Михаил Каратеев - Ярлык Великого Хана
Сегодня день был погожий, и Никита предпочел охоту, пока Аннушка хлопотала на кухне, он вошел в дом, поглядел на задумавшегося княжича, снял со стены лук и колчан со стрелами и молча исчез.
Вскоре из сеней бесшумно вошла смуглая босоногая девушка и стала проворно собирать на стол. Ее появление вывело Василия из задумчивости. Он поднял голову и рассеянным взглядом скользнул по стенам светлицы. Они была обшиты гладко выструганными березовыми досками, принявшими от времени мягкий янтарно-розовый цвет. Вдоль одной из стен, почти во всю ее ширину, стоял довольно высокий деревянный ларь с украшенный резьбою крышкой. Над ним в несколько рядов тянулись полки, уставленные посудой и домашней утварью. На трех других стенах были развешаны резные деревянные блюда, вышивки, оружие ж охотничьи трофеи покойного хозяина. Убранство горницы дополняли несколько широких, крытых домоткаными коврами лавок и обеденный стол, стоявший посредине. Все эти вещи я отдельные части простой и скромной обстановки казались так хорошо обжитыми и таи гармонично слаженными между собой, что, выйдя отсюда, их немыслимо было вспомнить и представить себе порознь или расположенными в каком-либо ином порядке.
Два низких окна были затянуты полупрозрачными пленками из высушенных бычьих пузырей. Оконная слюда стоила тогда очень дорого и была доступна только богатый людям. В комнатах, когда окна были закрыты, всегда царил полумрак, и в случае надобности их освещали лучиной, в более состоятельных домах – восковыми свечами.
Но вот появилась и Аннушка. Сев за стол, она была непритворно счастлива и оживлена, веселый смех ее то и дело рассыпался по горнице. Как бедняку нерастраченная еще серебряная гривна кажется несметным богатством, так и, этот подаренный судьбою вечер мнился неисчерпаемым радости. Любимый был с нею, и не хотелось думать о том, что за считанными минутами счастья последуют, как всегда, тягостные дни тоски и одиночества, что подлинная жизнь проходит где-то стороной и никогда не сольется с ее жизнью…
Однако, по мере того как двигалось время, неумолимо приближая час новой разлуки, смех ее звучал все реже, и теперь уже Василий, хорошо понимавший причину этого, нарочитой веселостью и шутками старался поддерживать ее бодрость. Наконец он поднялся и стал прощаться. Аннушка вышла проводить его на крыльцо.
Стоял сентябрь, и желтая осенняя седина уже настойчиво вплеталась в зеленые кудри природы. Были поздние сумерки. С реки поднималась лиловая дымка тумана и, как тихая грусть, наплывала на луг. В невеселом, притихшем лесу однообразно и вяло перекликались сычи.
– Ох, ноет мое сердце, Васенька,– тихо сказала Аннушка, прижимаясь к княжичу,– будто какое несчастье чует…
– Полно, звездочка! Какое несчастье может чуять оно, коли счастье наше еще на заре своей?
– Сама не ведаю. Прежде того не бывало, а вот ныне все чаще мне мнится, будто ходит вокруг неминучая злая беда и скоро найдет нас…
– Не думай о том, Аннушка, то блажь пустая. Много радости еще у нас впереди. Ну, прощай, родная, Христос с тобой, -добавил он, целуя ее, – Вскорости опять к тебе буду!
– Прощай, Василек, хранит тебя Господь от всякого, – стараясь скрыть слезы, промолвила Аннушка, крестя Василия,– ан и сам ты себя береги, любимый мой!
На обратном пути княжич, еще поглощенный своими чувствами, долго молчал. Молчал и Никита, ехавший рядом с ним понурив голову и думал о чем-то своем.
– Эх, Никитушка, – промолвил наконец Василий,– хороша все-таки жизнь, особливо когда любишь и когда тебя любят!
Никита ничего не ответил, только вздохнул тяжело. Это удивило Василия, и он обернулся к своему стремянному
– Ты что это голову повесил? Али николи не любил?
– Любил, княжич,– помолчав, ответил Никита.– Да исейчас люблю.
– Ишь ты, а мне и невдомек было! Кто же она?
– Того не спрашивай, Василей Пантелеич,– даже и тебе сказать не могу.
– Вон что! Ну, пожду,– женишься, тогда и узнаю.
– Не узнаешь, потому что женою моею ей николи быть.
– Почто так? Али не люб ты ей?
– Не люб. Да и не ведает она о любви моей.
– Почто ж ты ей не открылся?
– То бы и прежде ни к чему не привело: не ровня я ей… Ну, а ныне за другим уж она.
Внезапная догадка озарила Василия, и он с сочувствием посмотрел на своего верного слугу и друга.
– Ну, коли так, делать нечего,– после долгого молчания промолвил он.– В жизни нашей, видать, не все ладно устроено: многим дороги к счастью заказаны… Но ты не дюже кручинься. Другую тебе надобно искать, да и полно!
– Нет, Василей Пантелеич, другую искать не стану,– грустно сказал Никита.
– Что, аль зарок дал?
– Зарока не давал, да сердце, кажись, само зареклось… Разговор оборвался, и через несколько минут всадники
молча въехали в ворота кремля.
Глава 8
Воля князя-владельца, завещателя,– вот единственное юридическое основание порядка наследования, действовавшее в XIV – XV веках во всех удельных княжествах. Проф. В. Ключевский
Едва успел Василий войти в свои покои и отстегнуть саблю, как к нему явился дворецкий и объявил, что князь Пантелеймон Мстиславич уже два раза посылал за ним и ожидает в своей опочивальне.
– Ан приключилось что, Федя? – спросил встревоженный Василий.
– Кажись, ничего нет,– ответил дворецкий,– и пошто тебя князь звал, мне не ведомо.
– А здрав ли родитель?
– Сам знаешь, княжич, какое теперь его здоровье. А хуже ему будто не стало.
Не задавая больше вопросов, Василий направился в опочивальню отца. Пантелеймон Мстиславич сидел в своем кресле, возле стола, на котором горело, в серебряном свечнике, несколько толстых восковых свечей. Возле окна, позевывая, сидел на лавке постельничий Тишка.
Перекрестившись на божницу, Василий в пояс поклонился отцу и спросил:
Ты звал меня, батюшка?
– Садись,– не отвечая на его вопрос, сказал князь, указывая глазами на лавку, которая стояла по другую сторону стола,– разговор у нас будет долгий… Тишка, выйди отсель, да сюда никого не пускать, покуда сам не позову.
Василий сел на указанное ему место и взглянул на отца. За последнее время князь заметно постарел. Борода его и длинные, еще густые волосы были совершенно белы, а на лице появилось несколько новых морщин. Но глаза были ясны и глядели на сына твердо и сосредоточенно.
– Настала пора говорить нам о главном,– медленно начал он.– Видно, близок мой час. Смерть, чаю, придет внезапно, а еще того раньше, может, снова отнимется мой язык. Потому и призвал тебя, чтобы наставить на княжение, поколе есть еще время…
– Полно, батюшка, что это ты? Бог даст, поживешь еще немало годов…– начал было Василий, но старик сурово оборвал его:
– Помолчи и слушай! Не баба я, чтобы меня байками утешать! Смерти не страшусь и готов предстать перед престолом Господним, ибо совесть моя чиста. А ты готовься ко кяжению и верши его так, чтобы в смертный час свой також о себе мог сказать.
Пантелеймон Мстиславич помолчал минуту и затем продолжал:
Ты уже не отрок, а зрелый муж. Править государем можешь, да и навык к тому имеешь немалый. Но все же многому надобно тебе еще научиться и во многом себя обуздать. Допрежь всего, ты больно скор да горяч, а княжеством управлять – то не за зайцами гоняться. Многие твои думки знаю и вот что тебе скажу: прежде нежели в чем ломать старину, сколь бы худою она ни казалась, – сто раз прикинь так и эдак,– что из того произойти может? Помни твердо: По сарине будешь править – проживешь спокойно и люди тебя поддержат. Порушишь старину – наживешь ворогов множество и может дело так обернуться, что и другим добра не содеешь, да и сам пропадешь.
– Теперь другое,– продолжкал он после небольшой паузы: – с боярами ты очень уж крут. Спору нет, потачки имдавать нельзя. Будешь слаб, – всю твою власть приберут к себе и учнут лихоимствовать да народ кабалить. В прежние времена были они князю первые помощники, ну, а теперь зажирели и много о себе понимать стали. Сильный князь ныне им никак не с руки. Однако ломать их надобно с умом и не до конца. С умом, ибо они сильны и пойдут на все: вспомни хотя бы князя суздальского, Андрея Юрьевича, ими убиенного… Почему до конца ломать их не след, о том речь будет впереди. Княжеской власти потребна опора, и ведаю я, что опорой власти своей мыслишь ты сделать боярских детей. На твой век оно, может, и не плохо. Но ежели о грядущем помыслить, то все это к тому же и вернется: наберут иные дети боярские богатства и силы, а там и за властью потянутся.
Помолчав немного, как бы собираясь с мыслями, старый князь продолжал:
– Единственной верной и крепкой опорой княжьего правления может быть токмо народ, и ты это помни всегда. Народ – сила великая, и не ищет он ни богатства, ни власти, а токмо защиты от богатых и властных. И в князе своем должен он видеть, допрежь всего, такого защитника. Крепкая княжеская власть нужна ему, как заслон от набольших врагов его – крупных вотчинников. Стало быть, коли хочешь иметь опору в народе,– его, когда надобно, защити. И по той же причине негоже крушить боярство до конца: поколе оно есть и народ опасается его усиления, он за умного и доброго князя крепче держаться будет. Уразумел ты мысль мою?
