Гусейнкули Гулам-заде - Гнев. История одной жизни. Книга вторая
— Думал, что и не встречу вас... Куда ни приеду — только вчера, мол, были здесь, а сейчас не знаем где. Неделю целую гоняюсь. Ну, как у вас дела?
— Не жалуемся. Бьем врага по всем правилам науки!
— А он вас?
— И он нас! Рамо убили. Того самого, с которым мы в ресторане... Помнишь? Друг детства...
— Помню...— Курбан-Нияз молчит, вспоминает храброго Рамо. Потом доверительно сообщает: — Большущий привет тебе и друзьям передает Ареф, Мирза-Мамед, Фейзмамед, Абдулло-Тарчи...
— Спасибо.
— Ареф строго наказал тебе: будь осторожен! Таги-хан допускает ошибки, которые могут... Ты же слышал, наверно, сейчас Хорасаном фактически правит Махмуд-хан-Новзари. Членам партии «Адалят» в Мешхеде очень трудно. На прошлой неделе головорезы напали на Арефа и Ахмеда.
Голос Курбана дрожит от волнения, и он умолкает.
— Они пострадали?..
— Арефа ранили... в руку... А Ахмед...
— Что с ним?
— Умер...
И опять молчание. Вот и Ахмеда нет. А давно ли мы вчетвером — Рамо, Ахмед, Аббас и я — вместе ехали в Мешхед... И сколько добра и счастья в жизни ждал каждый из нас! Мне почему-то вспомнился тот ненастный вечер, желтые фонари на улицах ночного Мешхеда.
— Кто командует войсками повстанцев в Кучане, знаешь?— неожиданно шепчет Курбан-Нияз.
— Могу сказать...
— Ареф предупредил: от Таджмамед-хана надо ждать страшных подлостей. Будьте в любую минуту готовы ко всему. А еще Ареф говорил, что из штаба могут поступать провокационные приказы...
— Был уже такой приказ. «Молнию» бросили на Боджнурд, а с полпути вернули назад.
— Они на все способны, сволочи!— зло выругался Курбан-Нияз. Но ничего, в армии Таджмамед-хана есть наши люди. Субхан Рамазан-заде один из них...
— Субхан-Рамазан-заде?
— Да. Ты его не знаешь. Он рекомендован самим Абдулло-Тарчи...
— Рамазан-заде... Что-то знакомое имя. Не служил ли он в ресторане «Баги-Милли»?
— Он самый! А ты, Гусо, молодчина, за полчаса почти весь Мешхед узнал.
— Этого человека я знаю. Приглашал его в наш эскадрон. Он обещал зайти, но не появлялся.
— Постарайся установить с ним связь. И не забывай, что Таги-хан в делах политики не очень устойчив. Как он поступает с нашими внутренними врагами, ты видел. Сам ведь арестовал Кавам-эс-Салтане... А что из этого вышло?
— Этот негодяй теперь правит всем Ираном.
— Вот именно. Это потому, что Таги-хан судит однобоко, для него нет других врагов кроме англичан.
Собеседники помолчали. Курбан-Нияз закурил, осветив на мгновение прямой, довольно крупный нос, тонкие черные усики.
— Будете в Турбате,— вполголоса говорит Курбан-Нияз,— зайдите на почту. Письмо там должно быть. Ответ пишите на имя Мирза-Мамеда. Не вздумайте писать Арефу!...
— Понятно.
— Ну, мне пора!— Курбан-Нияз легонько свистнул. И сейчас же откуда-то из темноты послышался короткий ответный свист.
— До встречи, Гусейнкули!— Курбан-Нияз протянул мне руку.
— Счастливого пути. А там кто? — я кивнул в темноту, откуда свистнули.
— Свой. В пути вдвоем веселее. И безопаснее.
Курбан-Нияз быстро скрылся, а через минуту тишину нарушил торопливый перестук конских копыт. Но и он вскоре растаял в ночи.
Полковник Кава нервно покусывает нижнюю губу, долго смотрит на меня отсутствующим взглядом и молчит.
— Ождан Гусейнкули-хан по вашему приказанию явился! — повторил я громко.
— Явился?!— говорит Кава, но я чувствую, думает он о чем-то своем.
— Так точно.
— Это хорошо, что явился...— словно очнувшись от глубокого сна, полковник заговорил:— Разведка доложила, господин ождан, что под Турбатом нас ждут... Армия противника по численности почти в два раза больше нашей. Вооруженные — одиннадцатизарядными английскими винтовками.
— Это еще посмотрим: кто кого,— хвастливо отвечаю я.
— Нет, дорогой Гусейнкули, — говорит Кава,— таких побед, когда половина нашего войска остается на поле боя, нам не нужно. Сам понимаешь, мы должны беречь и ценить солдат.
Я с печалью вспоминаю Рамо, и мне становится не по себе. А ведь и еще кому-то суждено умереть в следующем бою. Может быть вот ему, полковнику... или Аббасу, а может быть... Бр-р-р... Как это чудовищно несправедливо! Другие пойдут дальше, а ты останешься лежать, беспомощно раскинув руки где-нибудь между замшелыми валунами. Ветерок будет шевелить волосы, на почерневший от времени мох струйкой будет стекать кровь. А потом о смерти узнают мать и Парвин... О, нет, такое даже помыслить нельзя! Надо жить и только жить!..
— Мы должны разбить врага, понеся наименьшие потери,— развивает свою мысль полковник Кава.— А для этого нам нужно ударить неожиданно. С тыла. Понимаешь?
— Не все, — отвечаю я, хотя уже догадываюсь, о чем речь.
— Мы должны окружить противника, и на рассвете начать штурм Турбата... Ваш эскадрон «Молния» атакует с тыла. Условный сигнал: три раздельных выстрела.
...В густом, как деготь, сумраке наш эскадрон пробирается сквозь непролазные заросли ежевики, терна и дикого инжира. Временами тропинка выводит нас на болотистые, поросшие осокой луга, а потом — на гладкие, как бильярдный стол, каменистые площади.
Впереди меня на белой лошади едет проводник Хатам. Он из местных жителей, поэтому окрестности Турбата знает как свои пять пальцев, уверенно ведет нас вперед. Я неотступно следую за ним; по нашим следам движется весь эскадрон. Стараясь не потерять из виду белеющий в темноте круп лошади проводника, время от времени оглядываюсь назад: не сбился бы с пути эскадрон.
— Вот здесь остановка, — наконец-то вполголоса говорит Хатам.— До Турбата отсюда полфарсаха. Не больше.
Мы расположились в узкой щели двух отвесных скал. По дну ущелья бежит ручеек. Вода в нем студеная, чистая. Мы напоили лошадей, напились сами, умылись.
Забрезжил рассвет. На востоке за горой, густо поросшей кустарником, занимается утро. Светлеет небо, все более четко вырисовываются деревья, кусты, горы.
...Внезапно отчетливых три выстрела нарушают торжественную тишину горного утра. Мы давно ждем их, и все же они застают нас врасплох. У кого-то не подтянута
подпруга, кто-то бултыхался в ручье и не успел обуться, а другие чистили винтовку...
— По коням!— отдаю я команду, которую тут же подхватывает эхо и несет по ущелью: — По коням!..
«Молния» вихрем вырывается из каменистой теснины и мчится вперед.
Удар с тыла для противника оказался полной неожиданностью. Враг дрогнул, растерялся и, бросая оружие, стал поспешно покидать занятые позиции.
Наш эскадрон первым ворвался в расположение противника.
...Армия полковника Кава расположилась в Турбате. На этот раз мы почти не понесли потерь. Наш эскадрон, во всяком случае, уцелел полностью.
На окраине города мы обнаружили склад с боеприпасами и с новенькими винтовками английского производства.
Третий день стоим в Турбате. Отдыхаем. Мы с Аббасом раза по три в день ходим на почту, но писем нет. Волнуемся, не случилось ли чего с Мирзой-Мамедом?
Вот и сегодня, плотно позавтракав в лучшем ресторане Турбата, мы первым делом отправились на почту.
Наконец-то! Вот оно — долгожданное письмо... Мирза-Мамед писал о смерти Ахмеда, о покушении на Арефа, предупреждал о серьезности положения на кучанском фронте. В самом конце письма сообщалось: «...Капитан Кагель, дорогой Гусейнкули, живет и здравствует в Мешхеде. Есть и еще новость: приехал в наш город из Афганистана один очень услужливый шиитский мулла. Таких даже в Мешхеде не было. Нас он заинтересовал. Дядя Фейзмамед и его ребята хотят с ним поближе познакомиться. Был ли у вас Курбан-Нияз? Пишите. Поздравляем с победами! Мы внимательно следим за вами...»
— Не завидую афганскому мулле, — улыбается Аббас, — если за него взялся дядя Фейзмамед и его ребята.
— Они его приласкают,— соглашаюсь я. — У них это неплохо получается. Как чувствует себя Ареф? Что-то Мирза-Мамед о его здоровье ничего не пишет.
— Курбан-Нияз говорил же, что ранение легкое.
— Хотя и легкое, но написать надо бы...
ГИБЕЛЬ ТАГИ-ХАНА
Послушай, Аббас, я видел очень странный сон. Будто в полдень погасло вдруг солнце и на небе засверкали звезды. А одна из них плавно опустилась на землю. Я подошел к звезде, — она рассыпалась и из нее полетели во все стороны голуби. Очень много голубей. К чему бы это?...
Аббас, как заправский провидец, долго хмурит лоб, чешет затылок и говорит:
— Что звезды — это радость и счастье, знаю точно. А вот голуби... Вах-эй!— хлопает себя ладонью по лбу.— Как это я сразу не сообразил! Это же добрая весть и дорога.
Из всех предсказаний Аббаса сбылось только последнее — в тот же день полковник Кава получил телеграмму «Немедленно направить «Молнию» в Мешхед. Таги-хан». Вот тебе и дорога.
Через три дня мы уже в Мешхеде. У ворот военного штаба я обратился к часовому.
