Паулина Гейдж - Дворец грез

Мне показалось, что из-под бинтов донесся смех.

— Я не покупаю ее, дурачок. Я компенсирую тебе за работу, которую она не будет больше выполнять — не сможет помогать твоей жене. И кто дал тебе право подвергать сомнению мои толкования богов! В течение года пять ароур земли станут хато. Они твои, и я пришлю раба, который поможет обрабатывать ее.

Отец долго молчал. Потом он подошел ближе к прорицателю. — Да, ты действительно страстно желаешь увезти с собой мою дочь, не так ли, мой господин? — сказал он спокойно. — Но зачем она тебе? Большие города Египта полны знатных, взращенных в холе и неге девушек, не менее умных и честолюбивых, чем Ту, обучить которых легче и быстрее. Каковы твои истинные мотивы?

Гуи не сдавал позиций, он тоже подался вперед. В его плавных движениях ощущалась скрытая угроза.

— Это не твое дело ставить под сомнение желания богов, — сказал он, — но я могу сказать тебе, что три месяца назад я видел лицо твоей дочери в чаше со священным маслом. До этой ночи я ничего не знал о ней, кроме ее имени, пока она не появилась передо мной, абсолютно голая и мокрая.

«О, ты не должен был говорить ему об этом! — возмутилась я про себя. — Ты пытаешься поддразнить, меня и досадить ему».

Отец, однако, не ответил, и Гуи продолжал:

— Я не пытаюсь влиять на судьбы людей. Я только воспринимаю волю богов, истолковываю ее, как мне представляется верным, и жду ее исполнения. Все это время я ждал, пытаясь понять, что бы могло означать лицо, увиденное в масле. Боги определили эту ночь, для того чтобы явить свою волю через волю Ту. — Закутанные покрывалом плечи его поднялись в знак смирения. — Я сказал тебе правду.

Отец вздохнул, было видно, что он расслабился. Через некоторое время на его лице промелькнула легкая усмешка.

— Я отказываюсь от серебра, — сказал он, — но я возьму землю — если она станет хато. И раба.

— Хорошо. — Гуи подошел к столу, взял свиток и протянул отцу. — Ты проверяешь мои способности к предвидению, крестьянин. И делаешь это с большей ловкостью, чем я ожидал, ты довольно сообразителен, поэтому я не стану тут же превращать тебя в жабу. — Неожиданно он хрипло рассмеялся. — Здесь мое обещание тебе. Предложение серебра остается в документе на случай, если оно тебе когда-нибудь понадобится. Ту! Встань и попрощайся с отцом!

Он опустился на диван и бесстрастно смотрел, как я засуетилась. Соглашение было заключено. Отец держал свиток в руках. Теперь прорицатель был моим хозяином.

Я посмотрела снизу вверх на лицо отца, такое родное, такое надежное. Он обхватил мой подбородок своей большой, жесткой ладонью и с минуту всматривался в мое лицо.

— Ты уверена, что это действительно то, чего ты хочешь, моя милая Ту? — тихо спросил он. — Ты еще можешь изменить свое решение и вернуться со мной домой.

Я припала к нему и крепко обняла.

— Нет, — ответила я, уткнувшись ему в грудь. — Если я вернусь домой, то никогда не узнаю, от какой судьбы отказалась. Передай маме мой прощальный привет. Я не смогла сделать это сама, потому что она была сильно расстроена. Скажи всем, кто будет водить Милуоку на водопой, что она не любит стоять в иле напротив селения. Ей нравится песчаная отмель чуть дальше на север. Скажи Паари…

Отец слегка высвободился из моих рук и приложил палец к моим губам. — Я понял. — сказал он. — Я люблю тебя, Ту. — Он поцеловал меня в макушку, поклонился Гуи и шагнул к занавесу. Занавес зашуршал ему вслед Мне было слышно, как отец попрощался со стражником, как шел тяжелой поступью по сходням, потом его шаги стихли.

Я так сильно была поглощена происходящим в каюте, что не обращала внимания на звуки, доносившиеся извне, но теперь я услышала громкий топот, глухой стук веревок о палубу, четко отдаваемые приказы. Громкий скрип возвестил о поднятии сходней, и ладья содрогнулась. Мы с Гуи посмотрели друг на друга. Я все еще прижимала к груди свой скарб — корзину и шкатулку.

— И это все, что ты хочешь взять с собой? — недоверчиво спросил он.

— Это все, что у меня есть.

— О боги! — воскликнул он. — Оно хотя бы чистое? Мне не нужны здесь вши или блохи. Во имя Сета, только не начинай снова плакать. Если ты хочешь посмотреть, как Асват исчезает в лучах рассвета, тебе лучше выйти на палубу. Сейчас мы идем по каналу вниз, но, как только выйдем в реку, повернем на север. Я иду спать.

Я не хотела смотреть, как исчезает Асват. Я не хотела испытывать боли или волнения. Прорицатель сбросил плащ и капюшон и освободил свои белые волосы. На одну страшную секунду я представила, что он может приказать мне ложиться на диван рядом с ним, но он стянул через голову рубашку, потом быстро стащил свою длинную, до лодыжек, юбку и разбинтовал себе ноги. От усталости у меня кружилась голова.

— Ну так что? — с нетерпением спросил он, ложась и натягивая простыню. — Ты идешь смотреть?

— Нет, — прошептала я. Мне было трудно говорить. — Я хочу спать, Мастер.

— Ладно! Тут много подушек на полу, рядом с креслом найдешь сложенные простыни. Спи спокойно.

Не думаю, что его заботил мой сон. Он надеялся, что я не храплю. Неуклюже я собрала подушки, чтобы устроить, себе ложе на противоположном конце каюты. Потом принесла простыню и, обмотавшись ею, чуть живая от усталости и нервного истощения, рухнула на подушки. Сквозь щели занавеса начал прибиваться слабый свет, предметы становились различимы. Я осторожно взглянула на прорицателя. Глаза его были открыты. Он наблюдал за мной. Мне не хотелось смотреть на красные отсветы в его пристальном взгляде, я перевернулась на другой бок и почти тотчас заснула.

Проснулась я в той же позе, в какой уснула; мне снился странный бессвязный сон, который я забыла сразу, как только осознала свое пробуждение, Потянувшись, я ощутила вместо тюфяка непривычную мягкость и изумилась. Душную жаркую комнату наполнял рассеянный солнечный свет. Я проспала, теперь мать отругает меня за то, что не сделала положенную утреннюю работу. Потом в дальнем конце комнаты я увидела аккуратно застланный диван и фигуру человека, что сидел за столом и писал, касаясь бесцветными пальцами писчей дощечки. На нем была гофрированная юбка до колена, мягко спадавшая многочисленными складками, на шее ожерелье тонкой работы, замысловато украшенное синими и зелеными скарабеями, покрытыми эмалью, а также черный амулет — Око Гора,[27] оправленное в золото. Когда он шевелил пальцами, кольцо со змеей ярко вспыхивало, Я рассматривала его сквозь полуопущенные ресницы. Прошлой ночью он был загадочным, пугающим, неопределенного возраста существом не вполне человеческого вида, Сегодня, когда за пределами его каюты вовсю свирепствовал Ра, он был все еще загадочным, но уже не таким пугающим, и, определенно, он был человеком. Пот стекал тонкой струйкой по его беловолосым подмышкам. На плече я заметила небольшой ушиб, иссиня черный и страшноватый на его бледной коже; он сбросил одну кожаную сандалию, перекинув ногу за ногу. Мне была видна только половина его лица, но я смогла рассмотреть очертания волевого подбородка.

— С тех пор как ты уснула, я семь раз перевернул песочные часы, — сказал он, не оборачиваясь. Он продолжал царапать по папирусу. — Мы поели, гребцы отдохнули, мы миновали проклятый город, видели на берегу двух крокодилов. Это хороший знак. Рядом с тобой еда и питье.

Я села. На подносе стояла чашка с водой, которую я тут же осушила до дна, и пиво, и тарелка с хлебом, наваленным вперемешку с кусочками цыпленка и ломтиками утки, политыми чесночным маслом. Хотя в каюте было невыносимо жарко, я с охотой набросилась на еду.

— Что за проклятый город? — поинтересовалась я.

— Не говори с набитым ртом, — ответил он рассеянно. — Проклятый город — это место великого одиночества, жары и каменных развалин. Никто не хочет жить там, хотя крестьянам разрешают вывозить оттуда глыбы, чтобы делать из них жернова для зерна и укреплять оросительные каналы. Его построил обреченный фараон,[28] который поселился здесь, поправ волю богов, но они отплатили ему, и теперь только ястребы и шакалы обитают в Ахетатоне. У тебя жирные руки. Здесь у стены в чаше есть вода для мытья.

Неловко завернувшись в простыню, я поднялась и полила себе на пальцы. Потом потянулась за пивом.

— Что ты делаешь, Мастер? — спросила я.

Он откинулся, аккуратно положил перо на дощечку, повернулся и пристально посмотрел на меня. От налитых кровью глаз разбегались крошечные морщинки, глубокие носо-губные складки придавали циничное выражение его лицу, которое могло бы выглядеть привлекательным.

— Никогда не задавай мне вопросов, — холодно сказал он, — В самом деле, Ту, сначала ты должна спросить разрешения говорить, если у тебя есть вопрос. Пока ты спала, я осмотрел твое имущество. Надень платье. Истрепанную тряпицу, которая была на тебе, когда ты вернулась на ладью с отцом, выбросили за борт. Когда мы остановимся на ночь, ты сможешь как следует помыться в реке. Пока придется ходить грязной. Пойди на палубу, развейся, но не болтай и не сплетничай ни с кем из слуг. Я приказал соорудить навес сразу за каютой, где ты можешь сидеть в тени.