Наталья Павлищева - Прощальный поцелуй Роксоланы. «Не надо рая!»
Она занималась делами, стараясь не думать, чем в это время заняты султан и Каролина. Аббас-ага докладывал, что они вместе выезжали на прогулку, но в сопровождении придворных и евнухов, что долго гуляли по саду, плавали на барке по Босфору… Докладывать не просила и даже старалась не слушать, понимая, что просто боится услышать самое главное: Повелитель и принцесса были вместе и в спальне…
Нет, этого не было. Почему? Султан вполне силен, чтобы осчастливить женщину, но эту к себе не брал, потому что берег? Или здесь худшее, что могло произойти для самой Роксоланы, – страсть к красивой внешности переросла в любовь к самой Каролине? Мысли об этом гнала от себя, едва успевали мелькнуть.
Но от себя не убежишь. Все равно думала, а значит, страдала. Страдала и худела.
А еще ждала обещанных Иосифом Хамоном сведений о Каролине Бломберг. Но Хамон в ответ на ее вопросительный взгляд отводил свой в сторону, сведений не было. Зато настаивал на лечении, напоминая, что чем дольше она затягивает, тем тяжелее и продолжительней оно будет.
Когда желудок прихватывало так, что губы синели, клялась, что завтра же попросит у Повелителя разрешения уехать в Эскишехир, но наступало завтра, боль немного утихала и Роксолана ничего не просила. Ведь для этого нужно поговорить с Сулейманом наедине, посмотреть ему в глаза, показать свою боль, душевную и телесную.
Он так увлечен и счастлив, что может не заметить состояния супруги, а если и увидит, то будет недоволен. Султан чувствовал себя виноватым перед женой, а чувство вины еще никому не помогало любить того, перед кем виноват. И чем больше предавал Сулейман свою Роксолану, тем меньше хотелось видеть ее, встречаться взглядом, тем сильней болело сердце у султанши. Узел завязался очень крепко, такие не распутывают, их разрубают.
Роксолана понимала, что разрубать придется самой, но, как и Сулейман, решиться на последний шаг не могла. Да и каким он должен быть? Уехать к Селиму и попытаться взять сына в руки? Или вообще отправиться к Баязиду? Она знала, что сумеет удержать сына от выступления против брата, но все чаще сомневалась, что этому нужно противиться.
А еще чаще становилось все равно, накатывала безумная боль, она принимала настойку и проваливалась в сон. Иногда хотелось утром не проснуться…
Все, за что боролась, что создавала столько лет, рухнуло из-за голубоглазой красотки. Нет, в гареме по-прежнему порядок, но это ненадолго, и главное – Сулейман сердцем не с ней. Столько лет был един, а сейчас не с ней.
Исхак Капсали смотрел на черную махину Везувия и удивлялся. Вулкан вовсе не казался страшным, просто черная гора, на которой ничего не растет. Как же нужно было рассердить Бога, чтобы эта черная махина проснулась и принялась изрыгать из себя пламя и выбрасывать камни, стерев с лица Земли два города!
– Рабе…
Исхак обернулся. Молодой человек скромной наружности уважительно склонился перед ним:
– Вас ждут… – Рука указывала на карету с задернутыми шторками, остановившуюся поодаль. Из-за шума прибоя Капсали не услышал стука колес. Стало не по себе, подумал:
«Старею?»
Но потом посмотрел на колеса и понял, что стука услышать просто не мог – карета давно съехала с каменистой дороги и стояла на песке.
Стоило подойти ближе, дверца кареты приоткрылась, словно приглашая внутрь. В карете его ждал седой горбоносый мужчина, сделав приглашающий жест и подождав, пока Капсали устроится на подушках удобней, он тихо заговорил:
– Судно нанято в порту Неаполя римлянином для римлянки. Весь экипаж и слуги отсюда, но кому будут служить, не знали. Слуг брали надолго, судно должно вернуться сразу.
– Вернулось?
– Да, только капитан ничего не знает, попросили доставить, хорошо заплатили, он выполнил свою работу. Женщина за время плавания на палубе не показывалась, пришла на судно под вуалью, под вуалью и ушла.
– Мне нужно знать, кто эта женщина.
Седоволосый помолчал, потом посетовал:
– Информация стоит денег…
Исхак молча протянул большой кошель с монетами. Его собеседник мгновение подержал кошель на весу, словно прикидывая объем монет, результат, видно, удовлетворил, кивнул:
– Завтра вы будете знать…
– Сейчас, – спокойно возразил Капсали, разглядывая полоску берега в щель между занавесками окна кареты.
Легкая улыбка тронула губы седовласого, он снова заговорил. Со стороны могло показаться, что его слова ничуть не интересуют Исхака, тот словно и вовсе не слушал, продолжая смотреть в щель между занавесками. Но собеседник знал, что слышит каждое слово.
Когда седовласый закончил говорить, Капсали только кивнул и открыл дверцу кареты, бросив на прощание:
– Вам разрешат то, о чем вы просили.
Больше слов не требовалось, серьезные деловые люди не болтают попусту. Разошлись довольные друг другом, каждый получил то, что хотел: Исхак Капсали – информацию, ради которой проделал далекий путь, а его собеседник – немалую сумму и гарантии будущих заработков.
Оба имели основания доверять произнесенным словам, серьезные люди слов на ветер не бросают и говорят только то, в чем совершенно уверены. На этом стоит мир договоров и обмена информацией…
В это время другой гонец мчался сначала в сторону далекого Регенсбурга, а через день – обратно в Стамбул, везя за пазухой драгоценное послание: информацию, которая так много значила во все века. Всегда тот, кто владел нужными сведениями, мог принимать верные решения. И во все времена умные люди платили за информацию, не жалея денег, понимая, что она самое дорогое из всего, что можно купить.
Бедный иудей Шломо Ябецев тоже не из болтливых, но если уважаемые люди присылают с такой малой просьбой, как за хорошие деньги разузнать все о дочери соседа, почему бы те деньги не получить? Таки получил их Шломо, узнал что требовалось и написал, не раскрывая имен (на всякий случай), сами поймут.
Пряча солидный кошель с деньгами, довольно приговаривал:
– Ну вот, Рейна, есть нашей дочери на приданое. А всего-то – сходить и поболтать с соседом-шорником. Хороший человек этот Бломберг, и на дочку зря сердится – не будь ее, и я бы не заработал.
– Ох, Шломо, не нравятся мне те расспросы о дочери Бломберга и ребенке, которого она нагуляла от короля, об этом никто ничего не должен знать, и болтать – тем более.
– А никто и не знает. И не болтает. Нет того ребенка. А деньги на приданое Юзе есть, да еще и нам останется, – сладко позевывая, усмехнулся Ябецев.
Они уже укладывались спать, когда, взбивая тощую подушку, Рейна вдруг ахнула:
– Шломо, а как ты Лейбе объяснишь, откуда деньги взялись?!
Муж даже сел, выпучив глаза:
– Ты права. Если скажешь, что деньги есть, Лейбе долг вернуть потребует, он не из тех, кто забывает долги.
Шломо с досадой задул свечу. Сон как рукой сняло.
Легли, некоторое время молча таращились в темноту, потом Шломо вздохнул:
– Нельзя говорить о приданом, расспросы начнутся…
Судили, рядили, но ничего не придумали, так и осталась Юзя Ябецев бесприданницей, а кошель с деньгами лежал до лучших времен, когда все забудут о дочери Бломберга и том, что на ее секрете можно хорошо заработать. А бедный еврей Шломо так и остался бедным евреем.
Состояние султанши беспокоило Иосифа Хамона все сильней. Он решил не просто вести разговоры о необходимости следить за своим здоровьем, но откровенно сказать, что дело плохо. Все равно получилось не слишком настойчиво.
– Султанша, вам нужно принять меры, поезжайте в Эскишехир, попейте воды, примите ванны, отдохните от дел и забот. А еще я посоветую в Эскишехире хорошего лекаря, который отвары и настои делать умеет от всего.
Роксолана усмехнулась:
– Как конфеты маджуну от всех болезней? Я не ем сладкого.
– Сладкое есть нужно, конфеты и впрямь полезные, хотя не они валиде Айше Хафсу вылечили, конечно. Но Заки-эфенди знает толк в лечении болезней, тех, что внутри человека, и вам поможет.
И все же, если бы султан не проводил дни напролет с Каролиной Бломберг, Роксолана не решилась бы уехать в Эскишехир.
Иосиф Хамон все взял в свои руки: он сам поговорил с султаном и сказал, что если не отправить Хуррем на лечение, то она долго не проживет. Конечно, Повелитель разрешил.
На сей раз с ней не было дочери и внучки, как несколько лет назад, Михримах и Хюмашах еще не вернулись из Эдирне. Внучке пора замуж, совсем взрослая стала, но в ее сердце навсегда Аласкар – человек, чьей женой она не станет никогда. Внучке Повелителя не пристало даже думать о таком браке. Прошли те времена, когда султан мог сделать вчерашнего раба великим визирем и выдать за него свою сестру, когда третьим визирем Дивана становился вчерашний конюший Рустем, чтобы затем подняться до положения зятя султана и великого визиря. Больше таких назначений не было.
И лучший шпион империи, неуловимый и способный решить любые задачи Аласкар, не мог рассчитывать на благоволение султана в случае сватовства к его внучке.
