было можно.
— Подожду.
Разговор прекратился, и даже болтливая подкоморная не смела продолжать его в присутствии ледовитого председателя. Только девушки шептались между собою. Раздался колокольчик у Старостины. Юлия побежала к ней и скоро возвратилась.
— Бабушка вас ожидает, — сказала она председателю.
Старик встал, окинул взором девушку и вышел. Старостина, по обычаю, сидела в своем кресле, и, оправясь от замешательства, причиной которого было невежливое обращение председателя с Дарским, ожидала возвещенного гостя. Председатель вошел и сел напротив.
— Я весь взволнован, — начал он, немного погодя. — Никак не ожидал встретить здесь этого дуралея.
— К чему такая горячность?
— Разве вы не знаете, как я их ненавижу?
— Пора бы позабыть.
— Никогда не забуду.
— Нехорошо, не по-христиански.
— Как есть, так и есть и так быть должно. А я прошу вас, чтобы он не бывал здесь больше.
— Почему же?
— Потому что я этого не желаю.
— Не вижу причины, мой милый!
— Вы не хотите понять меня, но я говорю, что думаю, не золотя пилюли. Сомневаюсь, чтобы этот франтил осмеливался иметь виды на Юлию!
— И я сомневаюсь.
— Однако, в недобрый час легко можно вскружить голову молодой девушке. Марии тоже не отдам за него. Наконец, я терпеть не могу Дарских и не хочу здесь с ними встречаться.
— Хотя еще здесь нет ничего подобного и в помышлении, однако, вы уже говорите таким тоном, как бы Юлия и Мария не от себя и меня зависели, но только от вас. Впрочем, если бы что и было, я, кажется, больше вас имею права над внучкой.
— Полное и неотъемлемое право, — сказал, кланяясь, председатель. — А я, — прибавил он, — имею также право отдать свое имение кому будет мне угодно.
— Этого вам запретить никто не может, — ответила старушка, немного смутясь.
— И если только здесь будут поступать помимо моей воли, Юлии не достанется от меня ни гроша.
— Однако, здесь еще не предпринимают ничего подобного.
— Да, но пока нет ничего, надо предостеречь вовремя. Очевидно, Старостина была взволнована тоном и предметом разговора.
— Итак, написать или сказать Дарскому, чтобы он прекратил свои посещения.
— Вчера я сама писала к нему, приглашая к себе, теперь не могу удалить его — он не подал повода.
— Подал повод, наговорил мне дерзостей.
— Вам?
— Мне, вашему родственнику и опекуну, у вас в доме.
— Быть не может!
— Совершенная правда.
— Что же он мог сказать вам?
— Я приказывал ему уехать… Старостина, ломая руки, поднялась с кресла.
— Прилично ли это?
— Прилично ли, неприлично, а я поступил так, и дело с концом! Он мне гордо отвечал на это, что я не имею права, что…
— И имел основание.
— Он?
— Опомнитесь! Вы унижаете сами себя.
— Следовательно, вы не откажете ему?
— Это невозможно.
— Итак, моя нога не будет здесь, пока он шатается в этой стороне. А, если, Боже сохрани, Юлия… но… говорить больше нечего. Я, кажется, еще господин своего имения.
Сказав это, он встал и вышел.
Для разъяснения угроз, которые так грубо председатель бросал в глаза старушке, мы обязаны прибавить, что от него зависели почти все состояние и будущность Юлии. Огромное, неслыханной скупостью составленное имение было записано Юлии; на владении старосты лежали большие суммы, занятые покойником у председателя. Следовательно, он угрожал старушке и Юлии почти нищетой.
Неудивительно, что Старостина расплакалась по уходе родственника.
Юлия, отправив гостей в сад в обществе Марии, как бы предчувствуя потребность утешить старушку, вошла к ней в комнату и застала ее в слезах.
— Что с вами, бабушка?
— Ничего… так… думала, молилась и слезы как-то полились неожиданно.
Говоря это, она ласкала внучку, прижимая ее к сердцу.
— О, нет! Есть что-то… Здесь был председатель… Расскажите мне.
— Ничего, дитя мое.
— Как ничего? Это не те слезы, что вызывает прошедшее… Я знаю. Бабушка, не скрывайте от меня!
— Тебе представляется, милая моя!
— А хотите, бабушка, я скажу вам отчего вы плакали?
— Я?
— Да. Председатель хочет выпроводить от нас Дарского, хоть я и не знаю, в чем он ему мешает. Вы не смеете этого сделать, а он, по-своему, сейчас готов угрожать, что лишит меня наследства. Боже мой! Что же мне до его состояния! Я им не интересуюсь — будет с меня и своего.
— Бог знает, что болтаешь!
— Председатель, бабушка, болтает; у него только одни угрозы на языке за малейший пустяк. Не обращать на это внимания и только.
— Однако если бы можно было как-нибудь повежливее дать знать Дарскому… Неужели же для незнакомого человека терпеть столько неприятностей?
Юлия смешалась и покраснела.
— Как вам угодно, бабушка!
Старушка взглянула и заметила, что две слезы, крупные как жемчуг, навернулись на глазах девушки.
— Как? Уже? — спросила она.
Смущенная Юлия молча скрыла лицо на коленах бабушки, которая не могла произнести ни слова.
— О, Боже мой, — отозвалась она, наконец, — нужно же было моей слабой старости допустить, чтобы первый незнакомец, Бог знает кто, вскружил голову моему дорогому дитяти!
Юлия опомнилась и сказала тихо:
— Он не вскружил мне головы, но чувствую, что если бы я никогда больше не могла увидеть его, всю жизнь была бы я грустна, может быть, несчастна. Я еще не люблю его, но не знаю, что меня привлекает к нему.
— Тише, Бога ради, тише! Если кто услышит! Дитя мое, сжалься надо мною! Это наказание Божие!
И понижая голос, старушка прибавила:
— Едва видела его несколько раз, так накоротке… Не знаешь… Это ребячество.
— Да, ребячество! Попробуйте написать к нему, чтобы не ездил к нам и увидите.
Старостина посмотрела на внучку.
— В самом деле?
— Попробуйте. Что же мешает испытать? — сказала, грустно улыбаясь, девушка.
Но старушка не имела силы для подобного испытания.
Старик Дарский снова сидел под крестом на камне, когда Ян неожиданно возвратился из Домбровы. На вопрос о причине скорого возвращения, сын ничего не утаил, повторив даже весь свой разговор с председателем.
Старик улыбнулся с сожалением.
— Давнее воспоминание, давняя ненависть! — сказал он. — Пусть Бог простит ему, как я прощаю. Всегда, всю жизнь он был таким — вспыльчив до безумия, нагл до забывчивости. Видно и годы его не изменили. Одна добрая минута была у него в жизни, — в которую он оценил добродетели твоей матери. Не гневаюсь на него, что мстит мне за нее, я и до сих пор по ней тоскую. Каждый любит, как умеет: он продолжает свою привязанность — мщением, я — слезами… Но ты, — прибавил старик, — туда больше не поедешь?
Удивленный Ян не отвечал ни слова.
— Я хочу и требую этого от тебя. Для минутной, еще не развившейся прихоти, для женщины, подобных которой тысячи, вносить в дом непокой, в семейство ссору, может быть, слезы, сожаление, тайные страдания — не следует, не следует. Я знаю председателя, знаю обстоятельства Старостины. Огромное состояние, на которое может надеяться Юлия, все в руках председателя. Он записал ей имение, но может и отнять. Старушка бы этого не пережила, а он готов сделать то из-за безделицы.
— Разве же я ищу богатства? Я люблю Юлию.
— Уже любишь? Ян, Ян! Не профанируй этого слова, не называй им пустых страстишек, потому что после не достанет тебе слова для выражения святого чувства. Вчера ты говорил, что если я прикажу, ты все оставишь. Никогда, ни в каком случае, я не требовал бы повиновения, теперь обязан.
