Вильхельм Муберг - Ночной гонец
Затем главный пастор проставил число и подпись:
Писано в Альгутсбуде июня двенадцатого дня в лето тысяча шестьсот пятидесятое собственной рукой Петруса Магни, пастора Альгутсбуды.
Тщательно запечатывая послание своей печатью, главный пастор услышал, как его супруга позвала служанку в дом, и синий чепец сразу же исчез из огорода. Наступал час обеденной трапезы. Господин Петрус Магни втянул носом воздух.
Запах пищи, проникавший к нему, не оставил никаких сомнений. Можно было сказать с уверенностью, что исходил он от котла, где тушилась капуста. Стало быть, на обед нынче тушеная капуста со свининой. Лицо пастора просияло. Тушеная капуста со свининой — один из божьих даров, который он ценит превыше всего; особенно сладостно бывает вкушать ее, когда запиваешь жиденьким пивом. Но теперь пастору приходится с умеренностью услаждать себя капустой, ибо после нее часто начинает пучить живот. Спустя короткое время после того, как язык познает сладость пищи, желудку приходится жестоко расплачиваться. Мучительные рези поднимаются в животе, и пастору после трапезы часто приходится отлеживаться. Боль, однако, быстро проходит, если пастору удается с божьей помощью выпустить ветры.
Сегодня господин Петрус Магни хотел бы послать с нарочным еще одно послание своему дражайшему собрату и другу Арвидусу Тидерусу, пастору Веккельсонга[23], выборному сословного собора. Грамота должна попасть в руки пастору Тидерусу прежде, чем он отправится в Стокгольм на сословный собор. Господин Петрус Магни хочет поведать своему другу о несогласии, которое вышло у него с помещиком Клевеном из-за церковной десятины. Он опасается, что помещик станет теперь могущественным патроном в приходе и власть его превысит власть церкви. На соборе духовное сословие должно потребовать защиты от дворян, и он хочет изложить свое дело пастору Тидерусу, дабы тот мог принести жалобу в Стокгольме. Тидерус — достойный и мужественный выборный от духовенства.
Едва главный пастор успел взяться за перо, как послышался легкий стук в дверь. «Войдите!» — сказал он, и на пороге появилась маленькая сухонькая старушка в черном чепце и корсаже. По опрятному, чистому платью он сразу же увидел, что это не какая-нибудь побродяжка, а степенная крестьянка. Он узнал ее лицо, вспомнив, что в церкви, у алтаря, не раз подносил к ее устам потир с вином для причастия. Но имени ее он не мог вспомнить.
— У меня спешное дело до вас, господин пастор.
Посмотрев в ее острые светло-серые глаза, духовный пастырь в ту же минуту узнал свою прихожанку:
— С чем пожаловали ко мне в усадьбу, матушка?
Он говорил благожелательно. Матушка Сигга из Брендеболя прилежно ходила в церковь; о ней и ее семье пастор слышал только хорошее.
— Мы задолжали вам мясную десятину, господин пастор.
Господин Петрус Магни удивленно взглянул на нее. Мясную десятину крестьяне задолжали ему с позапрошлого года, когда помещик Клевен еще не имел прав на сбор оброка с Брендеболя. Но пастор не взыскивал с крестьян старой недоимки, потому что они совсем обнищали из-за недорода. Может, матушка Сигга опасается, что ее не допустят к святому причастию, пока она не отдаст церкви положенную десятину? Много прихожан должны были ему не одну мясную десятину, но ведь из-за этого он никому не отказывал в причастии.
— Вам, господин пастор, положена туша откормленного молочного теленка. А я, грешница, только окорок бараний принесла.
Матушка Сигга со стыдом опустила глаза в землю. Она, мол, принесла в пасторскую усадьбу тощую баранью ляжку, которую отдала пасторше. Ляжка весит не больше шести фунтов, хотя она и от годовалого барана. Но жирные овцы вовсе перевелись в эту пору. Где уж скотине нагулять жир с худого корма да сухих листьев! Удовольствуется ли господин пастор тощим окороком?
— Благодарствую, матушка! Я уж не ждал ничего от брендебольских крестьян.
Господин Петрус Магни был растроган. Этот бараний окорок, пожалуй, последняя дань, которую церковь получит с крестьянских дворов, попавших под власть господина Клевена; и принесла ее в пасторскую усадьбу изможденная крестьянка, вдова. В этом пастор видел перст божий. Сам господь бог послал сюда матушку Сиггу с этим окороком, лептой вдовицы, и тем изъявил волю свою, дабы церковь и впредь получала то, что принадлежит ей по праву.
— Досточтимый пастор, я пришла к вам помощи просить.
— А что случилось, матушка?
— Клевен выгнал нас из Сведьегорда.
— Да ты не бредишь ли, матушка? Как могло такое случиться?
— Мой сын подрался с фохтом Клевена и его челядинцами. Сейчас он скрывается в лесу.
— Спаси нас господи!
Искреннее волнение в голосе пастора успокоило и подбодрило матушку Сиггу, и она рассказала ему обо всем, что случилось в Брендеболе. Господин Петрус слушал ее рассказ со смятением в сердце и с великой тревогой. Он сожалел о том, что произошло, но еще больше опасался того, что произойдет в его приходе. До него доходили слухи, будто Клевен не в ладах с крестьянами, но до сих пор тот еще не прибегал к насилию и не понуждал их идти на барщину. А сейчас он до того озлобил их против себя, что надобно ожидать самого худшего. Помещик родом из Неметчины и, подобно другим пришлым немцам, пытается привить на шведской земле завезенные им ростки рабства. Он привык, чтобы крестьяне, точно бессловесная скотина, стояли на обочине дороги и глазели на него, когда он проезжает мимо, чтобы они ломали перед ним шапки и гнули спины в поклоне. Так встречали господина Клевена у него на родине, и он хотел, чтобы точно так же его встречали и здесь. Правда, ходил в народе слух об Улофе Строле из Экны, Юлленспарре из Ингельстада и Ульфсаксах из Усабю, будто они тиранят своих крестьян. Но иноземцы привыкли иметь дело с крепостными, им не понять того, что тут совсем иной дух и что здешние крестьяне не потерпят, чтобы помещик посягал на их вольности. Если господин Клевен попытается закабалить крестьян, он посеет злое, ядовитое зелье, которое самому ему и пожинать, Никогда народ не примирится с владычеством немецкого помещика.
— Я живу сейчас у своей сестры в Хумлебеке, — сказала матушка Сигга.
— А кто остался в усадьбе?
— Там водворился Борре, фохт Клевена.
— Но ведь надел принадлежит вам по праву.
— Сведьегорд — наш исконный надел.
Господин Петрус Магни не был особенно сведущ в законах, но знал, что тягловые крестьяне исстари безраздельно владели своей землей; в казну шел только оброк. И когда помещики говорили, что вместе с оброком они купили у короны и право на землевладение, то это было вопреки закону. Королева не могла продать старинные крестьянские наделы, так же как никто не волен продать собственность, которая ему не принадлежит.
— Ваше право неоспоримо, — подтвердил пастор.
Слова духовного пастыря укрепили дух матушки Сигги. Но она никогда и не теряла веры, никогда и не сомневалась в том, что, хотя свершилась величайшая несправедливость, правда восторжествует и что сие так же истинно, как то, что бог некогда отделил свет от тьмы и зажег на небе солнце ясное. Если правда не восторжествует, солнце померкнет и погаснет.
— Господин пастор, вы поможете нам вернуть Сведьегорд?
Господин Петрус Магни обдумал дело Сведьебонда и счел, что оно справедливо перед богом и перед людьми. Но как добиться справедливости? Конечно, Сведье будет вознагражден во втором пришествии, в царствии небесном ожидают его избавление и вечное блаженство, но ведь Сведье хочет еще при жизни вернуть себе усадьбу, он ищет справедливости здесь, на земле. И негоже пастору утешать матушку Сиггу, тыча перстом в царствие небесное, не попытавшись сперва помочь ей найти утешение на земле. Невелика цена священнослужителю, который указует на вышнего судию, а сам и пальцем не шевельнет, чтобы помочь своей пастве. Пастор обязан по мере сил своих помогать богу вершить справедливость в земной жизни. Но если ом возьмет на себя дело Сведьебонда, то дождется лишь новых отповедей от Клевена. Не добившись правды в общине, крестьянин, по обычаю предков, ушел в лес. Но при этом пролилась кровь — вот что худо!
— Сведьебонд изувечил рейтара.
— Его принудили. Он свой дом оборонял.
— Но теперь Клевен может схватить его и предать суду.
— Сын мой ушел в лес, и никто не отнимет у него воли.
— Да, но только если он неподвластен Клевену.
Господин Петрус Магни озабоченно обвел гусиным пером вокруг рта. Матушка Сигга — женщина темная, неученая, и ей неведомо, что долг и право дворянина сажать в темницу и предавать суду подвластных ему людей. Если крестьянин свободен, он может уйти в лес и жить там, сколько ему вздумается, но если Сведье числится крестьянином Клевена, то владелец вправе схватить беглеца и передать его ленсману. Это-то и было худо, но пастор не хотел огорчать матушку Сиггу и ничего не сказал ей.
