Вячеслав Шапошников - К земле неведомой: Повесть о Михаиле Брусневе
Смотря на все исторические факты, которые нас смело заставляют надеяться на победу, мы должны также думать и о нашем русском народе. Он до тех пор будет нести взваленные на него тяжести, пока не сознает за собою человеческих прав и не сознает, что он-то, рабочий, должен иметь больше всех; право пользоваться всеми богатствами, производимыми его трудом. Наш рабочий должен также знать, что труд есть двигатель всего человеческого прогресса, что он — создатель всей науки, искусства и изобретений. Лишь только народ все это узнает, его тогда никакая армия не может удержать от самоосвобождения, а нести такое сознание в народ есть прямое, неотъемлемое право всех развитых рабочих…
— Так, так, Афанасьич! — кивал Михаил.
Сколько раз в спорах с народовольчески настроенными студентами ему приходилось слышать от них: мол, не просвещение рабочих, не марксистская агитация среди них — главное дело революционно настроенных элементов, но — вовлечение этих рабочих в беспощадную борьбу, в которой основа основ — террор и террор… И вот перед ним теперь стоял рабочий, прошедший именно кружковую школу, обогащенный знанием иных, единственно верных законов классовой борьбы…
О таком празднике он мечтал давно, само собой, не о таком, когда надо таиться и прятаться, но все-таки радостно было видеть ему всех этих людей, собравшихся на поляне, у взморья, под ярким весенним небом, под легким весенним ветром. Радостно ему было слушать говоривших под этим небом, под этим ветром, так радостно, будто он видел перед собой людей, впервые заговоривших свободно и в полный голос после многовековой немоты.
Последним выступил Владимир Прошин. Михаил любил слушать его, всегда неторопливого, степенного, не чуждого некоторой философичности.
— Хорошо, что и мы тоже начинаем пробуждаться от векового нашего сна под гнетом барского, поповского и царского рабства, — звучал среди сосен его глуховатый голос. — Начинаем, я говорю, пробуждаться, и это уже есть часть, внесенная русскими работниками в общий прогресс. Да ведь, товарищи, сразу ничего не делается в мире, а все совершается по определенным законам природы. И человеческий гений не может объять все сразу, все предугадать, а постепенно узнает святую истину. Ему всегда приходятся на долю самые трудные работы во все века человеческой жизни — будить сознание в самом человечестве и двигать его на пути истинного прогресса и счастья. Конечно, товарищи, это счастье достается всегда нелегко, оно очень дорого стоит для самого человечества. То же мы видим и у наших братьев, западных рабочих… — Воздав должное борьбе западных пролетариев, Владимир в завершение сказал: — Будем, друзья, бороться за истину, не отступим шага назад до самой своей смертной агонии, за правду, за равенство, братство, свободу! Будемте учиться объединяться сами и, товарищи, будемте организовываться в сильную партию! Будемте, братья, сеять это великое семя с восхода до захода солнца во всех уголках нашей Русской земли.
После речей все разбились на группы и, расположившись по поляне, на зеленой молодой траве, продолжили свой праздник. Закончился он уже к вечеру. Расходились небольшими компаниями, переполненные радостным настроением.
В тот же вечер многие участники маевки снова собрались на квартире Егора Климанова. Людям как будто не хватило их праздничного дня…
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
В конце мая Михаил защитил дипломный проект, сдал последние экзамены. Институт наконец-то был окончен. Поездку на родину, за дипломом, он решил совместить с поездками по делам организации в другие города и с подысканием в них какой-нибудь подходящей работы для себя. Ему хотелось устроиться в Москве. Михаил не исключал возможности обосноваться и в каком-либо другом крупном промышленном городе.
Из Москвы он предполагал наведаться сначала в Тулу. Еще зимой было получено письмо от высланных туда рабочих Буянова и Руделева, с которыми организация старалась не порывать. Было решено: не оставлять без связи высылаемых из Петербурга рабочих. Буянов и Руделев в письме просили послать к ним кого-нибудь из пропагандистов-интеллигентов для организации в Туле рабочих кружков, просили они и о том, чтобы им прислали подходящую для занятий с рабочими литературу. Поехать в Тулу в то время было некому, организация только-только начинала укрепляться после летнего разгрома. Решили послать одного из путиловских рабочих, старого знакомого туляков, снабдив его письмом и инструкцией. Письмо написали теплое, ободряющее, в нем говорилось, между прочим, и о том, что высылка не пройдет для рабочего движения бесследно, поскольку высланные будут продолжать свое святое дело по примеру германских социал-демократов, которых при Исключительном законе рассылали по всей Германии, и они, таким образом, повсюду распространяли идеи социализма, так что затем по всей стране появились рабочие организации.
Та первоначальная связь с Тулой и подала мысль — связать петербургскую организацию с организациями других городов.
С рабочими Москвы у организации не было никаких связей, но в Москве была группа студентов, правда не совсем еще определенного направления, от которой в Петербург весной приезжал студент Московского университета Петр Кашинский; Михаил намеревался связаться с этой группой. Для связей же с рабочими в Москву решено было послать ткача Федора Афанасьева, который предполагал поступить на одну из московских фабрик и там развернуть пропаганду среди рабочих. В Москву он уехал вскоре после первомайское маевки.
Кроме Москвы и Тулы Михаил должен был посетить Нижний Новгород, куда выслали Леонида Красина.
В конце июня Михаил уехал из Петербурга, передав представительство в Центральном рабочем кружке Вацлаву Цивиньскому.
В Москве он встретился с Федором Афанасьевым. Тот хотя и успел познакомиться с некоторыми рабочими, однако до создания кружка было еще далеко.
Кашинского в ото время в Москве не оказалось, так что, почти не задержавшись там, Михаил уехал в Тулу, где встретился с Николаем Руделевым. Василий Буянов, тоже высланный в этот город, отстранился от дел организации. Правда, вокруг Руделева сгруппировалось несколько здешних рабочих. Однако настоящей организованности у этой, совсем еще небольшой, группы не было. К тому же и атмосфера вокруг нее была народовольческая. Одному Руделеву, как руководителю группы, приходилось трудно. Михаил решил вызвать ему на помошь Гавриила Мефодиева из Ревеля, где тот после высылки из Петербурга оказался в полной оторванности от организации.
В Нижнем, у Красина, дела шли тоже не так, как хотелось бы. Несколько знакомых в земстве, несколько встреч с тамошними интеллигентскими кружками явно народнического толка. Связей с рабочими ему завести не удалось. Михаил условился с ним, что пришлет в Нижний кого-нибудь из рабочих после своего возвращения в Петербург из поездки на родину. От Красина узнал, что в конце мая из Москвы приезжал Кашинский, пробыл там около месяца и уехал оттуда в Киев, к брату, до конца лета. Михаил решил, что повидается с ним, когда, в сентябре будет возвращаться через Москву в Петербург из поездки на родину.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Михаил вроде бы и не заметил, как прошло это лето. Прожил его не гостем-беззаботником. Две недели занимался вдовьим хозяйством старшей сестры — в Урупе: и плотничал, и столярничал, и шорничал… Потом, вернувшись в Сторожевую, помогал старикам родителям (то на жнитве и молотьбе, то в саду и винограднике…).
Во второй половине августа со стороны Кавказского хребта натащило туч, прошли проливные дожди. Вся округа зазеленела, как будто заново. Словно бы помолодели деревья, поднялась по лугам бархатистая густая отава, зажелтели ярко, уже по-осеннему, заросли низкорослой львиной пасти, распустились круглые и плоские цветы — голубого цикория…
Подошла пора прощания со Сторожевой. Михаил чувствовал это уходящее лето как свое последнее лето на воле, как последнее лето своей молодости, которое судьба милостиво позволила ему прожить в родных местах. Есть, всегда есть предел везению, сопутствующему порой человеку, и приближенно этого предела человек ощущает заранее, особенно это остро тогда, когда сам живет словно бы на острие…
Родителям захотелось проводить Михаила до Баталпашинска. Нашли повод — первый после жнитва базар, на который в Баталпашинск всегда съезжается особенно много пароду. Обычно казаки Сторожевой, да и других станиц, отправляются на этот базар целыми обозами.
Накануне отъезда снова натащило туч, и к вечеру разошелся дождь. Михаил в сумерках сидел у распахнутого окна в родительской комнате. Старики возились во дворе, при скотине. Ему было слышно сквозь слабый шум дождя, как покрикивала мать на коров, которых собиралась доить, как натужно покашливал отец, в последнее время не вынимавший трубку изо рта.
