Конн Иггульден - Кровь богов
– Комнат нет, извините. Попробуйте обратиться в «Чайку», это в трех улицах отсюда.
– Не нужна мне комната! – рявкнул Гай Октавиан, спрыгивая с лошади и бросая поводья Агриппе. – Я ищу трибуна Либурния. Он здесь?
Хозяин вскинул подбородок, недовольный тоном человека, который был в два раза моложе.
– Не могу сказать. Свободных мест все равно нет, – резко ответил он и повернулся, чтобы вернуться в таверну, но тут Октавиан вышел из себя. Протянув руку, он отшвырнул мужчину к стене и подступил к нему вплотную. Хозяин таверны побагровел, но тут же почувствовал холод кинжала у своей шеи и замер.
– Я здесь одно только утро, и уже устал от этого города, – прорычал Октавиан Фурин ему в ухо. – Трибун захочет увидеть меня. Он в твоей таверне или нет?
– Если я закричу, его охранники тебя убьют, – прохрипел тот.
За спиной Октавиана Агриппа спешился и положил руку на рукоятку гладия. Все эти хождения по городу раздражали его не меньше, чем его нетерпеливого друга, и вдобавок до его носа долетали с кухни дразнящие запахи стряпни.
Глаза владельца таверны медленно прошлись по здоровяку, и он сразу сбавил тон.
– Ладно, ладно, это ни к чему, – с трудом выговорил он, показывая глазами на клинок у своего горла. – Но я не могу беспокоить трибуна. Такими клиентами не бросаются.
Октавиан отошел на шаг, сунул кинжал в ножны и снял с пальца золотой перстень с гербом рода Юлиев, подарок Цезаря.
– Покажи ему это. Он меня примет, – сказал он хозяину таверны.
Тот взял перстень, потер шею там, где в нее упирался кинжал, посмотрел на стоявших перед ним рассерженных молодых людей и, решив больше ничего не говорить, исчез в сумраке обеденного зала.
Ждали приезжие долго, терзаемые жаждой и голодом. Сопровождавшие их носильщики уселись на телегу или на большие сундуки, сложили руки на груди и о чем-то переговаривались. Задержка их не смущала, поскольку они знали, что, в конце концов, им заплатят.
Жизнь вокруг кипела. Похоже, Брундизий никогда не знал покоя. Двое гонцов, отправленных утром, сумели отыскать своих нанимателей и получили от Мецената несколько монет в обмен на письмо с новостями от его друга, который сообщал о пустующем доме в восточной, богатой половине города.
– Пойду в таверну, – Октавиан потерял терпение. – Хотя бы для того, чтобы вернуть перстень. Клянусь богами, никогда не думал, что это так трудно – поговорить с кем-то из власть имущих.
Агриппа и Меценат быстро переглянулись. Они знали мир лучше своего друга. Отец Виспансия Агриппы брал с собой сына, когда шел в дома влиятельных людей, чтобы показать, как давать взятки и пробиваться к цели сквозь заслоны прислуги. А Цильний Меценат, наоборот, нанимал людей, которые отсеивали многих и многих желающих повидаться с ним.
– Я пойду с тобой. – Моряк покрутил головой. – Меценат может остаться и приглядеть за лошадьми.
По правде говоря, ни один из друзей молодого патриция не хотел, чтобы он оказался рядом с римским трибуном. Такой человек мог приказать их казнить, если бы счел, что его достоинство оскорблено даже в самой малой степени. Меценат пожал плечами, и они вошли в таверну, на несколько секунд остановившись, чтобы привыкнуть к царящему в ней полумраку.
Хозяин сидел за стойкой. Он не заговорил с ними, а лицо кривилось в усмешке. Октавиан уже направился к нему, но Агриппа коснулся его плеча и мотнул головой в сторону стола, который стоял в глубине зала, подальше от жары и пыли улицы.
За ним сидели двое мужчин в темно-синих, почти черных тогах. Они ели копченое мясо и вареные овощи, наклонившись над столом и о чем-то оживленно беседуя. Два охранника-легионера стояли между столом и общим залом, достаточно далеко от обедающих, чтобы не слышать их слов.
Октавиан приободрился при виде траурных одежд. Если эти люди показывали, что скорбят о Цезаре, возможно, он мог им довериться. Однако они не вернули его перстень. Поэтому приближался он к их столу с опаской.
На стуле одного из мужчин, подтянутого, загорелого и практически лысого, если не считать полоски седых волос около ушей, висел плащ трибуна. Панциря он не носил – только тунику, оставляющую руки голыми. Вырез на груди открывал седые волосы. Гай Октавиан увидел все это, прежде чем один из охранников вытянул руку, останавливая его. Двое мужчин за столом продолжали разговор, даже не посмотрев в сторону молодых людей.
– Мне надо поговорить с трибуном Либурнием, – заявил Октавиан.
– Нет, не надо, – ответил легионер тихим голосом, чтобы его слова не нарушили покой сидящих за столом. – Незачем тебе беспокоить больших людей. Обратись в казармы Четвертого Феррарского легиона. Там тебя кто-нибудь выслушает. А теперь проваливай.
Октавиан Фурин застыл. Злость, казалось, сочилась из каждой поры его кожи. Но на охранника это впечатления не произвело, хотя он и бросил взгляд на Агриппу, чьи габариты требовали быстрой оценки. Тем не менее легионер сухо улыбнулся и покачал головой.
– Где казармы? – наконец, спросил Октавиан. Он знал, что его имя может обеспечить нужную ему аудиенцию, но с тем же успехом его могли и арестовать.
– В трех милях к западу или около того, – ответил легионер. – Спроси по пути любого. Ты их найдешь.
Солдат не получал удовольствия от того, что разворачивал их. Не вызывало сомнений, что он всего лишь выполнял полученный приказ: никого не подпускать к трибуну. Наверняка многие хотели обратиться к тому с какой-либо просьбой. Октавиан с трудом контролировал злость. Его планы спотыкались на каждом шагу, но и смерть в грязной таверне не могла принести никакой пользы.
– Тогда я заберу свой перстень и пойду своим путем.
Легионер не ответил, и Гай Октавиан повторил свои слова. Разговор за столом тем временем прекратился: оба мужчины сосредоточенно жевали мясо, определенно ожидая его ухода. Молодой человек сжал кулаки. Оба охранника теперь смотрели на него. Тот, что говорил с ним, вновь медленно покачал головой, молча отговаривая его от неверного шага.
– Сейчас вернусь, – коротко бросил Октавиан. Он повернулся и направился к хозяину таверны, который нервно наблюдал за происходящим. Агриппа двинулся следом, с хрустом разминая пальцы.
– Ты передал перстень? – спросил Октавиан у хозяина, чье лицо оставалось бесстрастным. Он вытирал чаши и ставил их на полку, а потом бросил короткий взгляд на трибуна и его охранников и решил, что с ними он в полной безопасности.
– Какой перстень? – спросил владелец таверны.
Молодой человек резво вытянул левую руку, ухватив его за затылок. Тот на мгновение замер, и тут же правой рукой Октавиан врезал ему в нос. Мужчину отбросило на полку с глиняными чашами, которые посыпались на пол, разбиваясь вдребезги.
Один из охранников, ругаясь, бросился через обеденный зал, но Октавиан Фурин уже перепрыгнул через стойку. Хозяин наугад махнул рукой и угодил в лицо Октавиана, за что получил еще два крепких удара и сполз на пол. Октавиан обыскал карманы его фартука, нащупал перстень и вытащил его в тот самый момент, когда охранники подскочили к нему, выхватив мечи. Один из них уперся ладонью в грудь Агриппы, подняв меч и нацелив острие ему в шею. Виспансий мог только поднять руки и пятиться. Одно слово трибуна, и они оба умрут.
Другой охранник перегнулся через стойку, рукой обхватил шею Октавиана и потащил к себе. Со сдавленным криком молодой человек перевалился через стойку, и они оба рухнули на пол.
Гай Октавиан боролся, но рука противника все сильнее сжимала ему шею, перекрывая доступ воздуха, и его лицо начало лиловеть. Он крепко держал в руке перстень, но перед глазами все поплыло, и он не услышал сухого голоса подошедшего к ним трибуна.
– Отпусти его, Гракх, – приказал Либурний, вытирая рот льняной салфеткой.
Охранник отпустил, но перед этим крепко врезал своей жертве по почкам. На полу Октавиан стонал от боли, но поднял руку с зажатым двумя пальцами перстнем. Однако трибун на перстень даже не посмотрел.
– Двадцать плетей за драку в общественном месте, – распорядился он. – И еще двадцать за то, что испортил мне обед. Тебя не затруднит, Гракх? Воспользуйся уличным местом для порки.
– С превеликим удовольствием. – Гракх тяжело дышал после схватки. Когда он положил руку на плечо Октавиана, тот вскочил, до такой степени разъяренный, что едва мог соображать.
– У меня украли перстень, и ты называешь это римской справедливостью? – выкрикнул он. – По-твоему, мне следовало позволить этому толстяку украсть подарок самого Цезаря?
– Покажи мне перстень, – ответил трибун, лоб которого внезапно прорезала морщина.
– Нет, незачем, – отрезал Гай Октавиан. Агриппа вытаращился на него, но молодого воина трясло от ярости. – Ты не тот человек, с которым я хотел увидеться. Теперь мне это понятно. Пусть меня лучше высекут.
