Вадим Полуян - Ослепительный нож
- Не поизомни мой летник, душенька, - предупреждала толстушка Марья, трясясь в карете. - Тут так тесно!
Длинные серьги её то и дело били по щекам Евфимии, лезло в глаза блеском ожерелье в виде воротника в четыре пальца, звенело на груди монисто из бус и запон.
Заозёрская княжна Софья, на Москве гостья не частая, сидела молча, расправив верхнюю сорочку, красную из лёгкой полосатой ткани, поверх белой, нижней, вышитой шёлком, золотом и жемчугом. Нарядная сорочка с рукавами, неимоверно длинными, до четырёх аршин, собранными на руках множеством складок. Бесспорно, платье Софьино искуснее, нежели летник Ярославны, зато на голове её повязка, унизанная звёздочками, скромнее венца на Марье, сплетённого из золотых, коралловых, жемчужных прядей.
- Не заражу ли тебя, душечка? - Княжна Марья тщетно пыталась отъединиться от боярышни, то и дело подносила к пуговичному носу ширинку, роскошно вышитую.
Евфимия, держа себя в руках, изо всех сил сжимала пальцами уложенную на коленях шляпу мужского образца, белую, круглую, с широкими полями, перевязанную по тулье лентами и снуром с жемчугом, каменьями и кистями.
Карета, запряжённая четвериком, катилась ходко. Казалось, только что отъехали от Марьина двора, что против Палат Дьячих, рядом с храмом Афанасия и Кирилла. А вот уж и в застенье выехали, миновали торговые ряды. И оглянуться не успели две княжны с боярышней, как оказались на Кучковом поле у Владимирской дороги.
- Чей это храм? - спросила Софья, указывая на шатровый верх с крестом за каменной стеной.
- Ну, храм и храм… Апчхи!- прикрыла Марья Ярославна рот ширинкой.
- Храм Богоматери с монастырём, - ответила Евфимия. - Воздвигнут покойным государем, отцом Василиуса, в честь отступления Тимур-Аксака, завоевателя Вселенной.
- Я не слыхала о таком завоевателе, - призналась Софья.
- Я тоже… ап… апчхи! - поддержала её Марья. Карета вдруг остановилась.
Дмитрий Юрьич по прозванию Шемяка открыл дверцу.
- Не пожалуете ли выйти, сёстроньки? - пригласил он, хотя сестрой его можно было бы назвать разве Ярославну, да и то четвероюродной.
Софья Заозёрская птичкою из клетки была вынута из кареты Дмитрием. Василиус подал царственную руку Ярославне. Евфимия поспешила сойти сама, ибо ей в помощь подскочил брат Дмитрия Василий Юрьевич по прозвищу Косой. Недовольный, что рука его, поданная Всеволоже, повисла в воздухе, Косой с вызовом взглянул на Ярославну, что оказалась рядом.
- Ну и бела ты, Марья! Не белишься ли?
- Так что же, что белюсь? - с неменьшим вызовом ответила толстушка. - Глянь-ка на Евфимию, - перевела внучка Голтяихи взор на Всеволожу, как бы отводя от себя Васькины насмешки. - Не желает ни белиться, ни румяниться. Осрамить нас вздумала: я-де солнце, а вы оставайтесь тусклыми свечками при солнечном сиянии. А ведь без белил и образов не пишут.
Всеволожа при внезапном нападении ещё не собралась с ответом, как Василий Юрьевич её опередил:
- Если составом, коим иконы пишутся, твою рожу вымазать, так всем это, пожалуй, и не понравится.
- Не пристало в радостный день аркаться, - заметил князь Иван Андреевич Можайский, обрывая спор.
Да, собственно, и спора не было - озорное мелкое покалывание, к чему с детских игр привыкли сам Иван, и Юрьевичи, и Василиус. Единственная, кто мог принять взаправду словесную их подирушку, - Софья Заозёрская, росшая не с ними, а в своём уделе. Занятая вниманием Дмитрия Шемяки, она не повернула головы. Евфимия же думала о венценосном женихе: отчего помог сойти не ей, а Марье? Да ведь оттого, что Марья-то была у самой дверцы.
Василиус глядел на лес, на уходящую в него тропинку, на речку в травных берегах, которую мостом пересекли… И вдруг воскликнул:
- Дома!
- Не веришь от столь долгой близости к ордынскому царю? - сочувствовал Иван Андреевич.
- Ох, близ царя - близ смерти! - мрачно произнёс Василиус.
Шемяка подошёл к ним, оторвавшись от своей княжны.
- Мужайся, брат! Теперь всё будет хорошо. Мы с Васькой замирим с тобой отца на весь остатний век.
Косой игриво в свой черёд кивнул Василиусу:
- Мир до гроба! Прошлому же - дерть и погреб! Ярославна обратилась к Софье и Евфимии:
- Айда пускать венки! Предскажут, кому в девках вековать, кому с мужьями нежиться… Эй, герои-женихи! - окликнула толстушка князей-братьев. - Помогите насбирать цветов…
- Поздние цветочки - позднее гадание, - откликнулся Косой.
Прибрежный луг не густо был покрыт поникнувшими лютиками и ромашками, хотя цвели они всё лето.
Иван Можайский, оба Юрьича склонились за цветами. Первым преподнёс букет своей княжне Шемяка. Софья с Марьей быстренько сплели венки. Евфимия же медлила, задерживая всех.
- Мало ходишь по цветы, всё с книжками да с книжками, - съязвила Марья. - Ну, что у тебя тут? На полвенка не будет!
Она ушла за дальней стайкой лютиков.
- Ты нынче что читаешь, Евушка? - назвал Василиус её, как в детстве, по-своему. Спросил же, показалось, виновато. Сам-то не охоч до книг. Она смеялась прежде, что будущий великий князь познавал мир по фряжским привозным листам, то бишь разглядывал картинки, травленные на меди или стали и оттиснутые на бумаге.
Батюшка привёз мне «Повесть о храбрости Александра, царя Македонского», - ответила Евфимия. - Сотворил книгу Ариан, ученик Епиктита философа.
Василиус смущённо мял в руках круглую шапочку, ту, что ордынцы носят на бритых головах.
В летнем праздничном охабне со стоячим воротником молодой великий князь смотрелся величаво.
- Изомнёшь свою тафью, - глянула Евфимия на шапочку, вышитую шёлком, золотом, украшенную жемчугом.
- Ах, надоел мне этот колпачок татарский, - проворчал Василиус. - В Орде носил, чтобы понравиться, надел сегодня по привычке.
- Неправда, что тафью татары выдумали, - заметила Евфимия. - Её завоеватель Александр носил за многожды веков до них.
Василиус надел тафью и улыбнулся.
- Давно мы не видались, Евушка.
Боярышня ответно улыбнулась, только сдержаннее.
- Прошло время разлуки, - тихо молвила она. - Сегодня - день особенный!
Василиус, на удивленье, промолчал. Хотя чему же удивляться? Подходили Софья и Шемяка. Дмитрий Юрьич поднял полу шёлковой сорочки до колен, расшитой по воротнику и рукавам золотом. К сорочке пристегнут на петельках стоячий воротник из бархата и жемчуга. В приподнятом подоле - куча ромашек, хотя у Софьи уже сплетен венок. А следом за влюблёнными приспела Марья Ярославна с венком для Всеволожи.
- На, неумеха!
Все поспешили к берегу.
- Я помогал Марье собирать цветы для твоего венка, - похвастался Косой, пройдя мимо Евфимии.
- Как называют эту речку? - спросила Софья.
- Черторья или Чертолья, - сказал Шемяка.
Бросили венки. Евфимия увидела, как два венка княжон поплыли борзо по течению, а вот её венок застыл на месте, закружился… Не хочет плыть.
- Попал в водоворот, - с сочувствием к боярышне сказал Иван Можайский.
- Истинно чёртова речушка, - проворчал Косой. Василиус уже резко отошёл к мосту, где отдыхали, лёжа на траве, великокняжеские люди: каретный кучер и охрана. Неловкое молчание на берегу не нарушалось, пока он не вернулся.
- Я отослал людей большой дорогой, - сообщил великий князь. - А мы тропинкой прямиком пройдём Марьину рощу. Подышим лесом. Тут недалече.
- Дело доброе, - обрадовался Дмитрий Юрьич, увлекая Софью на тропу.
Евфимия спросила названого жениха:
- Ты сам тут прежде хаживал?
- Не хаживал, - сказал Василиус. - Определил на глаз.
- И я не хаживала, - встряла Ярославна. - Страшно тут.
- Какой страх с четырьмя витязями? - ободрил Иван Можайский.
Евфимии хотелось углубиться в лес с Василиусом, как Шемяка углубился с Софьей, да не пришлось, шли кучно.
- Ты, Андреич, на себя бы венок кинул, - подмигнул Косой Ивану. - Скоро ль женишься? Или мать воли не даёт?
Сиротка Ярославна тоненько хихикнула. Меж ними с отрочества завелось подтрунивать над князь-Иваном, материным послушателем.
- Выбор матушки - мой выбор, - не смущаясь, подтвердил Иван.
- Аграфена Александровна не ошибётся, - поддержал его Василиус.
Кончилась тропа. Путь шествующим преградила речка. Поуже прежней и помельче, а не перепрыгнешь.
- Вот так фунт изюму! - остановился князь Иван.
- Назад идти… Людей с конями и каретой я отослал. А по большой дороге - крюк изрядный. Не поспеем, - растерянно сказал Василиус.
- Как называют эту речку? - опять спросила Софья.
- Чертблья! - покатился со смеху Косой. - Та же речонка, только кругаля дала. Я тут мальчишкой раков лавливал.
- Так что ж ты давеча молчал? - негодовал Василиус.
