Вадим Полуян - Ослепительный нож
- Где мы? - спросила слабым голосом недавняя невеста государева.
- Мы в подмосковной боярина Туленина Евстрата. Ему Морозов поручил нас под надзор, пока не увезут…
- Куда?
И тут из сводчатой двери просунулась седая борода:
- Раф!.. Фёдор!.. Простись с дочкой. Выдь.
- Зачем, Евстрат? - поднялся Всеволожский.
- Тут… за тобой… два пристава, - свистящим шёпотом вещала борода. - Верхнее дело государево сегодня на тебя заведено. Зачем допрежь клятвенно обманул, будто дочь здорова? Зачем нанёс поруху делу царскому?
- Я… клятвенно… обманул? - бормотал Всеволожский, неведомой силой влекомый в дверную пасть.
- Отец! - пронзил происходящее крик Евфимии. И сызнова она лишилась чувств.
…Очнулась, тормошимая старухой, по виду знахаркой. Та долго пришёптывала несуразицу, потом произнесла басом:
- Что, обручилась с горем?
- Горе лютое со мною обручилося, - ответила отвергнутая.
Старуха напрягла лик, как бы преобразясь.
- Не узнаёшь, Офимия Всеволожа? Порушенная невеста дрогнула:
- Агафоклия?
- Не всё ещё мы там с тобою довершили, - прошамкала старуха и, уложив деву поудобнее, тихонько попеняла: - Не верила в паломничество душ!..
Потом Евфимия услышала знакомый шёпот:
- Ходит сон по сенюшкам, дрёма по новым. Сон, что лучше отца с матушкой, сон, что Смерти брат…
7
- Приложи к губам зерцало, - заставляла амма Гнева.
- Зачем зерцало? - возражала Агафоклия. - Запястье щупаю. Жизнь есть!
Евфимия с трудом пошевелила веками.
- Ну что, сестрица, ожила ли? - спросила Агафоклия.
- Нет, плохо оживается, - едва откликнулась боярышня.
- Уф, груз с души! - припала к подопечной амма Гнева. - Не чаяла услышать голос твой, Офимьюшка.
Дебелая девчища, окончив ведовство, упала задом на сундук.
- Увяла силушка. Ни стать, ни сесть…
Отпаивали пробуждённую усердно каким-то чёрным взваром. Немощь быстро уходила. Часу не прошло, Евфимия сидела за столом.
- Поведай, что узрела, - устало попросила Агафоклия.
- Тебя узрела, - улыбнулась возвращённая из будущего. - Два века спустя ты такая же ведунья, только старуха. С твоей тамошней помогой я сюда вернулась, пробудилась…
Девчища выпрямилась и сосредоточилась очами на остылом пепле очага. На её большом невыразительном лице трудно было что-либо прочесть.
- Пробуждала я тебя не там, а здесь, - промолвила она и обратилась к амме Гневе: - Дозволь пойти к сестрицам. Спать хочу.
Хозяйка глянула в окно.
- День, считай, кончился. Спаси тебя Бог, Фёклия. Ступай.
Когда ведунья, аммы Гневы правая рука, ушла, боярыня присела рядышком с Евфимией.
- Теперь, мой светик, расскажи подробно, что с тобою было.
- Сон сладостно-горький. Жила в нём, как взабыль… Неясно помню. Двести лет прошло! - Боярышня откинулась на лавке, закатив очи, напряглась. - Язва моровая, как у нас внедавне… А Москва совсем иная. У нас ров от Кучкова поля до Москвы-реки глубиною в человека, шириной в сажень, там ров круг всей Москвы, и глубже, шире… Ворота с большими башнями. Три пояса стен: из дерева, из камня, опять из камня… Кремль - ух какая крепость! Башни белыми точёными столпами вонзаются в небесный свод. Улицы в Кремле все выпрямлены, вымощены… Батюшкина дома не нашла. Великокняжеская площадь именуется Ивановской. Там колокольня высоченная, от Воробьёвых гор видна. Зовут - Иван Великий! А в соборе у Пречистой своды не подпёрты брёвнами, как в наше время. Всё обновлено. Храм больше и величественнее. А дворец - каменное чудо. Во дворце на троне не великий князь, а царь!
- Царь, как в Орде? - удивилась амма Гнева.
- Орда давно ушла в небытие, - продолжила рассказчица. - На памяти у московитов избавление от ига ляховицкого.
- Поди ж ты! - покачала головою амма Гнева. - Кто же на Москве царём?
Евфимия, волнуясь, глубоко вздохнула.
- Романов… Алексей Михайлович. Потомок наших Кошкиных.
- Как? - Акилина Гавриловна вскочила с лавки. - Кобылиных-Кошкиных? Марьи Голтяихи?
- Из того же роду, - опустила очи Всеволожа.
- Ишь ты! - воскликнула Мамонша.
- Из двух сотен лучших дев меня избрали государевой невестой, - поведала Евфимия. - Сам царь избрал!
Боярыня глядела на неё, как на пришлицу с того света.
- Ты видела царя?
- Как вот тебя. Воочию.
- Каков он?
- Невысок. Немного тучен, - стала вспоминать Евфимия. - Взором и лицом приятен. В безрукавом зипуне белой тафты. А шапка… Нет, не золотая. Бархатная, цветом шафранная, окол соболий, двоеморхая. А в шапку вшита запона алмазная. Мой тамошний родитель Раф Всеволожский сказывал: на ней камней алмазных пятьдесят четыре!
- Твой тамошний отец не Иван Дмитрич? - расширила глаза Мамонша.
- Вовсе не похожий на него. И не боярин. Дворянин, - растерянно произнесла боярышня. - Стань я царицей, стал бы он боярином.
- А ты царицею не стала, - подсказала амма Гнева.
- Испрокужена была придворными злецами и сослана за Камень, видать, в землю Югорскую, - понурилась Евфимия. Потом пытливо исподлобья взглянула на хозяйку кельи. - О моей тамошней беде как тебе ведомо?
- Я твой лазоревый источень приносила Агафоклии, - призналась амма Гнева. - По этой опояске она проникла в твою дальнюю судьбу. Только увидела тебя совсем иную.
- Я там была с собой несхожей, - подтвердила Всеволожа, - выше, краше…
Опекунша с опекаемой примолкли в размышлениях. Потом взволнованная гостья вслух подумала:
- Обо мне ведунья рассказала, а о царе - ни слова…
Ответ был прост:
- Князья, цари для Фёклы не важнее пчелиных маток для орлицы. Попросту она о них не мыслит.
Евфимия полюбопытствовала:
- А для себя-то что она увидела в грядущем? Амма Гнева, помрачнев, произнесла чуть слышно:
- Смерть в огне.
- А для тебя, мой свет? - набралась смелости Евфимия. - Твоей души в паломничество не посылывала?
Боярыня лишь покачала головой.
- И ничего тебе не предрекла?
- Клещами красными не вытянешь, - совсем уж прошептала амма Гнева и встрепенулась: - Смеркается. Пора дровец внести да затопить очаг. Ты тут побудь. Я мигом.
Однако же Евфимия не утерпела, покинула избушку вслед за хозяйкой и поражённая застыла на пороге.
Её оглушил звук, тягучий, нутряной, скребущий уши. Он шёл как будто с серой пелены небес, хотя на самом деле - сквозь большие чёрные деревья. Подобный звук она слыхала в Зарыдалье. Это был рёв быка.
- Ах, Акилинушка, вернись! - испуганно звала боярышня. - Неподалёку бык заблудший. Не закатал бы!
Амма Гнева принесла беремя дров.
- Голубонька, ну что ты всполохнулась? Это вовсе и не бык. Бугай! Птица такая вида цапли. Большая выпь. Головка с кулачок, а голос бычий. Взойди в избу.
У аммы Гневы при входе полено из беремени упало на пол.
- Ой! - вскрикнула она. - Ты испугалась рёва бугая, а я - нечаянного гостя.
Очаг приятно запылал. Избушка осветилась без светца. Хозяйка стала собирать на стол.
- Теперь-то поняла, Офимьюшка, что мои страхи за тебя отнюдь не ложны?
Боярышня любовно обняла свою пестунью.
- Не допускай до сердца, матушка, такие страхи. Агафоклия, нет спору, чародейка. Однако же она способна увидать не явь, а только сон. В том сновидении, куда я погрузилась её чарами, всё было, словно наяву. А пораскинь умом - ведь это же мои мечты! Жду возвращения Василиуса, боюсь злых умыслов Витовтовны. И снятся преувеличения: великий князь становится царём, монгольское ярмо вдруг оборачивается ляховицким, да ещё скинутым, я повергаюсь жертвою дворцовых козней, из-за меня родитель взят за приставы, семья обречена изгнанию… Замечу, мне и прежде доводилось удивляться: во сне увидишь так, а въяве всё наоборот. Поэтому освободись от страхов, Акилина свет Гавриловна.
Тут келья погрузилась в темноту.
- Очаг погас, - вздохнула амма Гнева. - Сиди… Отыщу трут, сызнова вздую огонь…
- К чему бы это? - прозвучал во тьме вопрос Евфимии.
- Что? - Амма Гнева чиркнула кремнёвыми каменьями.
- К чему бы вдруг очаг погас? Хозяйка раздувала пламя, потом сказала:
- К нечаянному гостю…
В дверь вскоре заскреблись.
- Кто там? - Боярыня сняла засов и радостно воскликнула: - Янина! - Однако тут же увидала, что гостья не одна. И сурово обратилась к её спутнице: - Как ты осмелилась покинуть боярский дом, Бонедя?
- Пани Бонэдия! - поправила, входя, полячка и сразу бросилась к Евфимии: - Оццец!.. Оццец!..
Не зная подходящих русских слов, шляхтянка перешла на польские. А её спутница, тоже полячка видом, но в сравнении с Бонедей не красавица, перевела слова подруги:
