Вячеслав Шапошников - К земле неведомой: Повесть о Михаиле Брусневе
Михаил поддержал Красина. Он решил сам встретиться с Кашинским и, если тот окажется человеком подходящим, договориться с ним о дальнейшем сотрудничестве.
Кашинский показался ему на первый взгляд славным малым. Однако, приглядевшись к нему как следует, Михаил разглядел, что был этот славный малый не без некоторого позерства. И слишком легко, размашисто высказывался по любому поводу. С таким, пожалуй, не стоило бы связываться, к тому же в разговоре тот весьма прозрачно намекнул на то, что является сторонником «более решительных действий»: «Марксизм — учение подходящее! Мы, в своем кружке, считаем себя марксистами. Сам я проштудировал первый том «Капитала», в переводе Даниельсона и Лопатина. Подковался, так сказать! Но, дорогой Михаил Иваныч, мы — сторонники более решительных действий, чем вы, в ваших питерских кружках! Мы так считаем: ежели к нарастающей борьбе классов, которую провозгласил Маркс, добавить взрывной механизм, то царизму несдобровать!..» Тут пахло явной тягой к терроризму… И все-таки Кашинский, с его студенческим кружком, представлялся Михаилу реальной завязкой для создания в Москве, втором центре России, социал-демократической организации.
Он записал московский адрес Кашинского и договорился с ним о том, что в самое ближайшее время в Москву приедет связной от их организации. С тем Кашинский и уехал.
Первым встретиться с Кашинским и в Москве выпало опять-таки Леониду Красину, отправившемуся в свою «нижегородскую ссылку». Михаил снабдил его адресом Кашинского, поручил ему столковаться с тем о сотрудничестве московского кружка с «Рабочим союзом».
Красин, по дороге в Нижний Новгород, на несколько дней останавливался в Москве. Он договорился с Кашинским о том, что тот даст деньги на переезд в Москву Федора Афанасьева (в разговоре с Михаилом Кашинский похвастался, что он — «человек в достаточной мере состоятельный» и, в случае чего, всегда может «материально поддержать святое дело»), договорился Красин и о том, что к осени, когда в Москву съедутся после летних вакаций студенты, Кашинский создаст инициативную группу пропагандистов, которая затем разовьет свою деятельность в тех рабочих кружках, что будут созданы с помощью Федора Афанасьева.
И вот теперь Михаилу еще раз самому надо было увидеться с Кашинским, чтоб обсудить с ним все поосновательнее.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
Кондуктор объявил конечную остановку — Ново-Девичий монастырь. Михаил уже побывал тут в июне. Только тогда он ехал сюда не от Курского вокзала, а от Каланчевской площади. Не повезло ему тогда: Кашинский оказался в отъезде…
«В Москве ли он теперь?..»—в который раз за это утро подумал Михаил. Выйдя из вагона, он в рассеянности глянул на высокие краснокирпичные стены монастыря и направился в сторону Погодинской улицы, из которой словно бы вытекал и затем тек параллельно с нею Саввинский переулок, вливаясь в Воздвиженский переулок. По правую сторону Погодинской, вытянувшись в струнку, красовались корпуса новой университетской клиники, по левую — тянулись частные дома, по большей части старинные, деревянные, не городские дома, а настоящие дачи. В конце улицы виднелось Девичье поле — место народных гуляний.
Улица была пуста. Лишь в нескольких шагах от Михаила шли в ту же сторону, что и он, старик в полотняном балахонистом сюртуке и мальчик-подросток в гимназической форме. Они остановились возле деревянной ограды, за которой еще густо, по-летнему, зеленел старый сад, каких немало по Москве. В глубине сада виднелся довольно большой старинный бревенчатый дом с мезонином и дворовыми постройками. Ни дать ни взять — небольшая помещичья усадьба. Проходя мимо остановившихся, Михаил услышал:
— Вот в этом самом доме, Митя, жил академик, профессор нашего Университета, редактор журналов «Москвитянин» и «Московский вестник» Михаил Петрович Погодин! Николай Васильевич Гоголь любил бывать тут! Представь себе: здесь бывал Гоголь! Именно в этом доме!..
Михаил свернул уже в Саввинский переулок, а все не мог согнать улыбку с лица: самые добрейшие чувства затронул в нем этот неторопливо говоривший старик! Так бы и постоял рядом с ним, как его внук-гимназистик, так бы и послушал!.. «Наверное, только тут, в Москве, водятся такие светлые, седенькие, высокоученые старички, так спокойно и так обстоятельно умеющие говорить…» — усмехнулся оп про себя.
Небольшой флигелек, в котором Кашинский снимал комнату у старика пенсионера, бывшего учителя гимназии, Михаил хорошо запомнил, как запомнил и самого хозяина флигелька. «Только бы, — подумал он, берясь за цепочку ручного звонка, — только бы застать этого непоседу Кашинского на месте…»
На звонок, как и в первый раз, пришаркал к дверям хозяин. Хрипловатый, одышливый голос спросил:
— Кто там?
— Петра Моисеевича можно видеть? — спросил Михаил.
— Петра Моисеевича? — Брякнула щеколда, дверь приоткрылась. Увидев Михаила и узнав его тут же, хозяин кивнул и, забыв ответить на вопрос, сделал приглашающий жест: — Входите, входите! Это вы в июне заходили?..
— Да, я… — Михаил прошел впереди хозяина в дом. У порожка остановился, почувствовав, что и на этот раз пришел зря, глянул на хозяина вопрошающе. Тот развел руками:
— Увы, Петр Моисеевич тут больше не живут… Съехали неделю назад на прежнюю квартиру. Мол, поближе к университету… А на много ли ближе? — спрошу я вас…
Старику явно хотелось поговорить, отвести душу со случайно зашедшим человеком. Михаил перебил его:
— Простите, а не знаете, куда он переехал?
— Адресок оставили. Сейчас посмотрю. У меня записано на листочке… — старичок недовольно поморщился, затем дошаркал до бокастого темно-вишневого комода, выдвинул верхний ящик, порылся в нем и уже с бумажкой в руках, поправляя на ходу очки, снова пришаркал к Михаилу, стоявшему у порога. — Вот-с, извольте-с… Собственноручно ими записано…
Взяв из его подрагивающей руки листочек, Михаил прочитал: «Яковлевский пер. у Земляного вала, дом Кремнева, квартира доктора Николая Федоровича Смирнова. Спросить либо меня, либо товарища моего Михаила Васильевича Терентьева».
Переписав в памятную книжку новый адрес Кашинского, Михаил хотел было тут же попрощаться с любезным старичком и отправиться по добытому адресу, однако спохватился:
— А как мне побыстрее добраться до этого самого Яковлевского переулка?..
— Вы сюда конкой ехали? — спросил старичок.
— Конкой…
Это вам надо опять сесть на конку у Ново-Девичьего и, стало быть… — старичок пожевал вялыми, бескровными губами, соображая, — и, стало быть, доехать до самого Земляного вала… Да нет! — старичок отмахнулся от только что сказанного. — Лучше не так… Лучше вы уж опять поезжайте до Таганской площади. Она ведь тоже — на Земляном валу. Правда, пешечком подольше придется пройтись, зато на конке петлять по Москве меньше. Тут вы побыстрее доберетесь…
— Стало быть, до Таганской площади?
— Да, да, до Таганки!.. Там тюрьма. Вот вы на нее путь-то и держите! Мимо нее — по Земляному валу, по левой стороне… Ее, тюрьму-то, вы сразу там увидите!.. Заметное зданьице!.. Заметное!..
Последние слова резанули слух, будто в них вложен был некий тайный смысл, некий намек…
Торопливо попрощавшись, Михаил покинул словоохотливого хозяина флигелька.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
На новой квартире Кашинского он застал. Тот только-только поднялся с постели, хотя время было уже не раннее — приближался полдень.
В больших городах много такого народу, который обыкновенно живет не столько днем, сколько ночью, днем же отсыпается и готовится к ночной жизни. Михаил это знал по Петербургу.
— Михаил Иваныч?! Вы?! — Кашинский, не сразу вышедший на звонок, растерянно смотрел на нежданного гостя, безуспешно пытаясь застегнуть на груди пуговицу накрахмаленной белой сорочки. Так и не справившись о этой пуговицей, спохватился, протянул руку для рукопожатия, заулыбался, просиял запоздало: — Как хорошо-то что отыскали меня!.. Откуда вы? Как?..
— С Кавказа — из родных мест. Два с лишним месяца там прогостил. Только что приехал.
— Вот оно что! А я ведь тоже почти все лето не был в Москве…
— Я заезжал к вам в июне. Не застал. Уж в Нижнем от братьев Красиных узнал, что вы у них побывали и уехали как раз перед моим приездом…
— Вот как?! Жаль! Очень жаль!.. Да что же мы тут стоим?! Проходите! Только извините: у меня, у нас… не прибрано… — Кашинский засновал по небольшой узенькой комнатенке, схватил стул, поставил его перед Михаилом, взъерошил и без того ершистую, рыжеватую шевелюру, кивнул: — Садитесь! Садитесь, ради бога! Я — сей момент!.. — и засновал опять перед опустившимся на стул гостем, наводя порядок, вернее же — бестолково суетясь, хватаясь то за одно, то за другое.
Михаил с улыбкой наблюдал за ним. В иные мгновения, минуты один человек пред другим оказывается вдруг словно бы обнаженным. Кашинский был в явной растерянности. Он покусывал толстоватые красные губы, на бледном худом лице проступил пятнами, «лаптами», нездоровый румянец. Его длинные тонкие руки как будто летали надо всем сразу, впрочем почти без пользы…
