Юлия Яковлева - Краденый город
Шурка зажал нос. Не помогло.
Пятна крови на тетином халате. Кровь была самой настоящей. Оттого что падали бомбы, летели снаряды, взрывались мины. И пули попадали в людей.
Что сказала та женщина с бровями? Самолеты немецкие были у самого города. Они стреляли и кидали бомбы. И никто их не остановил. Где они сейчас? Может, они в эту самую минуту летят над городом и примериваются, куда сбросить бомбы? На их дом, например.
Он вспомнил давнишние пирожки с мясом. Горький комок рванулся из желудка вверх. Шурка задержал дыхание. Желудок унялся. Ерунда, ерунда, не может быть так плохо, правильно сказала Таня.
Но сейчас Таня спала. А он – нет.
Неужели он трус? Нет! Скоро он будет уже далеко. Скоро сразится с немцами. Сразится – и будет ранен. А если тяжело? Если ему вообще оторвет бомбой ноги? Повязки. И пятна крови. Раны. Ранен…
Шурка перевернулся на другой бок.
…Или убит.
Он вскочил. Так темно, что не различить верх и низ, право и лево. Тяжело дыша, он метнулся к окну. Нащупал одеяло, отогнул край. Луна тотчас просунула в щель свой бледный палец, потрогала Шуркины коленки.
Шурка тихо сел. Постепенно дыхание успокоилось, а ноги снова стали теплыми и мягкими, сам он – зыбким, текучим, а темнота – совсем не страшной.
Лунный палец задумчиво трогал вазу на картине за круглый бок. Трогал-трогал – и сдвинул. Дрогнули поникшие маки. Тень мелькнула из-под Шуркиных ресниц и оказалась плюшевой лапой. Лапа высунулась из-за вазы, слепо ощупала пространство перед собой и втянулась обратно. Мишка выставил мордочку, отодвинул лапой свисавшие головки маков. Осмотрел комнату своими разными глазами. Прислушался.
– Ненавижу детей. Мерзкая девчонка.
Мерзкая девчонка дышала ровно. Шурка сидел обмерев.
– Мерзкий мальчишка.
Похоже, путешествие мишки было неудачным.
– Вы все мерзкие! – припечатал он.
Мишкины ноздри внимательно втянули воздух. Все спят, и спят крепко – убедился мишка, успокоился. Перекинул толстенькую лапу через край картины, потом вторую. Повис, держась передними лапами, потом разжал лапы, мягко шлепнулся, откатился. Залез к Бобке под спящую руку, вытянулся и затих.
Шурка вытаращил в темноту проснувшиеся глаза. Но темное тельце под белеющей Бобкиной рукой было неподвижным, как ему и полагалось.
Глава 21
Шурка даже доску перевернул. Как будто была хоть малюсенькая вероятность, что он просто не заметил, проглядел в темноте, а к счастью, все там на месте – и фонарик, и бутылка, и спички, и «железяки». Даже ладонью потрогал. Ничего там не было. В тайнике, о котором знали только они с Витькой, было пусто.
Ни о каком побеге на фронт теперь не могло быть и речи. Витька сбежал один. Прихватив все из их общего тайника.
Шурка медленно разогнул колени. У него першило в горле.
«Да что это, – ужаснулся. – Неужели я рад?»
Он быстро себя убедил, что это не так. Огорчен – это да! Зол? Просто неимоверно! На худой конец, обижен и растерян… Но какой-то гаденький голосок, тот же, что шептал про тетю Веру, уже свистел ему в уши: точно-точно, рад-рад. И еще добавлял: трус.
Куда теперь податься, было непонятно.
Прохожие шли как ни в чем не бывало. И Шурка тоже старался шагать с ними в лад – как ни в чем не бывало. На ватных ногах. Мимо домов с полосатыми окнами, машин, трамваев, людей.
– Бам! Бабах!
Окна брызнули все разом. А асфальт подпрыгнул, толкнул Шурку сзади.
Бам! – подскочил на своей одной ножке торшер. Тоненьким песочком зашуршало по обоям.
Бам! – уже в отдалении. Или ближе? Ничего не понять!
Радио выговаривало что-то, а слов не разобрать.
Металась тетя Вера.
– Где Шурка?! Шурка где?!
Металась Таня.
– Он уже выскочил, наверно! Он найдет! Спрячется! Он знает! Тетечка, ну идем же!
Бублик прижался к двери и трясся, нервно зевая после каждого «бам». Бобка сучил ногами: на него напали штанишки. А в воздухе стоял равномерный гул.
– Скорей, скорей! – торопила тетя Вера.
А сама заталкивала в сумочку какие-то бумажки. Схватила плащ. Повесила обратно.
– Скорее! – торопила Таня: Бублик рвался из рук.
– Куда?
Уже с порога тетя Вера кинулась обратно в комнату. Рывком вытянула ящик комода. Высыпала все на пол, переворошила. Вот! Продела голову в шнурок, повесила на шею чужой ключ. И все вместе побежали.
Они не помнили, как скатились по лестнице, как добежали до входа в убежище.
Тетя Вера крутила головой: Шурки не видно. В висках у нее стучало, во рту было сухо. В тусклом свете желтенькой лампочки никого толком не разглядеть.
– Шурка, – с надеждой окликнула она испуганный полумрак.
Бабах! Пол под ногами тряхнуло. И тетя Вера сжалась, затихла.
Таня погладила Бублика. Тот даже не обернулся, мускулы у него сделались как каменные.
Люди сидели молча плечом к плечу. Пахло дыханием и страхом. Кто смотрел в пол, кто на потолок – он казался низким и тяжелым. Слушали, как ухали наши зенитки. А может, не наши? И вовсе не зенитки?
Бобка воображал, что где-то там великаны переставляют мебель. Толкают, двигают. Вот с грохотом уронили шкаф.
– А если школу разбомбят? Учебу отменят? – с надеждой спросил голосок.
Но тут великаны опять уронили шкаф.
Тетя Вера держала одной рукой бесполезный поводок, другой прикрывала Бобкину голову. От кого? От чего? Даже младенцы не плакали, словно чувствовали испуг своих мам. Лампочка мигала, а когда снаружи бухнуло особенно сильно, погасла. Никто не шевелился, не говорил. Только вздрагивали, когда великаны там наверху опять роняли свой великанский буфет или диван.
Наконец дали отбой. Тетя Вера сорвалась с места.
– Пустите!
– Не толкайтесь!
Все топали к выходу. Вытекли на улицу. Стали жмуриться на свету. И вдруг заахали, заохали. Все лица обратились в одну сторону.
– Осторожно! – завопил кто-то. – Не напирайте!
– Шурка! Шурка! – все звала позади тетя Вера. – Товарищи, пропустите!
Никто и не шелохнулся. Тетя Вера обернулась – и замерла.
Это похоже на картину в Русском музее, подумала Таня. Далеко-далеко на полнеба расстилался черный, необычайно плотный жирный дым. Внизу он был подбит багрово-красным.
Картина в Русском музее называлась «Последний день Помпеи». Только под багровыми клубами была сейчас не Помпея, а красные и зеленые ленинградские крыши, от которых то тут, то там тянулись черные дымовые столбы.
На улицах ревели сирены. Пронеслось несколько пожарных машин. Потом еще. Карета скорой помощи. Опять пожарные.
– Разбомбили, гады, – послышалось в толпе.
Бобка схватил Танины пальцы, сжал. Он мало что видел – только ремни, юбки, спины.
– За Московским вокзалом горит, – определил кто-то.
Но дымилось со всех сторон.
– Продовольственные склады разбомбили, – уточнил пожилой мужчина в кепке.
Бобка представил: бабах – и по небу полетели сосиски и котлеты, печенье и леденцы. Задрал подбородок, но летящих по небу сосисок не увидел. Небось все уже упали вниз.
– Прекратите сеять панику! – одернул пожилого строгий голос. – В Ленинград все продовольствие ввозят. Ленинград от складов не зависит. Завтра привезут другое.
– Товарищи, расходитесь. Нечего глазеть.
– Шурка! Таня, где Шурка? – тетя Вера, работая локтями, выбралась из толпы. – Шурка!
Шурка, живой и целый, летел к ним со всех ног.
– Мальчик, ты куда!
– Шурка!
– Держи его!
– Туда нельзя!
– Мальчик!
– Убьешься!
– Шурка! – позвала тетя Вера. Тихо и ласково.
Таня, Бублик, Бобка стояли посреди мостовой. Не было больше ни тротуара, ни мостовой: люди брели, бежали, несли носилки повсюду.
Шурка подошел. И с ужасом понял, что чувствует облегчение. «Подлец», – презрительно сказал он сам себе. Но ощутил радость. «Предатель, трус и подлец». Но радость меньше не стала.
Тетя Вера быстро осмотрела его.
– С ума сошел? Где ты был? Почему ты такой грязный?
Шурка дрожащими руками отряхивал колени. Руки тоже были в пыли. Но не в крови.
– Ты фонарик искал? – безмятежно спросил Бобка.
– Что искал? – насторожилась Таня.
– О боже, – сказала тетя Вера. Таким голосом, будто у Шурки оторвало половину головы, и она это лишь сейчас заметила.
Шурка даже потрогал голову. Цела. И посмотрел туда, куда смотрели тетя Вера, Таня и Бобка.
– О боже, – повторила тетя.
Угол их дома словно отхватило тупым ножом. Видны были клеточки комнат. Висел разлохматившийся торшер.
Шурка смотрел, смотрел, но никак не мог сложить в одно целое. Видел то торшер, то осыпавшиеся зубы кирпичей, то тети-Верин плащ, мирно висевший на четвертом этаже, то опять торшер.
Наконец все это оформилось в одну простую мысль: немцы уже в ленинградском небе – значит, скоро они будут на ленинградских улицах?
Но как же все эти мужчины, которые храбро ушли на фронт? Все эти солдаты, командиры, все эти самолеты с красными звездами? Все эти грузовики, замаскированные ветками? Где же они? У них не получилось? А дядя Яша как?
