Антон Хижняк - Даниил Галицкий

— Меня слушай. Не по своей воле пришел я сюда, и княгиня ваша нужна мне, как вон та тучка. — Он показал пальцем на белесые облачка, плывшие над лесом. — Что мне князья? Мед мне с ними не пить. Куда ты смотришь? Меня слушай… Есть у меня хозяин. Как волом, понукает мной. А я иду, куда он укажет. — Неизвестный прищурил глаза и посмотрел на Иванку и Роксану, чтобы убедиться, какое впечатление произвел на них его рассказ. — И не боюсь я тебя, Иванко, назову свое имя. Я — Теодосий, проклятый закуп и раб Владислава. Слыхал о таком боярине?.. Слыхал, знаешь! Что надумал теперь? Скажешь княгине или Мирославу? Скажи, а завтра раки будут тебя есть. Меня слушай, мое слово твердое. Тиун Никифор не поверил мне — и теперь Днестр куда-то понес его.

Роксана, услыхав об этом, обрадовалась и еще больше испугалась. Обрадовалась потому, что мать последнее время печалилась и плакала, побаивалась, что этот тиун принесет несчастье, а теперь Никифор уже не страшен больше. Испугалась потому, что коварный Теодосий мог отомстить ее любимому и убить его. Она с испугом смотрела на этого опасного человека.

Теодосий заметил, что юноша и девушка перепугались.

— Молчишь? — Его рот искривился в ехидной улыбке. Помолчав, он добавил дружелюбно: — Не бойся, не трону тебя. Меня слушай — ради твоей невесты делаю это… Да к тому же вы такие же, как и я, простые люди… — Теодосий умолк, наклонив голову, потом порывисто выпрямился. — Когда-то и я был моложе, была и у меня жена, моя лада. Половцы обесчестили ее и убили. Твоя Роксана похожа на мою Федору… Смотрю на нее…

Роксана вскочила и подбежала к Иванке, схватила его за руку и прижалась к нему, словно защищаясь от нападения.

Теодосий с завистью посмотрел на них.

— Меня слушайте. Живите… А о том, что я сказал, не забывайте. Слово у Теодосия твердое. Никому ничего не говорите обо мне — все равно узнаю. А ты, — он подошел к Роксане, — помни: за всем наблюдай в крепости, когда нужно будет — спрошу, когда понадобится — пустишь в терем. А от тебя слова жду, что ж молчишь? — спросил он, положив руку на рукоять меча.

Иванко посмотрел на Роксану, немым взглядом спрашивая у нее согласия. Она утвердительно кивнула головой, радость засверкала в ее глазах: Иванко будет с нею!

Тогда он не спеша произнес:

— Не скажу.

Теодосий подошел к ним и положил руки на их плечи. Он вдруг преобразился, и они услышали теплое, дружеское: «Живите!» Через мгновение Теодосий скрылся за дубами.

Растерянные Роксана и Иванко смотрели друг на друга так, словно и не было этого ужасного чернобородого привидения. Первым опомнился Иванко. Он крепко обнял и прижал к себе Роксану, долго смотрел в ее голубые прозрачные глаза — в них отражались радость и счастье. И тогда он впервые в жизни осмелился сам поцеловать девушку в губы. Роксана не оттолкнула его, не рассердилась, и от этого зашумело в голове. Иванко приник к груди Роксаны.

— Иванко! — погладила она его кудри. — Мне пора уже возвращаться. Смотри, как стало светло.

И они нехотя расстались.

Иванко спешил домой, а в ушах все звенели слова Теодосия. «Никому не говорить? Но хорошо ли это будет? Может, крамольников схватят, если сказать…» Иванко напряженно думал и ничего не мог придумать. Ему было трудно понять все это. О крамольниках он слыхал, но из-за чего они грызутся с князьями — не знал. «А может, отец знает?» С твердым намерением рассказать обо всем отцу он прибежал домой.

Мать встретила его во дворе и ничего не сказала. Еще ниже наклонилась над грядкой.

Отца Иванко застал в клети. Смеливец еще не вставал. От бессонницы болела голова; думал, хоть утром вздремнуть, с головой укрылся, чтобы не слышать, как суетится Татьяна, но сон так и не пришел. Вошел Иванко. Он осторожно открыл дверь, переступил порог и молча остановился у скамьи. Отец сурово воспитывал его, не признавал никаких возражений своей воле. И вообще непослушание детей он считал величайшим грехом, за который непокорных сынов и дочерей карают в аду. И Иванко рос, уважая отца. Ни разу не пошел он наперекор воле отца и относился к нему почтительно, учтиво.

Отец услыхал шаги Иванки, но не подал виду, что уже не спит. Иванко переступал с ноги на ногу, порывался сесть на скамью, но, вспомнив, что она скрипучая, удержался. Только теперь, дома, он почувствовал, как сильно устал.

— Это ты, Иванко? — послышался голос отца.

— Я.

— Где же ты бродил? — спокойно спросил отец; Иванко не почувствовал гнева в его голосе.

— В лесу был, — ответил Иванко и понял, что сказал не то.

— А что же ты видел в лесу? — поднялся отец и сел на своем ложе.

— В лесу?.. Ничего… Деревья.

— Ты к деревьям ходил?

— Нет. Там… — И запнулся.

— Деревья? — добродушно улыбнулся отец.

Подбодренный этой улыбкой, Иванко торопливо выпалил:

— Там была Роксана.

Отец снова улыбнулся, отвернувшись к стене, чтобы Иванко не заметил улыбки. Но Иванко уже знал — отец в хорошем настроении — и рассказал ему все о приключении с Теодосием. Рассказывая, он незаметно посматривал на отца. А тот сидел, опустив голову, и задумчиво мял свою бороду, тер пальцем переносицу. Давно уже умолк Иванко, а Смеливец не отзывался. Беда за бедой валилась на его семью. К угрозам бирича теперь прибавилось появление зловещего Теодосия, о котором он слыхал много плохого. Смеливец поморщился, прикусил верхнюю губу.

— Ох, тяжело, сынок! Подойди поближе!

Иванко быстро придвинулся к отцу и присел возле него. Теперь он уже не боялся, что отец будет сердиться на него, и удобно примостился на подушке.

— Припугнул, что убьет тебя? Да?

— Да.

— Он может, — кивнул головой Смеливец, — такой зубастый волк — съест и не запьет… Пес Владислава… Молодец, Иванко, что сказал! Но сказать можно только мне, и больше никому. Роксане сказал, чтобы молчала?

— Сказал.

— Пускай молчит. Отцу ее, Твердохлебу, я сам расскажу… А ты — никому. Словно бы и не слыхал ничего… Слушай, Иванко! Зачем нам свою голову подставлять между боярами да князьями? Пускай они сами кусают друг друга. Мало нам горя от них, так еще лезть на рожон! Молчи — и тогда Теодосий не страшен. Не боишься теперь? — Смеливец похлопал Иванку по плечу.

— Не боюсь! — радостно воскликнул Иванко.

— А сейчас позови сюда мать.

Вихрем вылетел Иванко во двор и привел мать. Смеливец уже встал и ходил по клети, ногами подсовывая помятую траву к печи.

— Тоскуешь, Татьяна? — ласково обратился он к жене. — А у меня есть для тебя лекарство, да такое хорошее, что и болеть больше не будешь. Ты вступилась за Ольгу Твердохлебову, когда ее рыжий Никифор обидел, а он грозил тебе порубом… Ничего теперь не будет — тиуна этого проклятого уже раки едят.

Татьяна посмотрела на сына, потом на Смеливца, не веря его словам.

— Да, да, его уже нет.

Она глубоко вздохнула и перекрестилась.

— Услыхал Господь мою молитву! Сколько я просила… Поклялся он Баранихе, что все забудет, а сам все грозил… Боялись мы — и я, и Ольга, и Бараниха… Услыхал Господь…

— Услыхал бы, — рассмеялся Смеливец, — если бы люди не нацепили камень на его рыжую шею!

Татьяна засуетилась:

— Ой, какая же это радость! Побегу я к Ольге, скажу, чтобы не горевала!

Она кинулась к сыну и, обняв его, трижды поцеловала.

— Это ты такую весть принес?

— Я, мама, — обрадовался и Иванко. Ведь и ему тяжело было смотреть на опечаленную мать.

Мать побежала к двери, но ее остановил голос Смеливца:

— Ольге скажешь об этом, да только молчите, не говорите, кто принес весть эту, а то… — Смеливец помолчал какое-то мгновение и добавил: — Длинные уши у бояр, и схватят они Иванку.

Татьяна вернулась и обняла сына.

— Никому не скажем.

После ухода жены Смеливец долго ходил по клети, о чем-то размышляя. Иванко неподвижно сидел на скамье, не зная, что делать.

— А Теодосия остерегайся, — промолвил наконец Смеливец — Это страшный человек.

До зимы ничего не произошло в Галиче. Мария сидела в тереме, никуда из крепости не выезжала. Мирослав и Семен часто заходили к ней. Василий уже четвертый месяц лежал в своем оселище, поправлялся после тяжелого ранения. Не знал он, откуда и напасть взялась. Осенью он ехал с небольшой дружиной в Коломыю. Доехали до опушки леса, уже и до Коломыи было рукой подать, как вдруг что-то будто кольнуло в бок. Посмотрел — стрела торчит, попробовал осторожно выдернуть, но оперение крючками зацепилось за ребра. Пришлось слезать с коня. Стрелу вытащили, но Василий слег в постель — стрела была отравленной. Хорошо, что вскоре на опушке встретился боярин Филипп со своей дружиной. Он велел немедленно разрезать кафтан Василия, разорвать рубашки и сам помогал стрелу вытаскивать. Филипп близко к сердцу принял несчастье Василия, отдал свой возок для раненого — у Василия не было возков. Филипп возмущался и кричал: